У моей ревности твоё имя

      Дазай не любил, когда им командовали. Ненавидел, когда его ревновали и когда ему приказывали. Для него отношения не были чем-то особенно важным, чтобы отдавать себя всего партнёру, но его бывшие всегда считали наоборот. Он должен быть всегда с ними, и все равно, что у него есть лучший друг, родители и учёба.       После поступления в университет он твёрдо решил, что будет холостяком. К чёрту этих девушек, которые адски жаждут внимания, к черту их обиды на всякую фигню. Всего хорошего должно быть понемногу, тем более от прелестного Осаму.       Но… Как гласит пословица, никогда не говори никогда. Зря Дазай тогда это сказал и поклялся перед Чуей, потому что на следующий день в их аудиторию вошёл он… Высокий серьёзный мужчина с холодными темно-фиолетовыми глазами, отливающими чистым янтарем, и чёрными, как смоль, волосами по плечи.       Звали его Федор Достоевский. Он вёл литературу Европы. Именно в тот момент Чуя чуть не умер со смеху, сказав одну-единственную фразу: «Тебе лишь сердечек в глазах не хватает». Что-то Дазаю подсказывало, что они есть. Огромные такие, пульсирующие на весь глаз. Тогда его мнение о том, что любви с первого взгляда не существует, сломалось и разбилось на маленькие осколки о спину этого божества, на чье имя он мог даже молиться.       Накахара вечно смеялся и говорил, что тот запал. Впрочем, кому говорить. Чуя сам втайне крутит роман с ректором университета, только не признается в этом. Дазай давно заметил, как Озаки смотрит на студента. И взгляд этот был полностью взаимным. Никого не волновало, что на плечах Коё лежит развод и сидит ребёнок: Чуя любил Элис как родную. Поэтому о счастье друга Осаму не волновался.       Каждая лекция или встреча в столовой превращалась в попытку сблизиться со страстью своего сердца. Сердечки летали вокруг головы Осаму светлым нимбом, и казалось, что все это замечают, кроме одной непробиваемой стенки. Ревновал он его чуть ли не к каждой табуретке, даже общение по учебному вопросу его лучшего друга с божественным учителем вызывало у него агрессию.       И вот очередной день, очередное практическое занятие у любимого преподавателя. Осаму сидел за партой, сосредоточенно слушая Достоевского. Он всегда восхищался его интеллектом и эрудицией, но сегодня что-то изменилось. Внимание учителя было полностью поглощено другим учеником, который отвечал на его вопросы с неким пафосом, строя из себя всезнающего. Дазай почувствовал, как ярость и непонятно откуда взявшаяся ревность начинает затуманивать его мысли. В итоге их долгой дискуссии Достоевский изящно опустил ученика при всей группе и продолжил объяснять, в чем будет заключаться сегодняшняя командная работа. Несмотря на совершенно не заинтересованный взгляд учителя при споре, ревность всё равно горела ярким огнем внутри.       После окончания пары он решил подождать, пока все выйдут, чтобы остаться с учителем наедине. Притворившись спящим, он дождался выхода последнего студента. Федор, заметив так сладко «спящего» ученика, решил немного подыграть разыгрывающейся сцене. Конечно, он видел неоднозначные взгляды со стороны этого ученика, его попытки сблизиться с ним. И хоть совесть твердила, что это совершенно не правильно, но было в этом студенте что-то, что его цепляло.       Федор закрыл дверь в аудиторию и неторопливо подошёл к парте «заснувшего» ученика. У него сейчас окно между парами, а в этой аудитории также никого не будет ближайшие полтора часа. Все так удачно складывалось, что сразу и не поверишь, что это правда так. Подойдя к Осаму, Федор положил руку ему на макушку и легко встрепал немного волнистые волосы.       Осаму, делая вид, что только проснулся, резко поднимается, чуть не сбивая Достоевского с ног, и громко много раз извиняется. Дазай подходит ближе к Федору, а тот отступает от него на шаг. И вот таким образом Федор оказывается прижатым к холодной стене между двумя руками Осаму, поставленными с разных сторон от его головы. — Достоевский, скажите правду, я вам хоть сколько-то симпатичен? — Дазай проговорил это прямо в губы Федора.       Тяжёлый вздох послужил Дазаю ответом. У Федора уже давно никого не было, ведь каждый раз он начинал выгорать после того, как у него начинали просить намного больше внимания, чем он мог дать. Отношения в его голове всегда были вещью непонятной. Он никогда не испытывал каких-то особенных чувств, а встречался скорее потому, что общество требовало.       Дазай, так и не услышав ответ на свой вопрос, нежно поцеловал Федора. Тот же, углубившись в свои мысли, совершенно забыл, в какой ситуации находится. Плюнув на свои заморочки, он решил, что надо просто отдаться моменту. С этими мыслями он ответил на поцелуй, углубляя его.       