Обреченное чувство

      Их зарождающееся чувство сложно было назвать каким-либо, кроме «обреченного». Чем больше любишь, тем больнее терять — это Китнисс усвоила очень давно, еще когда успела привязаться к маленькой Руте, а потом та испустила дух у нее на руках.       Казалось бы, главное правило Голодных игр — не привязывайся, черт бы тебя, Китнисс, побрал! Не привязывайся! Потом ведь хуже будет. И девушка это понимает, вот только снова это правило нарушает и ничего с собой поделать не может. Сердцу не прикажешь.       Ну вот казалось бы, самый неудачный момент. Квартальная бойня, все кроме одного умрут, так она еще и должна разыгрывать безумно влюблённую в Пита и к тому же беременную! Бе-ре-мен-ну-ю!       Мелькала в голове мысль: Что за изверги эти капитолийцы, что даже девушку в положении на смерть отправили? На самом деле, конечно, никакого ребенка нет и в помине, но факт остается фактом. Эти твари не щадят никого — ни детей, ни даже беременных и их нерожденных младенцев.       «Мог ли ребенок в животе сойти за двадцать пятого участника игр?» — невесело задумалась Китнисс, но быстро погнала глупую мысль прочь. Была куча более важных вещей, о которых стоило подумать.       Например, Финник. Да, Одэйр со своим дурацким сахаром стоял на первом месте. Потому что она, как дурочка в него влюбилась в тот самый момент, когда надо было «никому не доверять и убивать людей на арене». Как так вышло, она и сама не знает.       Финнику она тоже не доверяла. Не доверяла, несмотря на браслет, уверенная, что в конце концов он предаст и воткнет свой трезубец ей и Питу в спину. Как она умудрилась его полюбить? Она не в курсе, но в сердце поселилась надежда, что хоть в нем-то она ошибалась. Пожалуйста.              В том как он, задыхаясь и крича от боли, срывая голос, но напрягая до последнего отказывающие мышцы тащил Мэгз — бедную старушку Мэгз, она видела саму себя, готовую на все, ради семьи. О, несомненно, она тащила бы так же Прим или мать, если бы понадобилось. Отдала бы свою жизнь за них, но не сдалась.              Однако Мэгз уходит прямо в ядовитый туман, и девушка видит, как сердце Одейра обливается кровью. У него не осталось никого. Мэгз безвозвратно потеряна, а Энни Креста (о ней Китнисс случайно узнала из уст Джоанны, сам Финник ни разу о ней не говорил) умерла давно. Голодные игры свели ее с ума, и не только ее.              У них с Финником была его одна общая черта, свойственная в общем-то всем трибутам. Они люто ненавидели Капитолий и была бы их воля, разгромили бы там и на арене все к чертям.              Казалось, испытания не заканчивались. Стоило подлечить ожоги лечащей мазью (хвала Хейтмичу!), как они с Одейром угодили в другой проклятый сектор — к сойкам-говорунам, издающим вопли их близких. Тут уж у них у обоих слетели крыши. Финник не мог переносить издевательство над памятью мертвой Энни, Китнисс не выдерживала криков о помощи сестры и матери. Попытка перестрелять всех птиц удачей не увенчалась, и они засели прямо у барьера, тщетно закрывая уши из которых от оглушающих воплей текла кровь.       Финник усилием воли оторвал от от головы одну руку и приложил теплую ладонь, к вымазанной кровью ладони девушки, показывая, что он рядом, что они вместе. Китнисс прислонилась к нему плечом, слезы текли по ее лицу. Шептать утешения было бесполезно, она бы их все равно не услышала, да и сам парень сидел, как парализованный. Но он все же приобнял подругу за плечо, и она вскоре уснула, облокотившись на широкую, быстро вздымающуюся грудь Одейра. Было тяжело, произошедшее навечно отпечаталось в их памяти, и еще долго снилось обоим в кошмарах. Было тяжело, но они справились. Однако Китнисс запомнилось и еще кое-что. Тепло, обволакивающее ее за плечи, словно одеяло в промозглом лесу, тихий успокаивающий шепот, хотя произносимых слов было не разобрать в полусне. Где-то в Капитолии скрежетал зубами президент Сноу.              ***              Финник не знал, как теперь смотреть девушке в глаза. Он чувствовал, что они вот-вот сдадутся. А ведь у Китнисс ребенок, ей вообще нервничать нельзя. Они оба боялись потерять кого-то еще. Сложно не бояться любви, когда смерть ждет тебя и твоих близких за порогом.              Он заметил Огненную Китнисс еще тогда, когда впервые подошел с сахаром, наглой ухмылочкой и в каком-то странном подобие одежды. У капитолийцев дико странный вкус. Впрочем, он привык. Но она, Китнисс, так разительно отличалась от них, что он просто не мог сдержать любопытство. Девушка была решительной и по-своему красивой, а внутри ее пылал настоящий огонь, и к тому же… Она все-таки победительница. И об этом нельзя забывать.              Они встретились следующей ночью. Финник вызвался на дежурство, Китнисс якобы «не спалось». Они оба знали, что это не так. Хотя кошмары о звоне в ушах будут преследовать их еще долго.              Парень смотрел на воду. Пляж был тих и пустынен, песок под ногами серебрился в свете луны. Услышав шаги за спиной, он не обернулся, прекрасно зная, кто это. Взлохматив русую шевелюру, он тихо произнес своим бархатистым голосом, чуть осклабившись:              — У вас ребенок, Эвердин.              Никто не верил в любовь «капитолийских голубков». Это был всего лишь способ выжить, и все остальные победители прошлых лет понимали Китнисс и Пита. Но ребенок… Ребенок менял все.              — Нет у нас никого. — бросила Китнисс также тихо, бесшумно приземляясь на песок в полуметре от него.              Лицо Финника отразило целую гамму разнообразных эмоций. Вранье, повсюду вранье. Он вздохнул, закапывая руки в песок, просыпая его сквозь ладони. Пляж до ужаса сильно напоминал о доме, о дистрикте четыре, но он не хотел вспоминать место, где умерла его любовь. Ночь была спокойной и безмолвной. Парень и девушка, застрявшие на арене и потерявшиеся в чувствах, не произнесли больше не слова.              ***              Больше всего Китнисс, прибегая назад к дубу, обмотанному шнуром, боялась увидеть мертвого Финника. А Финник, приближаясь туда же — Мертвую Китнисс. Девушка осматривала место битвы, прикусив губу. Тело Бити, Пита нигде нет, как и Джоанны. Неужели все-таки предатели. Она и… Одейр? Она вскинул голову, вспомнила слова Хейтмича, выстрелила в небо. Все происходило, словно во сне. Боль прошибла все тело, девушка пошатнулась, но ее кто-то поймал.              Приоткрыв глаза Китнисс обнаружила того самого трибута. Как говорится, как черта помянешь, тут он и явится. На его лицо легла тень озабоченности и беспокойства, делая его гораздо старше на вид. Он казался странным и непривычным без ослепительной усмешки и кубиков сахара в зубах, и, утопая в темноту, Китнисс успела подумать только: «Пусть почаще улыбается» и случайно сказала это вслух.