в нём уже ничего не осталось

У Дайнслейфа одна проблема — он сам, и ему от себя так просто не отделаться. У него во рту вечно металлический привкус. Но ведь красный — основа всего. С наступлением ночи он физически ощущает, как темнота плёнкой оседает на коже, проникает в сочащиеся гноем разрывы. От рыцаря толком ничего не остаётся на первый взгляд. — Здравствуй, Дайн. Как жизнь? Итер спрашивает, будто они расстались вчера. Итер должен был быть принцем из сказок, но в их вселенной что-то пошло не так. Итер всё также убивает чудовищ бездны, но делает это совсем не героически. Ему нравится быть не просто по локоть в крови. Ему нравится в ней купаться. У него самого в глазах кровавое месиво с оттенком чёрной дыры. Но ведь красный — основа всего, верно, Дайнслейф? И хочется тянуться к этому хриплому голосу, хочется зарыться в объятиях обманчиво нежных и неискренних. Дайнслейф сдерживается с трудом, проводя языком по сухим губам, нахмурившись в безнадёжном понимании, что он пойман в капкан, что кроме Итера у него нет никакой соломинки, за которую можно держаться, чтобы не захледнуться окончательно. А ведь морская вода тоже отдаёт солоноватостью. Дайнслейф думает, что если он всё же протянет к нему дрожащую ладонь, то станет к Итеру немного ближе. Обломки Селестии продолжают парить в воздухе. Интересно, сколько пройдёт столетий, прежде чем эти белокаменные колонны упадут. А ведь когда-то давно-предавно Дайнслейф был светлым рыцарем. Теперь Дайнслейф безумен. — Ничего, Дайн, — Итер смеётся, — найдём тебе новую голову. Лучше прежней найдём. В этот момент Итер его не прогоняет. Он не скалится, не отталкивает, потому что каким-то образом Дайнслейф имеет некоторые квоты на нахождение рядом. У них с самого начала странные отношения, так чему удивляться. Итер смотрит на Дайнслейфа пытливо и пронзительно, и Дайнслейф готов вытошнить все органы от этого взгляда. Итер подходит ближе, пока они одни. Наедине он прикасается к Дайнслейфу, и тот прикрывает глаза, чтобы Итер не видел в них благоговения и собачьей отзывчивости. Дайнслейф ведь правда, как пёс побитый, что всегда прибежит к тому, кто его изредка подкармливает. Итер льнёт к нему, раскрывая объятия, и Дайнслейф не выдерживает. Дайнслейф дрожит, потому что знает — Итер сменит нежность на равнодушие в два счёта. Неровное дыхание Дайнслейфа настолько отчётливо слышно, что Итер хмыкает и царапает ему рёбра почти до крови. Фантазия о том, что его пальцы всё же впиваются в кожу, пронзая её насквозь, ласкают косточки рёбер, необъяснимо пьянит и комом встаёт в горле. Дайнслейф готов поперхнуться собственной слюной, лишь бы Итер не услышал, как он её сглатывает. Дайнслейфу лучше без Итера, потому что с ним он никчёмный, он теряет всякую гордость. В нём и так ничего толком не осталось. Дайнслейф пахнет солью и ветром с моря. Дайнслейф делает глубокий вздох, зарываясь Итеру в волосы носом, дрожит сильнее от такой наглости, осознавая, что ему совершенно наплевать, если его ударят под рёбра. Дайнслейф отчётливо чувствует запах крови. На Итере это поросло ярмом. Итер не отталкивает и не бьёт. Наверное, было бы легче, если б Итер его действительно презирал и ненавидел, но Итер не ненавидит. Никогда он такого у нему не чувствовал. Правда, любить он тоже не умеет. Но Дайнслейфу это не важно. Он пытается поддерживать ледяную рассудительность, будто у него ноги не подкашиваются. Будто не он сейчас готов упасть перед Итером на колени, умоляя его не оставлять, будто Итер против, если он с ними пойдёт. Только Итер никогда не против, но и не за в достаточной мере, будто ему тоже всё равно на некоторые вещи, кроме сестры. Хотя даже от той он долго бегал. Любить Итера это почти как смертельная ошибка, несёт гибель, но очень медленную, всё равно что гнить заживо, что, собственно, Дайнслейф и так делает. Любить Итера это слабая вольность какой-нибудь богини, что привыкла к катаклизмам, но не смертного, пусть долгоживущего. Только Дайслейфу уже поздно изображать равнодушие. Хотя равнодушие Итера, пожалуй, привлекает. Наверное, плохо то, что Дайнслейф пусть и прожил очень-очень много лет, но так и не стал близок к божественному мышлению, Дайнслейф всё ещё просто человек, забывающий собственные воспоминания, но всегда помнящий о смерти. Итер с улыбкой протягивает к нему руку, сдавливает его загривок ледяными руками в немом приказе наклониться. А ведь Итер никогда не был принцем. Он что ведь настоящий узурпатор. И Дайнслейф ему подчиняется. Он покорно склоняет голову, Итер смотрит на него взглядом во взгляд, и у Дайнслейфа дрожат ресницы. — Не закрывай глаза, не смей, — говорит Итер. — Смотри на меня. Разве ты не рад нашей встрече? Разве ты не скучал? Дайнслейф хочет отстраниться и не хочет одновременно. Когда появляются Люмин с Паймон, Итер напрочь забывает о Дайнслейфе и об их нелепом воссоединении. И они ведь смогли не разрушить Тейват, они смогли вырваться из цикла сансары. Даже, если бы и разрушили — нашли бы другой мир. Итер прикасается к Люмин слишком интимно, слишком нагло проскальзывает в вырез у неё на спине, поглаживая по голой коже холодными пальцами, улыбается, что-то говорит, но Дайнслейф не может вникнуть, просто стоит в отдалении и наблюдает. Люмин Итера отнимает всего, обхватывает ногами и виснет, не желая отпускать, потому что она его наконец-то с п а с л а. Ну, давай, Люмин. Заведи разговор о доброте, дружбе и священной искренности, чтобы Итер улыбался блекло и давился этой приторной люмининой наивностью, будто у неё самой руки не в крови. Лицемерка. Они тут все такие. Все четверо. Может, поэтому их так тянет друг к другу. Может, потому перед тем, как пройти в портал следом за сестрой, он бросает на Дайнслейфа взгляд ничего толком не выражающий. — Оставайся, — говорит Паймон в слабой улыбке и о плохом больше не думает. Она сияющая в бледном свете, в истинном обличии, становится ещё более неземной, и от взгляда на неё у него слезятся глаза. У Паймон корона из чёрных звёзд, и румянец под скулами переходит в молочную бледность необъяснимо естественно. — Начнёшь жизнь заново, разве не хорошо это, Дайн? Ты теперь смертен. Паймон всегда была мудра, но с новым телом это стало отчётливо видно, особенно во взгляде по-матерински добром. Дурость в ней несомненно осталась, Дайнслейф этого ещё не заметил. Паймон уверена, что он абсолютно в своём уме. Как жаль, что Дайнслейф остаётся рыцарем, даже когда принц его в общем-то противный и совсем не добрый, не как в волшебных сказках. Дайнслейф не выбирает счастливую жизнь. Он выбирает Итера и прыгает за ним в портал. Им нет пути назад.