♪ The City Holds My Heart (Acoustic) — Ghostly Kisses
♪ Stay Here (Rohne Remix) — Henry Green
♪ Won't — Tanerelle
♪Wicked Game (Aaron Static Bootleg) — Gemma Hayes
~^~
Несколько мелких капель дождя падает на стекло, прерывая моё бездумное созерцание ночного неба за окном. Перевожу взгляд на мужчину напротив. Мы сидим за рабочим столом мистера Донована, моего преподавателя и куратора, в его квартире-студии. Он читает черновик моего курсового проекта. Делает это вдумчиво, периодически оставляя комментарии на полях. Серо-голубые глаза быстро бегут по строчкам, резко останавливаясь или возвращаясь назад. Густые тёмные брови то приподнимаются, то, хмурясь, сводятся к переносице. В перерывах между правками кончик чёрной гелевой ручки касается небритого подбородка, упираясь в ямку под нижней губой… Опасаясь быть застуканной за разглядыванием лица мужчины, опускаю глаза и снова задаюсь вопросом: зачем после всего, что было, Грэм со мной так возится? Ждать осталось немного — непроверенной осталась последняя страница, — но я прерываю тишину: — Мистер Донован… Простите, мне уже пора. Вскинув брови, Грэм бросает взгляд на циферблат своих армейских часов и хмурится. — Час ночи. Хм-м… Действительно, засиделись… Мисс Райт, Вы в курсе, что кампус университета уже закрыт? — смотрит на меня недовольно и осуждающе, словно в этом моя вина. Нет, он так и не простил мне тот поцелуй. Судя по стилю нашего общения сегодня, натянутого и нелепо официального, то, что было уже не вернуть. И я сама в этом виновата. Когда в начале учебного года я узнала, что моим куратором назначен наш новый преподаватель Грэм Донован, известный журналист и военкор, я визжала от восторга. Несмотря на относительно молодой возраст, Грэм уже стал для меня живой легендой, а его репортажи из горячих точек — профессиональным эталоном журналистики и лучшим наглядным пособием. Несколько лет назад имя Грэма прогремело особенно громко и затихло. Серьёзное ранение в последний раз вознесло его на вершину СМИ, отправив затем в медиазабытье. После длительной реабилитации Грэм вернулся в профессию, но уже как преподаватель. «Бывших военкоров не бывает», — сказал мне как-то отец. Теперь, узнав Грэма ближе, я в полной мере понимаю смысл этой фразы. Его любовь к профессии и энтузиазм так заразительны, что после его лекций даже самые заурядные студенты начинают верить, что журналистика — их призвание. Конечно же, в их числе оказалась и я. И я же всё испортила. Всё произошло случайно. Тёплый весенний вечер, неформальная обстановка, нечаянная близость Грэма, долгий взгляд и… я его поцеловала. После, спустя минуту обоюдного шока, были мои неуклюжие извинения и его нотации о пресловутой этике и допустимых рамках. Наверное, впервые я не нашлась, что ему ответить. Так или иначе, все извинения были приняты, тема закрылась. С тех пор прошло три недели. Слишком мало, чтобы забыть. Слишком много, чтобы верить, что всё это было правдой. Грэм, то есть мистер Донован, ведь именно так я должна его называть, — пытался сохранить статус-кво наших отношений и, должна признаться, делал это самоотверженно и… безуспешно. Не придумав ничего лучше, чем заболеть в конце семестра, я пропустила несколько важных семинаров, мистера Донована в том числе. Озабоченный моей мною же посланной ко всем чертям успеваемостью, куратор позвонил и настоял на сегодняшней нашей встрече перед сдачей проекта. Вечер прошёл мучительно и, как мне думается, впустую. Я была ужасно несобранной, в ответ на вопросы преподавателя рассеянно молчала или отвечала невпопад. Мистер Донован сначала давил, потом тихо злился, а после, видимо, смирился, что его некогда лучшая студентка — первая в списке на отчисление. В общем… Пора собирать вещи и возвращаться домой, к родителям, а карьера журналиста так и останется недостижимой мечтой. И не только она. — Мисс Райт, Вы меня слышите? Как Вы собираетесь попасть в общежитие? — глаза