Великий мастер

      -Что за чушь ты несёшь? — Голос разносился по комнате с эхом, отпрыгивая от, почти пустых стен. Недовольный тон едва удавалось сдерживать, хотя нотки заметно читались.       Такая не романтичная обстановка: Голые стены, которые украшены лишь парой полотен с красивыми пейзажами. Рисовая бумага, и без того тонкая, успела приобрести желтоватый оттенок, а тушь, которой некогда наносились уверенные, но такие плавные линии гор и неба, сейчас утратила прежнюю насыщенность.       Освещением служила керосиновая, жёлтая лампа. Огонь не ровно прыгал, но озарял большую половину небольшой комнаты. Тут ведь, даже окон нет, поэтому запах гари и масла давно впитался и в стены, и в высокие, по пояс взрослому мужчине, столы.       — Я сказал, что люблю вас. Что в этом такого? — Второй голос звучал нарочито сдержанно, словно говорившему плевать даже на собственные признания. Напускное безразличие. Сасори сразу заметил, что его напарник через чур спокоен. Тот, кто не способен ни одной поддёвки проигнорировать без угрозы убить, кто на эмоциях рубил с плеча идя в обход самых продуманных планов, не был бы способен в собственном признании сохранить почти ледяное спокойствие.       Тихая усмешка, что звучала почти надменно, моментально развеяла этот натянутый холод. Дейдара сдался, выдавая себя возмущённым взглядом, о чём мгновенно сообразил и выпрямил плечи, возвращаясь к прежнему занятию — вымешиванию густой, тягучей массы в миске. Незнакомый запах раздражал нос и, при попадании на руки, оставлял клейкий след неприглядного цвета. Оставалось только гадать, что за адская смесь сейчас покорно перемешивается под руководством старшего.       — Добавь воды. — Сасори больше и взгляда не поднял, совершенно игнорируя признание. Ему действительно было не интересно, что этот мальчишка напридумывал себе. Чувства у таких как эти двое, совершенно неуместны, даже нелепы. Они, вернее, один из них — великий творец, питающий страсть лишь к своему искусству. За это Сасори и призирал людские тела, полные слабостей: истощение, усталость, болезни и увечья. Всё это удалось забыть, как только оно стало идеальным, бессмертным и готовым быть заменённым в любой миг. А чувства… Они, увы, оставались. Даже он — олицетворение величайшего из творений, прямо сейчас желал оттяпать руки своего напарника, что так небрежно плескал воду в старательно заготовленную смесь. И не будь эти руки так важны в их работе, то давно бы хранились в банке наполненной формальдегидом.       По комнате с прежним эхом раздался шлепок. Недовольное шипение и вот, Дейдара с не присущей ему осторожностью, отставляет вонючую ёмкость, готовый уйти прямо сейчас. Будто глупого мальчишку, отшлёпали по рукам, как обычно, ни во что не ставя ни слова, ни чувства. Впрочем, тот не ждал признания от этой деревяшки. На подобный шаг его подтолкнула недавняя миссия. Она оказалась сложнее предыдущих. Едва удалось выжить. О произошедшем напоминали раны, лишь немного стянувшиеся, но всё ещё доставляющие ощутимый дискомфорт. Именно эти синяки, швы, порезы и напоминали — Дейдара не сумеет прожить так долго, как его именитый мастер. Не скажет сейчас — может уже не сказать вовсе. А признание, ответные чувства и прочие глупости для романтичных девчонок. Это ведь Акасуна Сасори — легендарный мастер, создатель лучших марионеток, опаснейших ловушек и сильнейших ядов. Одно его имя можно приравнять к именам трёх великих санинов Конохи. И несмотря на то, что Сасори не лишён чувств, он никогда не пойдёт на поводу у любви, будь это живой человек, марионетка или некое явление. Не важно, ведь им движет лишь страсть к своему делу, великие амбиции и идеи.       — Вернись на место и продолжи работу. У меня нет времени заниматься твоими капризами. — Сасори, даже сейчас, отчитывая, не выражал эмоций. Взглядом указал на прежнее место, после чего под его руками щёлкнуло дерево какой-то из деталей.       — Вам не нравится то, как я размешиваю эту дрянь. И уйти вы мне не позволяете. Знаете, мастер, я действительно не понимаю вас, хм! — И несмотря на собственное негодование, подрывник вернулся к прежней работе. Как и всегда, покорно исполняя то, что ему велит старший. Противостоять этому норову, холодности и полной уверенности в действиях было невозможно. Да и не стоило. Дейдара подчинялся ему не из страха, а исключительно из уважения, надеясь, что однажды сумеет перенять хоть каплю из огромного багажа знаний.       — Эта «дрянь», в другой раз, не позволит тебе сдохнуть истекая кровью. Усидчивость тебе не дана природой, поэтому закрой свой рот и работай. То, что ты зовёшь дрянью и кривишь нос — лекарство. Смесь густой еловой смолы и пустынной белянки. Первое склеивает, второе обеззараживает. Нанесёшь смесь на рану — поможет приостановить кровь, а рваные края склеит. Успеешь спасти шкуру и наложить повязки. — Всё так же холодно, Сасори отнял ёмкость с вымешенным лекарством, переливая то в бутылёк. Дейдара, олух, способен лишь переть на пролом. Взрывами оглушать деревни, привлекая вспышками внимания совершенно всех вокруг, вопить возмущаясь в спорах и признаваться в любви в лоб. Кем он себя возомнил? Любить Акасуно Сасори нельзя, можно лишь восхищаться.       Стеклянный бутылёк заигрывающе блеснул на гранях под светом лампы, задерживая взгляд серо-голубых глаз. Тишину рушили лишь звуки исходящие со стороны деталей, которые, стенали под, пусть и осторожными, но натисками рук кукловода. Тот больше не поднимал глаз, как всегда увлечённый своим делом. Кажется, работает над новой ловушкой. Это так типично. Но Дейдара не спешил уходить, глядел на красные пряди волос, тонкие брови, которые, словно, не двигались и были лишь нарисованной частью статичного лица.       — Так вот какова ваша взаимность, мастер. — Подрывник знал, что за подобную наглость его могут убить в тот же миг, напрягся всем телом, когда жало просвистело у самого уха, срезая пару светлых волос и врезалось в стену.       — Как ты смеешь? Желаешь смерти?! — И всё-таки брови оказались не нарисованными. Сейчас на лице, пусть очень слабо, но отражалось раздражение. Нет, ни смущение и не растерянность. С чего бы взяться подобным эмоциям? Великий мастер дорожит лишь своими творениями и, кажется, одним наглецом.       Подрывник медленно выдохнул, сглатывая. Прекрасно знал, что это лишнее, но не был готов к тому, что его не убьют мгновенно. То, как мог пытать Сасори, даже думать не хотелось. Ад на земле, персональный.       — Простите. Я сказал лишнее, хм… — Жало, имитируя настоящий хвост скорпиона, нервно колыхнулся, давая понять, что хозяин колеблется в выборе между тем, что бы отпустить свою жертву и тем, что бы одним махом снести блондинистую, пустую голову с шеи. Металл застучал звеньями, отдаляясь, а Сасори вернулся к прежней работе, словно ничего и не произошло. Словно не его, впервые за всю жизнь, сумели прочесть.       — Пошёл прочь.       Комната мгновенно опустела. Повторять дважды не пришлось. Мужчина отложил инструмент, упираясь руками в стол. Под такими гибкими, умелыми пальцами не ощущалась поверхность дерева, его прохлада. Тело никогда уже не испытает боли и никогда не сгинет. Людская слабость презрена, а его слабость смехотворна, почти постыдна. Не способный любить, только творить.