***
Я сидел впереди вместе с Филиппом. За моей спиной о чем-то тихо разговаривали Майкл и Дина. Джон механически барабанил пальцами по пластиковой ручке дверцы. На коленях у меня лежали блокнот и карандаш, но писать не хотелось. Вместо этого я скучающе наблюдал за скользящей за окном чередой однообразных домиков. Уже смеркалось. Дорога была практически пуста. Дина зевнула. — Надо было раньше выезжать, — сказал Майкл. — Не знаю как вы, но я, как приедем, сразу же пойду спать, — сообщила Дина и усмехнулась: — Кроватей, надеюсь, всем хватит? — В доме два этажа, шесть комнат, — ответил Джон. — Вау, — сказала Дина. — Знаете, когда я думаю об этом доме, мне представляется такой вот готический замок, знаете... — С привидениями? — хихикнул Майкл. Кажется, я мог, даже не оборачиваясь, увидеть сердитый взгляд, которым Дина смерила его. — Вообще дом действительно старый, — сказал Джон. — Хотя вряд ли вы найдете что-то романтичное в пыли и разваливающейся мебели. А вот легенда о приведении действительно есть, мне матушка рассказывала, когда я сюда еще мелким приезжал. — А расскажи, — попросила Дина. — Приехали, — объявил Филипп. — Ох, ну наконец-то... Мы вышли из машины. За несколько часов дороги заметно похолодало. Мы стояли впятером у подножия холма, на вершине которого вырисовался кривоватый силуэт особняка. Вверх вела почти незаметная в высокой траве тропинка. Подтянув лямки рюкзака, я двинулся вслед за Джоном. Майкл снова что-то рассказывал Дине, а та глупо хихикала. Филипп замыкал шествие. Сначала мне показалось, что на ступенях, ведущих к громоздкой двери, какая-то куча мусора, но подойдя ближе, я понял, что это человек. Джон даже не обратил на него внимания, направившись прямиком к двери, а Филипп наклонился и потряс человека за плечо. — Эй, — сказал он. — Все в порядке? Мужчина, до этого скрючившийся в какой-то непонятной позе, поднял голову и, щурясь, обвел нас взглядом. Затем невесело рассмеялся и произнес: — Опять, значит. Все она не наиграется... И снова спрятал небритое лицо в коленях. — Пойдемте, — тихо сказала Дина. Было видно, что ей не по себе. Молча мы вошли в дом вслед за Джоном. Часы на одной из стен показывали без двадцати одиннадцать. Все в том же молчании мы разбрелись по комнатам, которые показал нам Джон.***
Я ненавижу, когда девочки плачут, потому что об этом пишут во всех книжках. Я знаю это с детства: девочки — эмоциональные, капризные, истеричные. В одном рассказе у меня есть такая героиня, и одна моя приятельница из книжного клуба однажды целый вечер критиковала меня за то, что я показываю девочек вот такими. Она пыталась убедить меня в том, что «подобная репрезентация женщин продвигает сексистские взгляды». Ну а я-то что? Я бы с радостью не писал эту неправильную «репрезентацию женщин», если бы не был знаком с некоторыми индивидумами женского пола, из-за которых Земле никогда не пройти тест Бекдел. Дине грустно, а я чувствую только раздражение. В последние годы это раздражение — как фон. Оно постоянно со мной, жужжит на заднем плане. Кажется, я привык. Дина плачет, а я, как положено «лучшему другу», утешаю её. Это неловко и нелепо. Утешать людей — как писать глупые школьные сочинения. Люди делали это уже миллиарды раз, есть некий правильный способ, а меня тошнит от банальности. Ну, этот Майкл изначально вызывал только неприязнь. Когда Филипп решает принять его в нашу компанию, я говорю ему об этом. А он отвечает: — Послушай, я понимаю, что тебе сложно даются новые знакомства, Тео, ты закрытый человек, но нельзя совсем замыкаться в себе, нужно расширять круг общения, — и дальше как по сценарию, бла-бла-бла. — Мог бы найти для этого «расширения круга общения» кого-нибудь другого, — бормочу я, сверля взглядом свои кроссовки. На одном из них — пятнышко грязи. Если бы оно было чуть левее, это выглядело бы непринуждённо и говорило бы о моем небрежном отношении к внешнему виду, а так оно просто