Монолог

Мои руки тряслись, когда я старательно оставил последней мазок засыхающей краски на холст, делая каждую свою попытку дополнить картину целым актом мучения, заставляя себя вновь и вновь прикасаться к образу, напоминающему мне о чём-то, чем то невероятном, отвратительном, противоречивым. "Искусство" стало для меня определением апокалипсиса, свалившегося на голову как сразу несколько стихийных бедствий, выводящих из себя, будто зкставляя отказаться от полного контроля своего тела и пожнать очередное травящее семя для моего обширно мыслящего разума, - поэтому я и не управлялся с самым полезным, что имел при себе - с собственными руками. Меня бросает то в жар, то в холод, и мои глаза сами по себе проворачивают одну и ту же ситуацию: вот-вот что-то выпрыгнет из картины, перегрызёт мне горло, запихнет грязи прямо в гортань, причинит мне столько боли, сколько мне и не снилось, а дальше будет насмешливо скрипеть ногами по деревянному полу, выжидая моей кончины. Рисование стало проклятьем, потому что картины уже не были такими как прежде - как только я садился за процесс, я начинал очень много думать, настолько, что единственные идеи приходящие в голову оказывались до ужаса трагическими, даже в собственной мере смертельными. Свои работы мне хочется рвать, но не могу - они часть меня, последний кусочек того, что я в себе давно потерял: самодостаточность, самооценку и волю к свободе. Я буквально вырыгиваю из себя жалкие пародии на достойное творчество, ощущая регресс, старательно пытаюсь вернуть всё как было: демонические лица и чужие, - не пойми, живые или мертвые, - тела, часто схожие на моё собственное, хочу превратить в географически достоверные пейзажи знакомых краев острова Коен, пытаюсь вернуть то, что осталось позади в мёртвых руинах. Я как маньяк пытаюсь совершить одно и то же, но у меня не получается, я не могу порождать счастливый контекст, пока сам не почувствую эту же радость, даже если мимолётную, искреннюю и неизвращённую. Я сделал свой осознанный выбор, и чувствую себя ничем, когда рядом нет образа, целиком и полностью списанного с реального человека, ставшего моим персональным демоном, губителем той дороги, которую я всю свою жизнь игнорировал: мои попытки отречься от судьбы обернулись кошмаром, и вот я здесь, в погоне за благополучием, застрял в пучине самокопаний, сожалений и мечт о прекрасном, мирном прошлом, когда я был всего лишь наследником храма на территории маленького острова. Но кем я стал сейчас, то ли это, чего я хотел? Назад я не смогу вернуться, как бы я ни молил, ни желал, время вспять обернуть невозможно. Моя печаль тяжелым движением руки сменяется на новую ноту в мелодии глубокого внутреннего монолога. Вы когда нибудь ощущали страсть публичных выступлений? Та работа, которую ты организовываешь с душой, потратив уйму времени на точечную проработку каждой детали, всегда оправдает свой результат, если в него включен один пункт - убийство. Смерть - одно из самых противоречивых явлений во вселенной, она постигает даже миллионновозрастные звёзды, что сотнями поколений выполняют одну и ту же задачу, это отвратительный конец того, что можно продолжать практически бесконечно - конец жизненного пути, полностью пройти который не представляется возможным. И лишь поэтому я признал, что метафорический дух погибели, способный постучаться за дверь к каждому в любой спокойный, бытовой денек - понятие, заслуживающее признания. В смерти есть искусство, потому что смерть дружит с каждым из нас. Бессмертное существо будет желать усопнуть в земляных недрах кладбищ, смертное - будет бояться, отчаянно пытаться избежать участи до самого последнего, но в итоге результат один: либо ты к ней, либо она к тебе. Это можно отнести к некой страсти, захватывающей с ног до макушки, когда роль призывника самой смерти играешь именно ты - когда переоцениваешь собственные возможности и берешь на себя конец чужому существованию лишь из собственных изображений. Без осознания сути значения погибели я не понимал, что в моей смерти может быть намного больше смысла, чем в жизни. Когда рядом со мной спутник, вожделеющий себя собственного, играющийся с моим существованием на хлипко натянутом и до безобрания тонком канатном шесте, буря эмоций настигающих на меня не перестаёт заполнять пустые склянки тех эмоций, которые я хочу пережить, и даже те - которые никогда бы не хотел. Страх, свой или чужой, - неважно, адреналин, страдания, смешанные с целой труппой играющихся друг с другом необьяснимо приятных впечатлений, чужое прикосновение, подтверждающие важность моего присутствия и конечный результат: процесс необратимо завораживающий, действительно как настоящее выступление, и в этой страсти можно потеряться, будто в огромном болоте, откуда выбраться очень тяжело. Я бросаюсь в легкие мурашки от каждого слова, знака внимания, и любого поступка, заставляющего подтверждать что я - главная ассоциация со словом "смерть" в лице Золотого Демона. Даже если бы я нарисовал более сотни шедевров, которые признает вся Рунтерра, я не почувствую той глубины "грязного, мимолетного и саморазрушительного" счастья, которое уже успел познать. Грань была достигнута, я упёрся в самое худшее, что мог пробудить внутри, и избавиться от этой части себя я не смогу уже никогда. Навсегда я буду вынужден мириться с отвратительного рода желаниями, заимею потребности противоречащие тому, чего хочет обычный человек, обрету неутолимую жажду жестокости, которую перейму через призму влияния маэстро, и всё что мне остается - принимать себя даже таким, но в глубине души продолжать моральственный самосуд, оставлять маленькую надежду на исправление, которую сразу же отбрасываю назад в погоне за мимолетным местом, где я смогу почувствовать, что меня понимают, - мой дом там, где моя душа, а я её добровольно отдал в чужие руки. Цикл заканчивается тем, что я наказываю себя самого за шаткую силу духа, которая, как ощущается, с каждым днём грозится исчезнуть вовсе. Последний мазок, напоминающий мне скорее звук металлической обвивки ботинок, стучащих на сцене под трепетное восхищение зрителей, чем процесс рисования, я снова меняю тему, ощущая мокрое давление на щеке и неутешительную слепоту от слёз. ...Но в этот раз я не смог продолжить, лишь выронил кисточку и уставился в пропасть, кажется, своего собственного сознания, будто чувствуя, как в моём мозгу что-то да сломалось, обязательно связанное с психикой и моим внутренним самочувствием, находящимся в постоянной тревоге и необъяснимой печали. Я убеждаю себя, что начинаю сходить с ума - треплю себе об этом настолько убедительно, что верю. Вспоминаю, что сейчас услышу его голос, и все мои переживания соберутся в воздушный комок, канут в небытие, а под конец шоу вернутся назад, вынуждая меня снова и снова напоминать о неизмеримой самоненависти за процессом работы. Сюрреалистика моего мышления отражается на картинах: я больше не могу использовать светлые цвета палитры и не могу изображать реальность в той манере, в которой она есть на самом деле, лишь отравленные бичеваниями кляксы, еле схожие на изуродованные человеческие лица. Я хватаюсь за верхний кончик натюрморта и роняю его, ногой разбивая холст и обмазывая свою обувь ещё не засохшей краской, надеясь, что вложенные в работу эмоции исчезнут с лица земли вместе с ней. Я больше не умею рисовать. — Номер практически закончен. Ты готов? — Да, мастер Джин. И вот я разворачиваюсь и ухожу из-за кулис как ни в чём не бывало, в очередной попытке замять неизлечимую, тяжёлую болезнь чувств изнутри. Мне даже не нужна маска для сценического образа, ведь я сам уже не знаю, кто я такой.