По краю острова

      Каждый шаг отдавался жгучей болью. Ступил раз — не слезешь, пока не дойдешь до конца иль сгинешь в пути. Холодный метал чувствовался под ногами столь горячим, готовым обжечь ноги до страшных волдырей. Хочешь — не хочешь, а теперь ты завершишь поставленное тобой же испытание. Цветок на не естественно темно-бордовой макушке еле-еле раскачивался. Удивительно, что он так и не завял, оставался живым, будто его и не выдергивали из его же мягкой, рыхлой и теплой Матери-почвы. Будто врос в своего вредителя, вытягивал нужную себе энергию из него. Макс шел впереди. Он ступил на лезвие ножа раньше. И хоть расстояние было лишь в несколько шагов, не превышающих даже десятки, а с косившими коленями и горящими пятками казалось, что он далеко впреди и даже не собирается оборачиваться.       Было тяжело. Тяжела была их ноша. Они больше не могут оправдывать свей нечистой, полной гнева, обиды, ненависти и злобы душу. Они понимали, что им прийдется, рано-или-поздно, идти против своей природы. Встать против самих себя. Всё таки, это была самой сложной задачей каждого, даже человека: переступить чрез самого себя, свое виденье, свои привычки и повадки; принять изменения. И сколько бы Шенор, идущий чуть позади самого Макса, не пытался оттянуть этот момент, решающим шагом стала маленькая, хрупкая и слишком живая, для привычного нам фарфора, куколка. Она стала точкой не возврата. Только тогда в, опустевшей от любых «не нужных» эмоций и залитое исключительно кровью, сердце, кажется, что-то наконец-то кольнуло. Ему даже вспомнилось, будто он чувствовал это не так давно, когда рыжая девочка раскрыла ладони в принимающем жесте, приглашая окутать своим теплом. Но сейчас всё совсем не так. Всё было сильнее. Эта игла не просто кольнула, она проткнула на сквозь бедное — сузившееся от опустошения — и резко была выдернута, оставляя кровь вытекать, освобождая место для чего-то большего, помимо кислорода, оставляя так, чтобы со временем, оно расширялось. Но что тут делает Максимка? Он не знает. Ответа никто не давал и он сам не соизволил интересоваться. Как и не интересовался, чем же людской род так сильно интересовал нечисть, даже будучи в облике нечисти. Это казалось не важным.       Приятно было то, что ты проходишь это не один.       Один неверный шаг — ты уже падаешь в пропасть, слетев с края ножа.       Ноги жгло нещадно. Но отставать он не посмеет. Он боится. Боится, что вот вот сорвется, что не найдёт ни в чем опору. Вмиг, эта затея показалось такой абсурдной, не преодолимой, ведь до конца идти и идти, срезая пятки ног и оставлять шрам на шраме. Захотелось бежать, бежать назад, что есть силы. Перспектива срезать ноги, убегая от боли, казалась куда успокаивающей, более манящей. Он хотел обернуться, чтоб увидеть, как за ним тянутся фантомные руки его задумки. Но не посмел. Резко дернулся и смотрел в след аккуратно движущимися Максу. Ноги его подрагивали, но он держался ровно, не изменяя своему темпу и своим мотивам. Он ярко осознавал на что идёт и как дойдет до цели. Шенор смотрел на струящиеся кровь из ступней впереди идущего. Наверное, впервые за долгий промежуток времени, превышающий пять сотен лет, она показалась ему устрашающей. Если ему было так не по себе смотреть на тощего Макса, то себе под ноги он и подавно не посмеет.       Максимка вдруг оборачивается, наконец, чувствуя чью-то тревогу и смотрит в такие же горящие красным, как ярые языки пламени, глаза. Только что-то в них отличалось. Макс казался очень уверенным, когда как Шенор смотрел затхлыми искрами, ели живого, не кормленного хворостом, огня. И эта стычка Толька показала превосходство ничтожной, изначально не способной на тёплые, а в прочем и все остальные — кроме ненависти — чувства перед живым, способным испытывать сострадание, когда-то давно мальчишкой. Именно мальчишкой. Таким он отражался в глазах твари. Но именно эта тварь незамедлительно повернулась к нему всем телом, и шла обратно, терзая свои ноги, лишь бы быть ближе к Шенору, помочь ему пройти до конца вместе.       Да, тогда, когда Щенор только заикнулся о возвращении своих чувств к нему, Максиму просто пришлось вспомнить, как он прошел те этапы, которые Шенору только предстояло узнать. Он понял его. Принял его. Наглым образом залез в недавно проткнутую в сердце рану и, кажется, не собирался вылезать, пока не исполнит что-то, что уже наметил в своей голове. В эту же рану он сам позволил занести и фарфоровую девочку, виновницу дыры. Макс сказал то, что сам хотел бы услышать от кого-то, но не имея никого в помощь, был проводником самому себе. Восхитительно. Пугающе. И теперь он стоит перед ним. Хватает за руку и аккуратно ведёт по краю, периодично оборачиваясь и делая передышку. Шенор не понимал того, зачем он это делает? Какая это(й)му твари нечисти человеку выгода? Только больше боли себе приносит, а мог бы оставить, как ни в чем не бывало и идти дальше, приходя всё ближе к концу своих мучений. Но он предпочел мучаться, помогая утопающему. Мазохист.       Рука сжималась крепче с новым шагом. Страшно. Страшно, что его снова оставят. Резко отдернут руку, отбросят от себя и убегут, не желая мучительно стоять на лезвии. Но это не случилась ни через шаг, ни через два и даже ни через десять. Наоборот, человек в ответ сжал руку, немного оглаживая её большим пальцем, пытаясь успокоить, показать, что на него можно положиться и что он точно не бросит его. Точно не сейчас. А что потом — будет неважно. Сейчас есть сейчас. И хочется быть рядом хоть с кем-то. И этот кто-то внушает доверие мало-по-малому. Боль в ногах не глушится, а разум потупился. Рука чуть ослабевает, но Макс не спешит ослабить своей хватки, держит крепко-крепко. В глазах по немного темнеет. Тело совсем сдаёт, а фигура впереди шаг не собирается сбавлять и не подаёт никаких признаков усталости. Только иногда поворачивается, подхватывая Щенора чуть ближе к себе, который размашисто проезжается ногой, шипит и корчиться от большей и глубокой раны. Макс лишь успокаивающе, пытается, по крайней мере, шикает на него. Край уже совсем близко. А у самого брови от боли к переносице косятся, показывая небольшую морщинку между ними, глаза сужаются и дышит иногда рвано.       Край совсем близок. Первый спускается Макс и уже более уверенно, поднимает и опускает Шенора на пол. Ноги жжет, будто они до сих пор не слезли с этого ножа. Теперь он стоит уверенней, когда Макс падает на поверхность в полном бессилии. Нож в спину. Это Шенор погубил его. Но даже не морально. А физически. Ему пришлось, он был вынужден, но ощущалось это полными предательством. Всё, что он оставил после себя, уходя с места смерти — свои окровавленные следы. А шрамы теперь будут для него напоминанием не только о том, как он переступил через себя, а как загубил того, кто ему с этим помог, кто рукой указал на самую яркую звезду-ориентир.       В тот вечер будто вся земля-матушка плакала. Уревалась горем за свое детище.       -Прости. — звучит глухой звук. Это было всё, что смог сказать Шенор, не в силах обернуться на Максима.