раздражает. — Да кого угодно. Хоть... не знаю... какого-нибудь Джона. — А Майкл тебя чем не устраивает? — удивляется Филипп. Я отвечаю честно: — Он идиот. И таких как он сотни, даже тысячи. Филипп хмыкает с сомнением. — А таких, как ты или я, разве не тысячи? Серьёзно, Тео, тебе стоит поубавить свое самомнение. Ты хороший парень, и я рад, что мы с тобой дружим, но нельзя же так относиться к людям. Я молчу, потому что знаю, что это не самомнение. Просто Майкл портит наше трио. Майкл скучен. Зачем он вообще нам нужен. А Филипп принимает Майкла в нашу компанию, не дожидаясь моего одобрения. Потому что Филипп, в отличие от меня, умеет быть лидером для тех, кого не может контролировать. Я слушаю историю Дины о том, как Майкл разбивает ей сердце, и честно стараюсь не зевать. Её голос — монотонное жужжание на фоне, а уже спустя неделю, я знаю, она снова будет флиртовать с Майклом и глупо хихикать над его шутками. — Слушай, — говорю я наконец. — Мне правда очень жаль, что так вышло с Майклом, но я планировал сегодня вечером сходить на чтение стихов. — А можно, я пойду с тобой? — спрашивает Дина. Это не вопрос, просто дежурная фраза. Я знаю это с тех пор, как научился читать. Это было в книгах и есть в реальности. Я равнодушно пожимаю плечами. Если она действительно хочет, с чего бы мне возражать? Да, мне хотелось побыть в одиночестве, но... я в одиночестве и так. Постоянно. Даже когда в воздухе — белый шум, который они зовут дружеской болтовней. Так какая разница? На улице идёт снег. Тонким слоем он укрывает грязь и слякоть у обочины, создавая картинку как на рождественской открытке. Красиво. Дина ноет, что у неё замёрзли уши и ладони. Когда-то мне казалось, что она не носит шапку потому, что хочет быть частью красивой картинки, которую можно описать. Но теперь я знаю, что это просто потому, что она дура. Я со всей силы ступаю ботинком в снег у обочины. Запрятаная под тонким белым слоем грязь разлетается во все стороны. Красивая картинка разбивается вдребезги. В зале сумрачно и душно. Мы с Диной затиснуты между какой-то дамой в мехах и аскетичным молодым человеком в пафосном пальто. Люди вокруг шепчутся, переговариваются — это фон. Блеклый свет окутывает сцену перед нами, и на неё выходит сутулый мужчина в сером вязаном свитере. — Здравствуйте, — говорит он. — Меня зовут Энтони. На секунду зал затихает, но затем фон из перешептываний возвращается. Так нужно. — Сэр Аластор Аддамс, — продолжает мужчина, — умер больше века назад, но его стихи до сих пор находят отклик в сердцах людей. Сэр Аластор считал, что человек пишущий видит мир совсем по-иному, нежели обыватель. И сейчас я прочту вам его стихотворение... Слышатся жиденькие аплодисменты. Мужчина закрывает глаза и начинает читать. Строчки вьются, рифмы сплетаются. Смысл мне не важен — но это красиво. Это — то, как должен звучать мир. Дина даже не пытается скрыть скуку. Зевает, теребит пальцами подол платья, ерзает на сидении. Я злюсь на неё. Почему, черт возьми, она не может хотя бы изобразить, что ей интересно? Я ведь изображаю все то, что должен изображать для того, чтобы быть человеком. Когда мы возвращаемся домой, снег на дороге уже полностью смешан со слякотью, а стремительно проносящиеся мимо автомобили все продолжают давить колёсами красивую рождественскую картинку.***
С утра пошел дождь. Проснувшись ближе к полудню, мы позавтракали под мерный шум барабанящих по окнам капель, а потом как-то незаметно переместились в библиотеку. Библиотека представляла собой небольшой зал на втором этаже. Уставленные старыми книгами полки упирались в высокий потолок. В глубине зала стоял письменный стол. На столе лежала толстая тетрадь и стояла чернильница с пером. Дина провела по обложке тетради пальцем. — Совсем не пыльная, — задумчиво произнесла она. — Странно. — Должно быть, местные призраки тоже графоманят, — ухмыльнулся Майкл. — Прямо как наш Тео. Я нахмурился, но ничего не