мистера Донована мечут молнии. Похоже, моё полуживое состояние его уже достало. — Ничего страшного. Что-нибудь придумаю. Встаю из-за стола и собираю свои записи и бумаги. Делаю это слишком поспешно для той невозмутимости, какую хочу изобразить. — Позвоню Шэрон. Скорее всего, она разрешит мне переночевать у неё. Стараюсь не смотреть на преподавателя, но от его пристального взгляда лицо начинает пылать. Мистер Донован медленно поднимается следом, как всегда неизменно заполняя собой пространство. Становясь в свою излюбленную стойку, складывает руки на груди. Чёрная футболка обтягивает мускулистый торс, короткие рукава обнажают кожу загорелых рук… В свои тридцать три Грэм в идеальной физической форме. И сохранять её ему не мешают ни полученное в прошлом ранение, ни плотный рабочий график в настоящем. В стенах университета мистер Донован одевается совсем по-другому. Снятый пиджак от костюма-тройки и закатанные рукава всегда отутюжинной рубашки — его вершина академического разврата и, пожалуй, одна из главных причин моих страданий, но сейчас… Он меня просто убивает. В сотый раз проклинаю ту минуту, когда согласилась приехать к нему домой. — Нет, Элис. Ты останешься у меня. «Что?..» Замерев с пачкой листов в руке, вскидываю глаза. Само заявление, как и внезапно вернувшееся обращение на «ты» сбивают меня с толку. — Я… я не могу. Мой голос звучит так неуверенно и жалко, что сама его не узнаю. Мистер Донован поджимает губы, словно давя улыбку, но продолжает говорить серьёзно. — Мисс Райт, я не могу допустить, чтобы мои студенты где попало шлялись по ночам. Или мешали спать другим моим студентам. И всё же ухмылка, вопреки стараниям, выползает на его губы, и это злит… — То есть Вам, мистер Донован, мне мешать спать можно? Это вырывается само собой в обход цензуры и сотни раз данных самой себе обещаний больше никогда не показывать этому мужчине своих чувств. И всё же слова попадают точно в цель: на несколько секунд Грэм теряется, но отточенный годами профессионализм берёт своё. — Если в этом есть необходимость — да. В серо-голубых глазах преподавателя вспыхивает знакомая искра азарта: он всё-таки вывел меня на эмоции и теперь ждёт, во что же выльется очередной наш с ним спор. Вот только это не семинар по журналистике, и мы не в аудитории университета, а у него дома. Ночью. Одни. — А в этом есть… необходимость? Наш разговор вдруг обретает другой, крайне опасный подтекст, но не я его начала. Сказать честно, давно пора расставить все точки на «i». Не хочу больше притворяться, будто между нами ничего не происходит. Делать вид, что наш поцелуй — большая ошибка. Не хочу вспоминать те упрёки, перебирать каждое из сказанных Грэмом слов, как всегда веских и правильных, вдумываться в их значение… Ведь как бы их ни трактовала, это не меняет главного — я по уши вляпалась в это дерьмо под красивым названием «любовь». Не могу, наконец, больше видеть самого Грэма и эту чёртову ручку у его губ, зная, что сама никогда не смогу к нему прикоснуться… — Жизненная. Когда его губы произносят это, я понимаю, что всё это время смотрела на них. Мне хватает смелости поднять глаза выше и посмотреть в его — вдруг обретшие цвет морского шторма, манящие своей неудержимой, но так старательно подавляемой стихией. Пытаюсь разлепить пересохшие губы, чтобы спросить, что всё это значит? Дождь ударяет в окна так внезапно, что я вздрагиваю. Листы бумаги, выпущенные моей рукой, шелестя, оседают на пол. Но ни я, ни Грэм не бросаемся их собирать — его ладонь ложится на моё предплечье, словно предостерегая от этой законной лазейки сбежать от «нас». — Элис… — его тихий голос проникновеннее шёпота. Так он ещё никогда не произносил моё имя. — Тот поцелуй и всё, что я тогда сказал… Я всё ещё считаю, что был прав, но… больше не вижу в своей правоте смысла. От этих слов, непривычно сбивчивых и нестройных, мир начинает медленно кружиться, и кажется, что