Графа в личном деле

Титаренко сидел за столом командного пункта и невидяще смотрел на листы бумаги, разложенные перед ним. Чёрные буквы расплывались перед глазами, и тогда он моргал, пытаясь собрать их в слова. Буквы послушно приобретали смысл, но спустя секунду вновь начинали уплывать по краям жёлтого листа. Титаренко смаргивал и затягивался сигаретой. Надпись на документе гласила: «Личное дело военнослужащего Скворцова Сергея Дмитриевича». Конечно, такие бумаги обязаны заполнять секретари, но их Максим Игнатьич сходил с ума, пытаясь разобраться в корреспонденции, указах, распоряжениях, сообщениях от радистов и для радистов, и на заявление Маэстро «Мне нужны личные дела моей эскадрильи» лишь махнул рукой в сторону ящиков. Нужны — возьми. Алексей и взял. И теперь сидел, глядя на исписанный мелким почерком лист. «Я, Скворцов Сергей Дмитриевич, родился в селе Грабово 6 марта 1918 года.» Маэстро знал продолжение текста, читал уже, когда только стал комэском. Да и Сережа столько раз рассказывал, как гонял воробьёв с поля, защищая драгоценную пшеницу от маленьких злодеев, как прятался в подвале вместе с семьёй, когда несчастные домишки переходили из рук в руки: то красные, то белые, то очередной батька-атаман со своей бандой, как играл в футбол с деревенской ребятней. За сухими буквами автобиографии скрывалась семья из матери и отца, из деда и бабки, и ещё младшего братика. Их имена остались здесь, на жёлтом листе, покрытом тёмными чернилами ручки, да ещё, может быть, где-нибудь на кладбище, если их вообще получилось похоронить, - немцы, отступая, выжгли село дотла. Дальше стандартная анкета: ФИО, место рождения, обучения и жительства, звания, награды, выговоры и ранения. Все строки аккуратно заполнены где-то самим Серёжей, где-то рукой бати, где-то Игнатьичем. И только в нижней графе оставалось слишком много пустого места. Имя пары: Т… А… Ф… Имя появлялось на запястье с рождения. Три буквы — инициалы того, кто лучше всего подходил на роль партнёра биологически и психологически. До революции, Титаренко знал, попы считали буквы божьим даром, после выяснилось, что это лишь генетическая особенность организма, связанная с гормонами и чем-то там ещё: Маэстро не понял половины из заумной брошюры, которую им зачитывали в рамках короткого курса, и подозревал, что и сами учёные не знали до конца, как это устроено. Тот, чьё имя значилось на руке, идеально подходил для создании с ним семьи. Общение партнёров благотворно влияло на психику, снижало агрессию и вроде бы даже помогало с укреплением иммунитета. Проблема заключалась лишь в одном: инициалы разворачивались в полное имя лишь после смерти одного из пары. Все красноармейцы должны были указывать в анкете буквы, чернеющие на запястье. Иногда по ним получалось опознать изуродованное до неузнаваемости тело, иногда — отправить письмо с соболезнованиями адресату с редким именем. Чаще всего имена лишь вносились в личное дело, чтобы потом осесть мёртвым грузом в ящиках секретарей. Титаренко иногда шутил, что ему в партнёры досталась Советская Стрелковая Дивизия. ССД. Они с Серегой гадали, как расшифровываются имя и отчество, и где ждёт своего Алексея его Светлана Денисовна или София Данииловна. У Серёги на руках скрывалась неизвестная Александра Фёдоровна или Анна Федотовна. Иногда смеялись, мол, ты только глянь, а инициалы-то твои с моей надписью совпадают, Титаренко Алексей Фёдорович. Конечно же, это были просто шутки. Они были друзьями, такими, какими могут быть только военные, повязанные одним воздушным боем, кашей из одного котелка и сном в одной землянке около аэродрома. Скворцов таскал из леса землянику, Титаренко вырезал ему деревянные игрушки для младшего братика. Скворец играл на баяне, а Маэстро пел. Сергей никогда не отставал от своего ведущего, а Алексей знал — можно ничего не говорить в шлемофон, его ведомый всегда прочитает мысли и прикроет в нужный момент. Они идеально дополняли друг друга. — По субботам я со своей Шурой к тебе в гости, а по воскресеньям ты со своей Светкой — ко мне, — улыбался иногда Серёга. — По пятницам ты со мной, а по четвергам я с тобой. А начало недели, так и быть, оставим девушкам, — полушутя кивал Алексей. Он не любили друг друга в том смысле, который вкладывали в эти слова умные писатели и поэты, ставшие классиками. Титаренко помнил свою первую любовь: ради неё он был готов бежать в соседнее село, где на клубе райисполкома можно было нарвать букетик дорогих, из города привезенных цветов, а потом, чтоб отпугнуть хлопцев от своей подруги, развешать по заборам тыкв. Он помнил злую ревность, когда девушка смеялась с другими парнями, не обращая на него внимания, и постоянное желание помочь ей - пусть она и отталкивала его со смешком. С Серёгой ничего такого не было, и поэтому Маэстро знал - они хорошие друзья, боевое братство, не менее, но и не более. Сквозь окошко под потолком землянки влетал внутрь смех: на улице дурачились желторотики. Когда-то они с Серёгой тоже так смеялись. Титаренко молчал. В тумбочке соседской кровати осталась сменная форма, несколько книг, фотографии и шоколад из последнего пайка. Запястье немилосердно жгло. Имя пары: Т… А… Ф… — утверждала серёжина карточка. И кажется, Маэстро знал, как расшифровываются эти инициалы — на его руке, спрятавшись под тканью гимнастёрки, узкая и строгая С начинала ровную строчку «Скворцов Сергей Дмитриевич».