сказал. — Ой, Джон, ты же обещал рассказать ту легенду, — быстро сказала Дина. Джон подошел к окну и задумчиво посмотрел сквозь грязное стекло. — На самом деле история не такая уж и интересная. Обычная страшилка. — Ой, да ладно, все равно расскажи! Все равно мы из-за этого ливня надолго здесь застряли... Джон помолчал немного, затем вздохнул и произнес: — Девочку звали Элли. Раздался грохот. Майкл, пытаясь залезть на подоконник, нечаянно смахнул пяткой тетрадь со стола. — Черт, прости, — он рассмеялся. Наклонившись, Дина подняла тетрадь и положила ее обратно. — Когда Элли умерла, ей было тринадцать. Она зарезала кухонным ножом своих отца и мать. Просто из любопытства. Чтобы посмотреть, что будет. А затем убила и себя. Майкл внезапно расхохотался. Мы все посмотрели на него. — Да ну, чувак, не умеешь ты страшилки рассказывать, — сказал он Джону. Тот неопределенно повел плечом. — На самом деле прототип Элли несколько интереснее. В середине прошлого века в этом доме жила писательница по имени Элинор Белл. Точно о ней почти ничего не известно, но говорили, что она сошла с ума и действительно убила своих родных, а затем покончила с собой. Отсюда и пошла легенда. Я смотрел на него, пристально-пристально. «Говори, — думал я. — Продолжай говорить. Что было дальше?» — Я не знаю. Нет. Нет-нет-нет. Нельзя так обрывать. Ты не можешь не знать. Говори. Я резко втянул носом воздух, но кислорода все равно не хватало. — Ладно, не важно. Давайте лучше... Я сжал губы. Голова кружилась, перед глазами плыло. Я обессиленно привалился к стене.***
Это одна из тех вечеринок в колледже, на которые я бы с удовольствием не ходил, если бы не Филипп, Дина и Майкл. От музыки голова просто раскалывается. Выйдя на улицу, я достаю из кармана пачку сигарет. Изнутри доносится приглушенный грохот музыки. К вечеру похолодало — все же конец сентября. Я стою на ступенях и курю. — Привет. Я оборачиваюсь. В двух шагах от меня — незнакомая мне рыжая девушка. — Ты Тео? Киваю. Почему-то мне даже не интересно, откуда она меня знает. — А я Мэй. Я молча протягиваю ей сигарету, но она качает головой. — Дина говорила, что ты писатель. Я с ленивым любопытством бросаю на нее взгляд. Темно-зеленые глаза смотрят одновременно и внимательно, и как-то рассеянно. Рыжие кудри рассыпались по плечам, сбоку в волосах — алый цветок мака. Что-то вспыхивает в моем разуме, но тут же затухает, подернувшись дымкой. — А, так ты подруга Дины? — наконец говорю я. Девушка по имени Мэй жмёт плечами. — Можно сказать и так. Вообще я тоже писательница. У меня вырывается смешок. Последняя знакомая мне девушка, которая называла себя писательницей, строчила однообразные и совершенно безвкусные стихи о том, что ее никто не понимает, и обижалась, когда оказывалось, что на самом деле ее прекрасно понимают, просто всем на нее наплевать. — Если что, читать твои рассказы я не буду, — решаю сразу предупредить я. — Без обид. — Да нет, я просто хотела поговорить — вот и все. Я вздыхаю. — И в отношениях я тоже сейчас не заинтересован — или как там говорят. — Ты неправильно меня понимаешь, — мягко говорит Мэй. — Я хотела поговорить о другом. — И о чем же? — устало спрашиваю я, поняв, что люди сегодня от меня так просто не отстанут. — Ну... тебе нравится убивать? От неожиданности я давлюсь дымом. — Прости — что? Она смотрит на меня как ни в чем не бывало. — Я спрашиваю, тебе нравится убивать персонажей? — А, — тупо говорю я. — Ты про это... Какое-то время мы молчим. — Ай, да ладно, — наконец говорю я. Все равно я эту Мэй вряд ли еще увижу, да и вообще я вдруг чувствую абсолютное безразличие ко всему. — Вот ты знаешь Филиппа, брата Дины? Она кивает. — Так вот, — продолжаю я, — мы с Филиппом дружили еще с начальной школы. Понимаешь, Мэй... вот ты когда-нибудь встречала идеальных людей? Идеальных во всем? Таких, на фоне которых ты всегда будешь просто гребаным дерьмом? Людей, которым хочется размозжить башку