лишь тепло ладони Грэма и пронзительность его глаз удерживают меня от падения. — По… почему? — нет, я всё прекрасно понимаю, просто не верю в происходящее. — Потому что я люблю. Тебя, Элис. Теряю дар речи. Но Грэм и не ждёт признаний, ведь прекрасно знает всё сам. Взгляд его меняется, с нежностью скользит по моей щеке, а рука поднимается к лицу, чтобы стереть слезу, которую я и не заметила. Но будто передумав в последний момент, Грэм позволяет ей скатиться и спрятаться в уголке рта. Его ладонь ложится на скулу, и я таю от этого прикосновения, закрывая глаза. — Останься. Элис… Моё имя звучит совсем близко, вместе с его дыханием, и та слеза исчезает на его губах, растворяясь в нашем поцелуе. Нежный, трепетный сначала, он стремительно перерастает в нечто, сводящее с ума. Я приникаю ближе, обнимая Грэма за шею, зарываюсь пальцами в тёмные волнистые волосы. Как же давно я мечтала это сделать… Когда дыхание наше заканчивается, и мы разрываем поцелуй, в серо-голубом напротив я больше не вижу шторма. Там — надвигающийся цунами. — Элис… Если мы сейчас не остановимся… — Ни за что на свете. Губы Грэма вновь обрушиваются на мои, и я теряю себя в этом урагане, полностью отдаваясь ему. Одно движение руки — всё, что ещё лежало на столе, летит на пол. Мужские ладони обхватывают мою талию, и через секунду я чувствую холод стеклянной столешницы под собой. Наши поцелуи превращаются почти в укусы, будто бы всё это — не первый наш раз, а долгожданная встреча давних любовников после разлуки. Будто мы знаем друг друга очень-очень давно… Его ладони блуждают по моему телу, до сладкой боли сжимают бёдра и грудь. Я выгибаюсь им навстречу, лишь мимолётно замечая, как моё платье, промелькнув перед глазами тёмной пеленой, исчезает в сумраке комнаты. Грэм замирает, медленно пожирая меня своим взглядом. Таким голодным, что что-то внутри камнем ухает вниз. Кажется, он чего-то ждёт, я же тянусь к его футболке, нетерпеливо задирая чёрную ткань. Грэм перехватывает её и, содрав с себя, отшвыривает в сторону. Невольно засматриваюсь на атлетичное тело мужчины. Моё внимание сразу привлекает большой изогнутый рубец на его груди. На смуглой от загара коже он кажется почти белым. Угадывая направление моего взгляда, Грэм замирает. Слышу его тихий голос: — Всего один раз не надел бронежилет. Война не прощает ошибок. Моё сердце болезненно сжимается от незнакомых, но оглушающих чувств: это не новостная лента, не картинка с экрана — живой человек. Человек, которого люблю. Которого могло не стать задолго до нашей встречи. Острожно касаюсь шрама, медленно провожу кончиками пальцев по плотной спаянной коже. Не знаю, что сказать, и не уверена, что найду нужные слова, чтобы выразить всю силу моего сожаления. С нежностью припадаю к груди Грэма губами. Понимаю, что плачу, когда кожа под ними становится солёной. Мужские ладони, что всё это время гладили мои плечи, мягко отстраняют меня. Пальцы касаются подбородка, приподнимая лицо. — Не надо, Элис, не плачь. Всё в прошлом, — Грэм склоняется ближе, к моим губам. — Всё хорошо. Наш поцелуй — тягучий, с необъяснимым привкусом нежной горечи — становится томным, полным страсти. Запах этого мужчины — сладко-мускусный и свежий — сводит с ума. Я вдыхаю его, приникаю губами к коже, хочу впитать его своей. Опускаюсь поцелуями по шее, ключицам, груди, прикусываю… Грэм стонет, и от его низкого голоса вниз по спине бегут мурашки, разливаясь будоражащим теплом… Его пальцы обхватывают мой подбородок, губы снова впиваются в мои. Не разрывая поцелуя, Грэм обнимает меня за плечи и опускает ниже, пока моя спина не касается холодного стекла, а его горячие губы — моего тела. От резкого контраста по коже проходит дрожь, но я не хочу ничего менять, вновь зарываясь в волосы мужчины. Нежность его пальцев касается меня там, где предвкушение нашей близости чувствуется сильнее всего. — М-м-м… Какая ты здесь… Мои руки тянутся к его