Как я тебя ненавижу

      Она страшная. Сама по себе страшная, а когда красится, так ещё страшнее. Хотя, казалось бы, куда ещё то. Другие девушки используют макияж, чтобы поправить то, что от природы не дано. А она только портит все то, что хотя бы есть.       Она тощая и нескладная. У неё ужасная фигура. Она слишком высокая, да еще и эти каблуки. И ноги у неё огромные, как лыжи.       Она ведёт себя так, как даже последние проститутки себя не ведут. А она да. И ей совсем не стыдно.       Ни капли.       Мы сидим на Перекрёстке. На диване. Народу много, в основном парни. На ней короткая юбка, растëгнутая на половину пуговиц блузка, туфли и эта ужасная помада.       Парни заглядываются на неё, хотя смотреть там, объективно, не на что. Впрочем, и не на неё они смотрят. Под юбку, в блузку, ещё куда-нибудь. Её саму они не видят. Их спроси, они не вспомнят даже цвета её волос. Я помню всë — каждую чёрточку ужасного лица, каждый её локон, каждый синяк. Я все это помню. Она сидит, закинув на меня ногу, гладит меня по плечу, что-то мне рассказывает. Что-то о других парнях, о девушках, о пауках и воспитательницах. В основном, о парнях.       Я ее не слушаю. Мне противно. Я стараюсь верить в то, что это отвращение, а не жалость. Жалеть Длинную — последнее дело. Я пытаюсь убедить себя в этом.       Она наклоняется ко мне, ударяя локтем по ноге. Я морщусь. Она что-то спрашивает, я пытаюсь понять, о чем. Наконец разбираю её пьяный бред. — Ты меня любишь?       Я смотрю на неё. На её фиолетовую, размазанную по щекам помаду. Мне хочется сказать, что я ее ненавижу. — Конечно.       Она смеется и откидывается на диван. Парни обводят её взглядом, и я не выдерживаю, поправляю ей юбку. Она хихикает. Я вытираю руки об штаны.       Я не знаю, что я делаю.       Я знаю, что сейчас мы разойдëмся. И она пойдет развлекаться с парнями, которые будут только рады. И как им не противно? — Рыжик, — тянет она, садится на диван по-человечески. Проводит пальцами по руке.       Я хочу оттолкнуть её. Схватить за руки, возможно, переломать их к черту. Только чтобы она прекратила ко мне прикасаться своим гребанным грязным телом.       Я накрываю её руку своей. — Да, Габи? — почти нежно. Почему оно так получается?       Она слышит эту нежность, чувствует её. Она пьяно улыбается, кладёт голову мне на плечо, сопит в ухо. Уставшая, в зюзю пьяная. И засыпает.       Я знаю, что могу просто уйти. Оставить её здесь. Я освобождаюсь из-под её тела, она не просыпается. Только тянется ко мне рукой, но тут же её роняет. Я тру шею и плечо, пытаясь избавиться от ощущения её прикосновений.       Я знаю, что могу уйти.       Бросить её на растерзание этим уродам, что уже на неё заглядываются. Им вполне хватит духу. Она же такая… легкодоступная.       Я поднимаю её за руки, закидываю на себя. Ноги остаются на полу, но я не смогу поднять её всю. Слишком она огромная. Да, я могу уйти. Могу. Но не прощу себя потом.       Она так не поступила.       Парни косятся на меня, я улыбаюсь им, как обычно. Я всегда улыбаюсь. Они закатывают глаза и хмурятся. Не обращая внимания на злые взгляды, утаскиваю её в сторону девичьего крыла. Там ей ничего угрожать не будет. Дотаскиваю её, осторожно бросаю на чей-то матрас. Дальше разберутся.       Я оглядываю ее с ног до головы. Она сопит, улыбается во сне, поворачивается набок. Я снимаю с неё туфли, ставлю рядом. Убираю волосы с лица и мягко целую в лоб. — Если бы ты знала, как я тебя ненавижу.