просто потому, что, пока они хорошие, ты всегда будешь плохим? И ты не представляешь, сколько раз я делал его прототипом своих персонажей, а затем этих персонажей со всей жестокостью убивал. Мэй смотрит на меня с мягкой улыбкой. — А у меня был один друг, — говорит она. — Как-то мы с ним и моим братом поехали к нему в гости, в загородный дом, а потом я совсем забыла его. Представляешь, не помню о нем совершенно ничего, кроме того, что его звали Джон. Пауза. Наконец я решаюсь и спрашиваю: — Слушай, а этот цветок... он не искусственный, что ли? Она выпутывает мак из рыжих кудрей и протягивает мне. И — всё взрывается ослепительной вспышкой. В тот момент, когда мои пальцы касаются влажных, мягких лепестков, образы наконец складываются, как пазл. Я перестаю дышать. В горле — сухо. Это она. Но когда я поворачиваю голову, ее уже нет. Улица абсолютно пуста. Рыжеволосая писательница по имени Мэй исчезла так же внезапно, как и появилась, а я остаюсь стоять на ступенях с цветком мака в руках и пульсирующими болью висками. На следующий день я спрашиваю о ней у Дины. — Мэй, говоришь? — она хмурит тонкие брови. — Ты, наверно, про Мэй Скиннер с первого курса. Ну, это которая такая блондинка, у нее еще брекеты... Хотя подожди, вроде ее зовут Мэри... — Да-да, это она, — быстро говорю я. Позже мне почти удаётся убедить себя в том, что девушка по имени Мэй мне просто приснилась. Снова. Но на этот раз сон отчего-то гораздо ближе.***
— ...Тео? Я поднял голову, возвращаясь из своих мыслей. — А? Что? — Я спрашивала, может, ты расскажешь что-нибудь о том, как ты пишешь. Я рассеянно взглянул на Дину. Она смотрела на меня мягко и доверчиво. Прядь иссиня-черных волос упала ей на лицо, и мне вдруг ужасно захотелось поднять руку и убрать эту прядь ей за ухо. — Ну, — смущенно сказал я, — например, когда я ввожу какого-нибудь второстепенного персонажа, которому не могу придумать имя, я называю его Джон. А потом заменяю, если приходит что-нибудь другое в голову. — И зачем это? — вдруг спросил Майкл. Я непонимающе посмотрел на него. — Зачем — что? Он неопределенно пожал плечами, а затем вдруг фыркнул, как будто ему в голову пришло что-то невероятно веселое. — Да все, на самом деле. Зачем ты пишешь? Типа, издавать твою писанину все равно никто не будет. Да и вообще, может быть, я просто слишком тупой для всего этого, но я никак не могу понять, какой вообще прок ото всех этих книжечек. На реальность все равно никак не влияет — что пишешь ты, что не пишешь. А так — повыпендриваться разве что. — Должно быть, ты действительно тупой, — ровно произнес я. — Тео, Майкл... — Дождь кончился, — сказал Филипп. Мы обернулись к нему, а затем посмотрели в окно. Дождь действительно закончился. Сквозь слой грязи пробивались солнечные лучи. — Пойдемте в сад, — сказала Дина. — Интересно, как там тот парень? — хмыкнул Майкл. — Должно быть, уже давно протрезвел и свалил... Он оказался прав. Когда мы отправились в сад, ступени были пусты. Мы обошли дом и спустились вниз по холму — здесь склон был более пологий, весь покрытый дикими, неухоженными зарослями, назвать которые садом можно было с трудом. Филипп шел впереди, аккуратно перешагивая какие-то мелкие белые цветочки, выглядывающие из уже пожелтевшей травы. Майкл и Дина шли следом, Майкл травил тупые анекдоты, а Дина хохотала, распугивая дремлющих в зарослях смородины птиц. Я медленно плелся позади. Под ногами чавкала размокшая почва. Почему-то мне казалось, что мы здесь не одни. Как будто кто-то наблюдал за нами, будто сотни людей (людей ли?) бесшумно поворачивали головы, не упуская ни единого нашего шага. — О, смотрите! — вдруг крикнул Майкл. — Там вроде белка! На развилке кривой яблони действительно сидела некрасивая грязно-рыжая белка. — Подождите, я сейчас. Майкл в два счета забрался на нижние ветви яблони. — Осторожнее, — сказала Дина. Ветка скрипнула. Майкл ухватился руками за ствол и полез дальше. Я смотрел