ремню, но не могут справиться с пряжкой. Мягко усмехнувшись, Грэм оставляет меня распластанной на столе. Избавляется от остатков одежды, а после, вернувшись, за бёдра притягивает к себе. Но не спешит. Откровенно разглядывает меня, пока его ладонь, тёплая и немного шершавая, следует за его взором, оставляя на теле пылающий след. — Ты очень красивая, Элис… Очень. Слова Грэма смущают меня, и я бы рада быть с ним откровенной, сказать всё, что чувствую к нему уже давно, но, встречая прожигающий взгляд мужчины, отвожу свой, продолжая хранить молчание. Ведомая его лаской, невольно выгибаюсь, однако рука Грэма, дойдя до центра грудины, прижимает меня к столу. Пальцы второй вновь касаются меня между ног, медленно скользя по обильной влаге. От неожиданной остроты ощущений мне хочется свести колени, но это невозможно — я лишь вжимаю их в бёдра мужчины. Сдаваясь, тихо стону… Глядя мне в глаза, Грэм вопросительно приподнимает брови, как обычно делает на лекциях, когда студенты не спешат с ответом на его вопрос. Обычно Грэм не любит давать подсказок. Но, кажется, я понимаю, чего он ждёт… — Грэм… — Да, Элис… Не узнаю его голос, он насквозь пронизан напряжённым ожиданием. — Пожалуйста… Ласка становится настойчивее, мышцы живота сводит мелкой судорогой… — Грэм… Внутри меня борются стыд и желание, но новое движение пальцев — веская причина что-то сказать. — Грэм… я хочу тебя. Ласка прекращается, я слышу разочарованный вздох — ответ неправильный. С трудом собираю мысли и спешу исправить ошибку: — Я… Моя новая попытка побуждает мужчину склониться к моему лицу, теперь я чувствую его дыхание. — Мистер Донован… — Элис… — тянет Грэм недовольно, но я слышу: он улыбается. — Если ты ещё раз так меня назовёшь, я надену галстук. Отстранившись, он смотрит мне в глаза и это всё меняет. — Я люблю тебя, Грэм. — Ну наконец-то… Одним движением — мягким и уверенным — он заполняет меня без остатка. Даже не пытаюсь сдержать стона, он — смесь облегчения и мольбы о продолжении. На несколько секунд Грэм замирает. Шепчет что-то ласковое, уносящее меня за грани старых и когда-то несбыточных грёз. Но после, начав движение, разменивает все свои слова на стоны — его и мои. Скользкая поверхность под моим телом кажется мне тающим подо мной льдом, и я обвиваю ногами бёдра мужчины, не желая терять ни сантиметра нашей близости. Опираясь на руки, Грэм нависает надо мной и больше не сводит с меня глаз, — я чувствую это даже здесь, за поволокой размытой реальности. Огладив бедро, приподнимает ногу под коленом и, лишь немного сместившись и поменяв темп, бросает меня на новые острые грани. Ловит мои ощущения, считывает каждое, забирает, добавляет новых… Изучает меня. Я вдруг понимаю: сейчас он воплощает всё то, что, возможно, представлял много раз, что уже давно не давало ему покоя. Я — часть его стратегии, новый проект, и Грэм не успокоится, пока не доведёт его до финала. Одновременно злюсь на это и чувствую себя самой желанной. Но даю себе слово, что последнюю мою страницу этот, теперь уже мой мужчина не увидит никогда — проект «Элис» станет для него бесконечным. Грэм замедляется, растягивая время, но я уже не могу ждать — одним нетерпеливым сжатием заставляю забыть о планах. Его ответный стон похож на рычание, а жадный поцелуй — на обещание мести. Каждый новый толчок — её исполнение, методичное и назидательное. Такое, каков он сам. — Элис… Посмотри на меня. Подчиняюсь, открывая глаза. — Скажи это снова. Его взгляд притягивает мой магнитом, в нём хочется просто утонуть. И я тону, с каждым новым движением, падая в эту бездну. Но не я одна там буду… — Я люблю… тебя, Грэм. Когда его пальцы касаются меня снова, я тяну его за собой… Наши голоса сливаются с шумом бьющего в окна ливня. Он — бесстыжий свидетель — увидит всё, что позволим друг другу этой ночью. Всё, что возьмём и отдадим. Но не расскажет никому, сохранив эту тайну прозрачными каплями на листьях…