Назовись кораблём

      На командном турнире Саша возится с младшими девочками без единой задней мысли. Он же, как-никак, капитан, это его задача: хвалить отпрыгавших и подбадривать навалявших. Ну, этим Саша и занимается со всей честностью. И, конечно, старается уделять внимание всей команде, но всё-таки то и дело сползает с подбадриваниями и утешениями к младшим девочкам. В его картине мира они самые уязвимые, самые нуждающиеся в поддержке. Вот самые устойчивые, думает Саша, взрослые спортсмены, которые уже успели полной ложкой хлебануть того, что такое ошибаться, падать и проигрывать. За ними, наверное, младшие мальчишки — мальчишки же всё-таки, им как будто сносить такие моральные оплеухи должно быть легче просто в силу менее деликатного строения души. И уж только следом за ними, в самом конце — младшие девочки, которые всё-таки не перестают быть нежными и ранимыми, за какими бы многооборотными прыжками они ни пытались это скрыть. Такая чёткая лестница выстроена в голове, и по ней Саша мысленно скатывается каждый раз, когда встречает сокомандника или сокомандницу со льда — бум-бум-бум до нужной ступеньки.       Ему искренне и в голову не приходит, что в этом что-то может быть не так. Он старательно утешает юную Катю, совсем расстроившуюся после не получившихся прыжков, бегло промакивает рукавом куртки сбежавшую по её щеке слезинку, охотно и азартно перешучивается с Максом о том, что заберёт девочку к себе в парное. Это же всё для шоу, это на пользу картинке идёт, разве нет? Саша значения особо не придаёт тому, что мелет, выбалтывает всё, что в моменте времени кажется хорошей идеей. А потом, после шуток, которыми он, пожалуй, чрезмерно увлекается, Саша поднимает глаза на Настю — и его сердце стискивает ледяным неприятным предчувствием.       Ой-ой. Он знает такой взгляд. Ничего хорошего это не предвещает. Настя смотрит так, будто, оказавшись вне поля зрения камер, она первым делом немедленно оторвёт Саше руку и этой же рукой его отдубасит. Конечно, ничего подобного она не сделает. Настя вообще рукоприкладством так-то не занимается, это совсем не её стиль, она и подзатыльник-то может дать редко и с трудом. Зато она умеет очень выразительно смотреть, так, что у неё во взгляде отчётливо читаются беспощадные побои. Это без вариантов означает, что Настю что-то зацепило. Что какое-то подозрение вонзилось ей в душу и травит теперь, не отпускает никак.       Саша торопливо соображает: блин, да что такого он ляпнул? Ему очевидно, что всё было сказано не всерьёз. Шутка на шутке и шуткой погоняла. Ну ладно, может, он где-то увлёкся и какие-то шутки были уже неуместными, с перегибом. Но ведь ни одной криминальной! Чего такого он мог брякнуть, чтобы Настя его за это уже мысленно четвертовала? Ну ничего же! Саша озадаченно ловит Настин взгляд, пытаясь донести до неё своё недоумение и хоть что-нибудь понять.       Потом Настя вдруг подхватывает Макса под локоть. И тянется к микрофону, и объявляет, что в таком случае она забирает Макса себе в партнёры и с ним будет зашибать медали всем назло. Звучит у неё это как-то тяжело, на шутку походит не очень. И тут только до Саши начинает постепенно доходить.       Её что, обидели шутки про молодых и перспективных партнёрш?       Да ну, глупость какая!       Саша пытается решить этот вопрос тут же, не сходя с места. Чего позволять этому недопониманию разрастаться. Во время прыжков ребят из другой команды он позволяет себе немного невнимания к соревнованию. Приобнимает Настю за талию, пытается притянуть её к себе, нашептать ей что-то ласковое — но Настя урчит, как недовольная кошка, и отодвигается.       — Ты капитан сегодня, вот и капитань. Не отвлекайся, — ворчит она.       — Не могу, — честно говорит Саша. — У меня тут, можно сказать, корабль угоняют, а я даже не понимаю, кто и почему! Какое тут может быть «капитанить»? Всё теряю!       Настя смотрит исподлобья. Её взгляд слегка меняется, становится мягче. Теперь он уже просто обещает, что Сашу крепко отходят шваброй по хребту. Руки останутся при нём. Уже прогресс.       — Да не угоняют, — говорит Настя наконец. — Не дёргайся. Твой корабль терпеливо стоит у причала. Ждёт, свинтишь ты куда или нет.       — Да куда я могу «свинтить»? — возмущённо восклицает Саша. Выходит слишком громко. На него вопросительно оглядываются, а Настя немедленно втыкает локоть ему между рёбер и предупреждающе надавливает.       — Убавь звук, — требует она. — Говорю же, никуда не денусь! Не порть картинку, а то тебя вырежут за буйство.       — Не вырежут. Это прямой эфир.       — Воткнут рекламу, сделают задержку и вырежут. Из уже не такого прямого эфира. Кривой пилой. Сиди ровно и не дёргайся.       Саша кое-как слушается и сидит. Отделаться от тревоги до конца он не может, тем более, что основание у этой тревоги какое-то глупое. Получается, Настя… ревнует его к младшим девочкам, что ли? Боится, что он её бросит и уйдёт к девочке-подростку, которая весит тридцать килограмм, но которая зато бойчее прыгает и которую легче перекладывать с руки на руку и вертеть над головой? Чушь какая. Настя отлично прыгает. А уж о том, как Саше нравится поднимать её в поддержки, и говорить не стоит. Его неизменно пронизывает безумным коктейлем ощущений, когда он чувствует под руками тепло её крепких бёдер или нежность талии, удерживает её надо льдом и уронить боится, и ощущает огромную, распирающую грудь ответственность, которая становится только пронзительнее от Настиного безоговорочного доверия. Как можно всё это просто зачеркнуть, смять и выбросить? Поменять на более прыгучую и лёгкую партнёршу? Немыслимо.       Ладно, наверное, он действительно перегнул палку со всеми этими идиотскими шутками. Возможно, потом он посмотрит в трансляции и испытает мучительный стыд за то, что вылетело из его рта. Сейчас это неважно. Не дёргать Настю лишний раз — вот на чём действительно стоит сосредоточиться.       Саша очень старается быть осмотрительнее и больше поводов подозревать его в желании улизнуть налево не давать. Получается не очень. Вернее, поначалу он держит себя в руках образцово. А потом у юной Лены совершенно не ладится последний раунд, самый дорогой и ответственный, и со льда она возвращается вся расстроенная. Естественно, Саша бросается её успокаивать — он, во-первых, по-прежнему капитан, а во-вторых, у него внутри что-то совершенно размякает при виде детских слёз, превращает его натурально в плюшевого мишку. Он утешает Лену как может, старательно её нахваливает, успевает кое-как в проброс кинуть респекты Пете — а Петя, наверное, лучше всех понимает, что чисто математически уже не может исполнить ничего, что потянуло бы на сотню баллов, но всё равно невозмутимо напрыгивает честный риттовый каскад, не дрогнув ни единым мускулом, — и только потом обречённо думает, что, похоже, только усугубил дело. Что сейчас ему Настя вдали от посторонних глаз выскажет всё, что думает о его выкрутасах.       Но, когда он всё-таки отводит Настю в сторону, намереваясь любыми способами продраться через неприятный разговор, Настя неожиданно выглядит сконфуженной. И глаза прячет, и взглядом уже так не припечатывает. Саша смотрит и аж не верит.       — В рожу вцепляться не будешь? — уточняет он. — Пенять мне за то, что я опять к девочкам-подросткам с нежностям лезу?       Настя мотает головой и закусывает губу, не поднимая взгляда.       — Прости, пожалуйста, — выдаёт она вдруг. — Ты просто как-то так увлечённо рассказывал про Катины перспективы в парном, и я… испугалась. Психанула немножко. Подумала: а вдруг ты правда?.. Вон, китайцы уже обкатывают пары с маленькими девочками. Вдруг ты подумал и решил, что это выгоднее, чем меня тягать. Младшие, они сейчас очень прыгучие. А я… мне-то куда? Я себе уже другого партнёра и не представляю. Подо мной всё равно что земля зашаталась.       — Глупая, — выдыхает Саша с облегчением. Сгребает Настю в охапку, прижимает к себе крепко-крепко, так, чтобы дать ей понять: нет-нет, он её ни за что не выпустит, никому и никогда не отдаст. — Зачем же ты меня-то в китайцы записала? Не нужна мне никакая маленькая девочка. Я ведь тоже себе другой партнёрши, кроме тебя, не представляю. — Ещё несколько мгновений он молчит, просто наслаждаясь тем, какая Настя близкая, тёплая и больше совсем не обиженная, потом всё-таки замечает: — А я думал, ты мне сейчас окончательно уши оборвёшь. Из-за Лены-то.       — Что ты. Когда я тебе уши-то рвала. Это ты с Тамарой Николаевной путаешь, — мягко выдыхает Настя ему в плечо. — А насчёт Лены… нет, вот это я как раз поняла. Её жалко было. Я сама на её месте вообще ревела бы как сопля, если бы столько баллов упустила в решающем раунде. Нет, там ты был кругов прав. У меня ноль претензий.       — Вот и чудно, — бормочет Саша, не делая ни единой попытки разжать объятия. Ему очень хорошо вот так стоять, прильнув к Насте, и понимать, что у них снова всё прекрасно, надёжно и стабильно.       Но всё-таки, думает он, надо будет сделать что-нибудь, чтобы у Насти больше и тени мыслей таких не возникало. Шутить на подобные темы поменьше, это как минимум — но для верности надо бы что-нибудь ещё.       Какую-нибудь вариацию «вместе и навсегда», например.