на него и представлял, как он срывается и падает вниз. Сверлил его взглядом, будто это могло заставить ветку обломиться. Разумеется, насмерть с такой высоты расшибиться не получится, но все же... — Ага, вот, почти... Черт! Ветка все же не выдержала. Майкл кубарем полетел вниз и шмякнулся в мягкую грязь. Мы поспешили к нему. — Боже мой, ты как?! Сильно ушибся? — Да вроде все окей... Похоже, ногу подвернул. — Это точно не перелом? — Да говорю же, все путем... Черт, Филипп, дружище, помоги встать. Сам я, похоже, не дойду... Втроем мы дотащили Майкла до дома и уложили на диван в гостиной. Дина суетилась вокруг него, Филипп пошел на кухню заварить чай, а этот придурок все продолжал травить анекдоты — судя по всему, с того места, на котором остановился. — Пойду прогуляюсь, — буркнул я и, не дожидаясь ответа, вышел. Уже стемнело. В сумерках тени ложились еще причудливее, и мне казалось, что загадочные существа, наблюдающие за нами, прячутся уже не так усердно. Внизу холма стоял человек. Он был один, сделавший шаг вперед из-под покрова тьмы сада, а остальные перешептывались за его спиной. Я быстро спустился вниз, но человек не исчез. Это был не тот парень, которого мы встретили вчера. Тот был оборван и небрит, а этот — даже какой-то слишком чистый и аккуратный, одетый в темный костюм, вышедший из моды, наверное, лет сто назад. Человек курил. Маленькая точка, ярко-рыжий огонек сигареты, неподвижно зависла в тени деревьев. — Эй, — сказал я, — здесь частная территория. Он поднял голову и обвел меня скучающим взглядом. — Ты, должно быть, писатель. Что-то непонятное кольнуло меня, какое-то воспоминание... — Не знаю, откуда вы узнали это и какое вам до этого дело, — холодно произнес я. Человек беззлобно усмехнулся. — Тебя, должно быть, вчера напугал Энтони, — сказал он. — Не волнуйся, он новенький, еще не свыкся. Ты тоже скоро будешь как он. Я не понял ничего из этой странной речи, но в какой-то момент мне показалось, что передо мной какая-то головоломка, кусочки которой все никак не получается сложить в единую картинку. — Раз уж мы разговариваем, — неприветливо сказал я, — позвольте узнать ваше имя. Человек скривил губы в какой-то извиняющейся улыбке. — Меня зовут Аластор, — сказал он. — Да-да, Аластор... как еще меня могли звать. Уж точно не Джон, — он посмотрел на меня весело и чуть виновато. — Ну, ты, должно быть, знаешь это и сам — никто не назовет одного из основных персонажей Джон. Скучное это имя, незапоминающееся. Я молчал. Аластор тем временем затушил сигарету, обернулся и раздвинул ветви. Жестом поманил меня за собой. Я не шевелился, настороженно глядя на него. — Ну-ну, не бойся, — сказал Аластор. — Главные герои не умирают. Идем. «А, к черту», — решил я и шагнул вслед за ним. Какое-то время мы петляли среди деревьев, пока наконец Аластор не остановился. Посторонившись, он пропустил меня вперед. Мы оказались на маленькой поляне. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я понял, что смотрю на три небольших, оплетенных вьюном надгробных камня. По спине у меня пробежал холодок, но Аластор глядел на меня ожидающе, и я, сделав шаг вперед, наклонился к надгробиям. На двух из них буквы и цифры почти полностью истерлись, но на третьем я прочитал: «ЭЛИНОР БЕЛЛ» И ниже: «1853-1866» — Постой, — начал я, — да это же... Но когда я обернулся, поляна была пуста. Я поднялся на ноги. Порыв ветра заставил меня поежиться, и я обругал себя как только мог — какого черта я вообще пошел за этим Аластором, как будто мама еще десять лет назад не пугала меня страшными дядями, которые крадут детей... Но подсознательно я ощущал, что Аластор не из тех, кто крадет маленьких непослушных детей и продает их на органы. Это слишком пошло для него. Слишком скучно. Дорогу назад я нашел на удивление быстро. А думал-то, придется плутать всю ночь в этих зарослях... Но сад был уже будто и не такой чужой. Тени, высовывая из-за деревьев свои