      Четырнадцать восходов луны назад

      Я закуриваю сигарету, её огонек — единственный источник света в коридоре. Стою у стены, вдыхаю дым, пускаю кольца. Пытаюсь точнее, но не получается.       Включается свет. Лампа с отколотым куском на потолке несколько раз моргает, но не тухнет. Я разглядываю сигарету — на ней остался отпечаток от моей помады. Я улыбаюсь сама себе и бросаю окурок на пол.       Сейчас раннее утро — только включили свет, можно не беспокоиться, что наткнусь на какого-нибудь идиота. Все попрятались по спальням.       Нет, я конечно не дура, знаю, что они и по ночам шаряться. Но кто занимается таким? Стервятник да картежники, в палатке его сидят. Их можно не опасаться. Слепой где-то бродит. Слона видела несколько раз, что странно. Он же вроде неразумный, чего он один ходит? Или путаю?       О таких вещах я с парнями не разговариваю. Я с ними вообще редко разговариваю, в основном мы издаëм другие звуки. Я смеюсь вслух. Мне действительно смешно с этого, хотя в этом нет ничего смешного.       Я смеюсь, хоть мне и больно.       Сворачиваю в пустой коридор и спотыкаюсь обо что-то. Слетает туфля, я падаю, ударяюсь и без того синими коленями. Громко ругнувшись, возвращаю на место обувь и оглядываю пол.       На полу лежит Рыжий. Рубашка растегнута, галстук вместо шеи намотан на руку, очки съехали. Он спит. Скорее всего, он чертовски пьян. Лежит по направлению к второй — шёл, наверное, да не дошёл. Я присаживаюсь рядом, смотрю него несколько секунд. Он выглядит очень… Беззащитным. Когда эти дурацкие очки хотя бы немного приоткрывают его лицо, он становится совсем другим. Мне бы очень хотелось увидеть его глаза.       Я встаю, собираюсь пройти мимо. К Рыжему я равнодушна. Не знаю, что они там со Слепым задумали, но я как-то оказалась с Вожаком в одной кровати. Спросили ли меня, хочу ли я этого? Нет. Никогда меня не спрашивают. Нет, я не то чтобы была против, не то, чтобы мне не понравилось… Но Рыжий старательно делает вид, что все нормально! Так что пусть валяется здесь. Я старательно иду вперёд. Но не отхожу далеко, оборачиваюсь. Он все также лежит на полу.       Его просто затопчут.       Я вздыхаю, одергиваю блузку и поднимаю его за руки. Взваливаю его на плечи — он оказывается довольно лёгким. Закуриваю ещё одну сигарету свободной рукой, придерживая его другой. — Слышь, Рыжий, — я иду по коридору, громко стуча каблуками, — мне из-за тебя тащится в другой конец здания. А ведь я могла бы оставить тебя там и уйти. Цени мою доброту.       Я сваливаю его у стены возле Крысятника. Поправляю очки, вытираю грязь с его щеки. Смотрю на него некоторое время. — Да, цени мою доброту, Рыжий, — тихо повторяю я.       Провожу рукой по его коротким волосам. Они мягкие. Наклоняюсь и целую его в щеку. Мягко, нежно. Хоть он того и не заслуживает. — Если бы ты знал, как я тебя ненавижу.       Я встаю. Слышу, как он вздыхает. На секунду замираю, услышав этот вздох, и тут он хватает меня за руку. Поднимается рывком, все еще держа мое запястье. Тянется ко мне и замирает в миллиметре от моих губ. Я вижу своё кривое отражение в его зелёных очках. Жду, что он, как все делают, прижмëт меня к стене и сделает то, что делают все. Но он медлит. Нет, не медлит даже.       Он не хочет этого делать.       Я наклоняюсь и целую его в губы. Долго и безумно нежно. Он отвечает мне также — осторожно и бережно. Словно я хрустальная. Меня никто так еще не целовал.       А потом он мягко отталкивает меня и выдыхает полушёпотом мне в ухо: — Я тебя тоже.