Рука Осаму прошлась по спине Федора и остановилась на пояснице, прижимая к разгоряченному телу ещё сильнее. Их нежный поцелуй перешёл в страстное покусывание губ друг друга. Каждое прикосновение отдавалось электрическим разрядом на кончиках пальцев. Они в спешке начали снимать друг с друга одежду, аккуратно расстегивая пуговицы рубашек друг друга. Подхватив Достоевского под колени, Осаму донес его до ближайшей парты, посадив на нее Федора. Торопливо сняв штаны, Дазай задумался о смазке. Если презерватив у него ещё был, то смазку он в своих карманах точно не откопает. У него есть одна идея, но он не уверен, что она понравится его дражайшему учителю. Осаму опустился между ног Достоевского, начиная стягивать с него боксеры. — Вы сегодня ели? — Каким бы странным не был этот вопрос, в этой ситуации он был важен для того, что он хочет сделать сейчас. — Ещё нет. Только чай с утра.       Дазай, буркнув себе что-то под нос, положил ноги Достоевского себе на плечи и, раздвигая тощие ягодицы, размашисто лизнул крепко сжимающийся сфинктер. Круговыми движениями языка Осаму пытался расслабить задний проход. Надавив немного на сжимающееся отверстие, язык наконец проник внутрь. Сверху послышался резкий выдох. После проникновения сфинктер, на удивление, наоборот, перестал сжиматься так сильно и позволил действовать более свободно. Чтобы облегчить старания Достоевского, Осаму начал левой рукой медленно надрачивать его член. Через какое-то время, решив попробовать чуть-чуть растянуть Федора пальцами, Дазай добавил первый палец, аккуратно прокручивая им в попытке найти заветное местечко. И вот сверху послышался громкий стон, после которого Достоевский резко закрыл рот рукой. Наконец-то… Осаму начал активнее стимулировать простату любимого. И вот уже в Федора входит второй палец. Они меняют позу, и теперь Достоевский держится руками за плечи Осаму, утыкаясь лицом куда-то в шею.       Кожа горит. Она буквально пылает от каждого прикосновения. По лбу стекает уже не одна капелька пота, красиво опускаясь к подбородку и капая на поверхность парты. Губы саднят от жарких поцелуев и укусов.       Сзади два пальца активно изучают проход Феди. Длинные и тонкие, идеально подходящие. Они входят на нужную глубину и попадают по тем самым точкам. Дыхание носом, сбитое. Он почти задыхается. Пальцы попадают точно по простате. Федор пытается сдерживать крики и стоны от удовольствия.       Осаму тихо хихикает на такую реакцию, проталкивая третий палец и готовя парня к большему, нежели пальцы. Сзади присоединился ещё и четвёртый палец, растягивая тугие стенки. С очередным попаданием по простате Федор обильно кончает и, выгибая спину и откидывая голову назад, тихо стонет от удовольствия. Расслабленное тело опускает голову на плечо Дазая, утыкаясь в его шею и обнимая. Дазай же подставляет головку к проходу и медленно толкается внутрь.       Федор мычит, растянутый и расслабленный, пока Осаму осторожно и медленно двигается, растягивая стенки.       Но тут в воспоминаниях всплывает сегодняшняя ярость от сцены, произошедшей на уроке. Ревность новым огнём заполыхала в Дазае. Тихий темп переходит в резкие, размашистые движения бедрами. Достоевский точно такого не ожидал после стольких нежностей, что были до этого. — Почему ты так смотрел на того душнилу на уроке? — резко спросил Дазай, вбиваясь в Федора ещё сильнее. — Что? — Вы бы знали, какого труда Достоевскому стоило успокоить дрожащий голос. — Я видел твою заинтересованность во время дискуссии с тем учеником. На меня ты так внимание не обращал, — за этими словами поступил ещё одни резкий толчок. — Ты не так понял. Меня просто позабавило то…что он возомнил себя умнее меня, — практически задыхаясь, ответил Федор. — Скажи, ты чувствуешь ко мне хоть что-нибудь? — сказал Осаму, чувствуя, что они оба уже на пределе. — Да, я люблю тебя. — С этими словами Федор кончает во второй раз, расслабляясь. В него все ещё толкаются, заставляя задыхаться.       Ещё немного, и Федор чувствует, как презерватив внутри него заполняет вязкая горячая жидкость. Из него выходят, и он чувствует себя измотанным и до ужаса растянутым.       Они, каким-то образом вместившись вдвоем на парту, лежат так ещё 10 минут. А после они начинают медленно собираться, так как через тридцать минут у Федора следующая группа. — Пойдем, перекусим? — Вопрос такой обыденный, словно они уже в отношениях. — Пожалуй, соглашусь. Есть хочется безумно.       Вот так и закончилась или началась их история. Интересно, что бы было, если бы он тогда не приревновал?