незримые руки, мягко направляли меня. Свет горел лишь в трех окнах на втором этаже — в библиотеке. Тихо скрипнув входной дверью, я прошел в темноте по коридору, мимо гостиной, откуда слышался храп Майкла, вверх по ступеням, мимо книжных полок. За столом сидела Дина. Услышав мои шаги, она обернулась. — А, это ты, — сказала она, улыбнувшись. — Филипп и Майк пошли спать, а я тут сижу, читаю. Только сейчас я заметил лежащую перед Диной тетрадь. — Это рукопись той самой писательницы, о которой говорил Джон. Элинор или как ее там. Она очень здорово писала, что-то типа детектива или хоррора. Знаешь, тут в конце какой-то рассказ недописан, видимо, но я вот читаю, и почему-то представляется, что все события происходят в этом самом доме. Жутковато, правда? Я вспомнил числа на надгробном камне. Если это правда, то Элинор Белл действительно умерла в тринадцать лет — и при этом еще успела написать кучу всего... — Ладно, я пойду спать. Она встала из-за стола и, улыбнувшись мне, вышла в коридор. Я улыбнулся ей в ответ — с опозданием секунд в десять. Мои губы сами собой растянулись в улыбке. Время затормозило... сломалось... потекло как густой липкий мед... ...а затем все вернулось на круги своя. Я затряс головой, стряхивая это минутное помутнение. Тетрадь все еще лежала на столе. Я шагнул вперёд, перевернул страницу. Взгляд упёрся в первую строчку. «Мы стояли впятером у подножия холма, на вершине которого вырисовался...» Нет. Постойте. ...«Мы стояли вчетвером». Я проморгался. Нет, все-таки «впятером». Мой взгляд скользил дальше по строчкам, но я не мог прочесть ни слова. Маленькие аккуратные буковки складывались в белый шум. Захлопнув тетрадь, я быстрым шагом вышел из библиотеки.***
Мы идём по усыпанному мелкими цветами лугу. Подол её платья треплет лёгкий ветерок, тёмные волосы заплетены в косу. Мне двенадцать, и я уже думаю о том, что она привлекательна. Не потому что у меня начался тот возраст, когда мальчиков привлекают девочки, но потому, что я начал писать свою собственную книгу, и мне нравится коллекционировать образы людей, которые могут стать интересными персонажами. — Дина, подожди, — говорю я. Она оборачивается. — Ты чего там делаешь? В моих руках — цветы: васильки и колокольчики. Я никак не могу понять, какие лучше подойдут. В голове вертятся строчки из книги под названием «Язык цветов», которую я нашёл у мамы на полке. В конце концов я собираю васильки и колокольчики в один букет и протягиваю его Дине. — На, — говорю я, — держи. Это тебе. — Ой, это так мило, — говорит она и улыбается. Мы идём дальше. А когда мы проходим луг, Дина, думая, что я не вижу, сминает мой букетик и небрежно роняет в траву у обочины. И я понимаю, что Дина — это ни васильки, ни колокольчики. Дина — это искусственные пластиковые цветы.***
Я сам сначала не понял, что меня разбудило. Было тихо-тихо, разве что внизу, в коридоре, тикали часы, но затем я услышал и другой звук — неравномерный скрип, который иногда останавливался, а затем вдруг начинался снова. Выбравшись из кровати, я тихо вышел в коридор. Из приоткрытой двери в библиотеку тянулась полоска света. — Дина? — неуверенно позвал я. Но это была не Дина. За столом сидела девочка в ярко-голубом платье и, по-детски болтая ногами в полосатых чулках, писала. Я не видел ее никогда раньше, но узнал сразу. — Элинор Белл... — прошептал я. Она повернула голову. Убрала с лица светлый локон и улыбнулась мне. И сказала громко и звонко: — Элли. Меня зовут Элли. Я застыл на месте, бездумно глядя на нее, а она подошла ко мне и протянула руку. Я неуверенно потянулся к ее ладони, но она тотчас её отдернула и весело рассмеялась. — Еще рано, — сказала Элли. — Пойдем. Словно в трансе я прошел за ней между книжными полками и оказался у высокого пыльного зеркала в старинной раме. Я стер ладонью пыль со стекла и замер, увидев совсем не то лицо, которое ожидал. Лицо это было красивое, утонченное. Спокойное и не злое. Бледное, обрамленное иссиня-черными (такими же, как у сестры) волосами. Лицо, которое я знал даже слишком хорошо. Лицо человека, чьим отражением в кривом зеркале был я. Филипп смотрел на меня из-за стекла широко распахнутыми серыми глазами, на лице его застыло непонимание. Я резко отвернулся. Элли не было. Неярко горели лампы. Я бесшумно вернулся в свою комнату и с головой залез под одеяло.***
Девчонка тощая, длинная как палка, с густой гривой рыжих волос. Ей лет семнадцать, хотя может и меньше — когда тебе шесть, все, кто старше — на одно лицо. Потом я даже не буду помнить её имя, только то, что её волосы — единственный живой цвет в этой яркой, разукрашенной комнате. Я сижу на полу и плачу, размазывая слезы и сопли по лицу. Мама пытается поднять меня. Она зла, потому что все смотрят на нас. Филипп стоит метрах в двух от нас рядом со своей мамой. На нем — аккуратный костюмчик, тёмные волосы уложены (одна прядка небрежно выбивается на лоб — так и должно быть). Все смотрят на нас, а я смотрю только на одного человека. Это мужчина лет сорока, абсолютно обычный, абсолютно никакой. Я не смог бы описать его — ни его внешность, ни его характер. Он просто пустой. Его жена — яркая, умная, с интересным мировозрением, которое я отмечаю даже в шесть лет. Она носит яркие платья, а на шее — серебряный кулон в виде ракушки. Она сама как море, поэтому я рад, что она носит этот кулон. Мужчину зовут мистер Брук, и он отец моего одноклассника, к которому мы пришли на день рождения. Я не помню его имени, оно у него какое-то простое — вроде бы Джон. Пока его жена развлекает нас, он сидит в комнате. Иногда выходит на кухню, спокойно, односложно отвечает на вопросы. У него нет интересов, у него обычный голос, он не шутит глупые шутки, как другие отцы. Он любит свою жену и сына, но в нем нет ничего. — Тео, поднимайся, — шипит мама, беря меня за плечи. Я кидаюсь на пол, молочу кулаками по паркету. На паркете — крошки от печенья, но их рассыпали миссис Брук и её сын. А мистер Брук... Самое ужасное, что он не перфекционист. Он не аккуратен. Он не из тех, кто не рассыпает крошки. Он просто не из тех, кто их рассыпает. — Нет! — кричу я, захлебываясь слезами. — Мама, его нет! Его придумали, мам!.. Не до конца! Он неправильный, мама, он непрописан! Разумеется, она не понимает ничего из моих слов. Какой-то мужчина в толпе (у него рыжая борода и руки все в татуировках — вот он существует) помогает ей поднять меня с пола. — Ну-ну, приятель, — говорит он. — Что это ты тут устроил. Я судорожно хватаю ртом воздух — мне будто наконец дали доступ к кислороду. Вот этот человек — настоящий. Точно такой же, как ещё много-много мужчин его возраста, но хотя бы настоящий. Он понятный. Я могу описать его. — Кто хочет поиграть в настольные игры? — спрашивает миссис Брук. — Тео, если хочешь, тоже присоединяйся. Я хочу играть в настольные игры. Потому что мне становится спокойно, когда миссис Брук совсем чуть-чуть поддаётся какому-нибудь малышу, который плачет из-за того, что проиграл. Когда Дина, засунув палец в рот, разглядывает свои карточки. Когда Филипп играет так серьёзно, что мы проигрываем ему просто потому что он выглядит, как взрослый. ...Обернувшись, я снова вижу ту рыжую девчонку. Она смотрит на меня как-то странно. От этого взгляда меня почему-то пробирает холодок, и только спустя много-много лет я понимаю, почему. Потому что она смотрит на меня точно так же, как я смотрю на других людей.***
Мне снилось, что я бегу по саду, продираясь сквозь густые заросли, а сзади меня настигает что-то. Я оборачиваюсь и слышу крик. Проснувшись, я не сразу понял, что крик мне не померещился, а когда понял, тут же вскочил и босиком бросился вниз по лестнице. Дина, в пижаме, с растрепанными волосами, стояла посреди гостиной. Свет был включен. На диване лежал Майкл, а его тело было все усеяно чем-то красным. «Кровь», — подумал я, леденея от ужаса. Но это была не кровь. Это были маки. Большие красивые цветки маков росли прямо из безжизненного тела Майкла. — Господи, — шептала Дина, прижав руки ко рту. — Как это... Нет, это невозможно... Такого не бывает... — Нужно разбудить Филиппа, — решил я. Мы поднялись наверх, но постель Филиппа была пуста. Мы с Диной посмотрели друг на друга. Ее лицо было белым, как простыня. — В библиотеке горел свет, — сказала она дрожащим голосом. Мы кинулись в библиотеку. Свет действительно был включен, но никого не было. — Смотри! — вдруг взвизгнула Дина. Обернувшись, я увидел, что она показывает пальцем на зеркало. Разумеется, Филипп был там. Я даже не удивился. Он смотрел из-за стекла прямо на меня с видом человека, знающего о своем превосходстве. Так смотрел он на меня, когда мы были маленькими и моя мама ставила его мне в пример. Я взял с одной из полок старинную книгу в тяжелом переплёте с металлическими элементами. Подойдя к зеркалу, я со всей силы ударил корешком книги по лицу Филиппа. Стекло разлетелось вдребезги. Филипп исчез. — Что ты делаешь?! — закричала Дина. Я ничего не ответил. Швырнул книгу на пол, отряхнул пижамные штаны от осколков и быстро вышел из библиотеки. Было раннее утро. Я спустился с холма. Что-то будто толкало меня вперёд. Я шёл стремительно. Чувствуя, что только чудом держусь на ногах. Разве этот склон был таким крутым, когда мы спускались по нему вчера? Я понял, что даже если бы захотел остановиться, то не смог бы. ...но склон кончился, и я резко замер. Я стоял босыми ногами в мокрой от росы траве и смотрел на подсвеченное нежно-розовым рассветом небо, на фоне которого вырисовывался кривой силуэт сада. — Привет. Я совсем не удивился, когда повернул голову и увидел Мэй. На ней был зеленый сарафан, а на голове — венок из маков. — Привет, — откликнулся я. Какое-то время мы молчали, глядя на персиковый рассвет. Затем Мэй сказала: — Просто за окном — слишком много. — Слишком много — для того, чтобы это понять? — Нет. Слишком много для того, чтобы это описать. Ты задыхаешься не от банальности, Тео. Ты задыхаешься от реальности. Снова пауза. Только где-то в траве застрекотал кузнечик. — Но не волнуйся, это уже не важно, — сказала Мэй, а затем... — Ну, к тебе идут. Обернувшись, я увидел Дину. Она спускалась по склону быстрым решительным шагом, легкий ветерок трепал ее волосы. — Я все поняла, — сказала она, останавливаясь в трех шагах от меня. Я хотел сказать, что тоже все понял — все, что нужно было понять в этом мире, но она продолжила: — Это ты писал в тетради. Это ты все подстроил. Как я только не догадалась? Ведь это ты привез нас в этот свой дом. — Я? — я растерялся. — В каком смысле? Это ведь дом Джона. Дина нахмурилась и сердито поглядела на меня исподлобья. — Не дури мне голову, — сказала она. — При чем здесь какой-то Джон? О каком вообще Джоне ты говоришь? — Но Джон... он же... Я вдруг понял, что сам не могу ничего толком вспомнить о Джоне. В голове осталось только имя. — Вот именно, — хмуро сказала Дина. Она вынула руку из-за спины. Что-то сверкнула в ее ладони. Нож, понял я. Кухонный нож. — Дина, что ты... Я еле успел среагировать, когда она бросилась на меня. Чудом мне удалось перехватить ее руку. Отчаянно борясь, мы упали в траву. Медленно я выворачивал нож из скользких ладоней Дины. Только какое-то время спустя я вдруг понял, что она больше не вырывается. Тяжело дыша, я встал на ноги. Дина лежала в мокрой траве, глядя в небо широко раскрытыми глазами. Голова ее была размозжена о камень. Откинув в сторону нож, я сделал шаг назад. — Иди, — вдруг услышал я за спиной голос Мэй. — Она ждет тебя. Аластор кивнул, мягко улыбаясь. Энтони тихо выругался. Остальные с любопытством наблюдали. Она действительно ждала меня. Сидела за столом в библиотеке и, от усердия высунув кончик языка, выводила в тетради последние строчки моей истории. Я ждал. Дописав, она закрыла тетрадь, спрыгнула со стула и наконец подала мне руку.