Nothing good

Самоубеждение перестает работать окончательно. Харуке хотелось бы рассмеяться, громко, во весь голос, и, желательно, радостно, но, к сожалению, она может выдавить из себя лишь ломаный смешок, что почти граничит с полноценной истерикой. Который тут же исчезает в дрожащих пальцах, ведь хорошие айдолы продолжают улыбаться даже если внутри не остаётся ничего идеального. А может она с самого начала была неидеальной? Презрение к себе, мыслям, действиям, да вообще ко всему, что является Харукой Киритани, растёт в геометрической прогрессии и она бы, честно, хотела бы всё исправить, но, к сожалению, в жизни не всё бывает так просто. Она полностью увязла в болоте неправильности. И желания, мечты, а самое главное — поведение — всё это омерзительно, грязно и по-настоящему непростительно. Почему так вышло? Почему, оставляя нежные поцелуи на бархатной девичьей шее, она желает покрыть чужую десятками цветных засосов? Почему хочет кусать до крови, оставлять ногтями царапины на спине, но совершенно не той, что крутится вокруг неё послушной собачкой? И почему в чужих, по-прежнему тихих, стонах пытается услышать ту, от которой сама же отказалась? Может ли быть хуже? Может ли омерзение, испытываемое каждый раз, когда Минори жмётся к ней в поисках тепла, однажды заставить ту всё понять? — «Мне жаль, жаль, бесконечно жаль», — шепчет она каждую ночь. Слабое «Ты омерзительна, Харука Киритани. Как ты могла использовать меня? Я не хочу больше знать тебя», маячит на задворках сознания, отравляя и без того сложный ритм жизни. Использовать человека, который влюблён по уши, в качестве замены? Ты бьёшь все антирекорды, Харука. Насколько отвратительной ты можешь быть ещё? И её жизнь складывается по хреновому неправильному балансу, который сломает всех замешанных, если вдруг вся правда выйдет наружу. Разве что… кроме Ан. Да, определённо кроме неё, ведь в отличие от айдола, та избавилась от болезнетворных чувств. Они ведь всё равно привели к катастрофе, как прелестно. Она сама, сама же, несколько лет назад, не испытывая никаких при том угрызений совести, прямо в лицо заявила: — Давай расстанемся, Ан. Так будет лучше для нас обеих. Она определённо что-то надломила в уличной певице, надломила, растоптала, совершенно не волнуясь о чужих чувствах в тот миг. И та, прикрывая дрожащие губы побледневшими ладонями, нечётко прошептала: — Да, конечно. Если ты считаешь это необходимым, конечно. И сквозь расцветающую внутри боль, выдавила улыбку. По-прежнему яркую, узнаваемую, но уже неуловимо иную. Потускневший взгляд, и вмиг опавшие плечи намекали на то, что Харука совершает ошибку. Ту, о которой впоследствии будет жалеть ещё ни единожды. И, чёрт возьми, карма действительно существует в этом мире. Увидев Шираиши с другой, Киритани испытала укол ревности. А затем ещё, ещё и ещё. Пока не осознала, что, о боги, в груди всё ещё теплятся чувства, которые, как она считала, рассеялись пеплом ещё тогда. — Какое-то время я действительно ждала тебя, — говорит Ан, когда айдол сдаётся. — Надеялась, что это не по-настоящему, что однажды ты вернёшься. Собирала своё чёртово сердце по кускам, пока не осознала, что никогда уже не будет «как прежде». Всё уже прошло, Харука. Ты пришла слишком поздно. Теперь у меня для тебя есть абсолютно ничего. Иди к чёрту, Киритани. Я не променяю настоящую любовь на твоё омерзительное поведение. А затем демонстративно касается краешком губ ладони спящей рядом Азусавы. Выглядя при этом действительно счастливой. И ей ничего не оставалось, как уйти полностью опозоренной. А затем сделать всё во сто крат хуже, принимая искренние чувства Минори. Ведь она чёртова эгоистка, пожелавшая найти утешение для себя. Кучу раз пыталась убедить себя, что сможет полюбить, по-настоящему, не причинит больше никому боли, ведь Ханасато, пусть даже из раза в раз продолжая бороться за своё счастье, всё равно выглядит хрупкой, и Киритани можно будет сравнить с самим дьяволом, если довёдет и эту бедную девочку. Даже, наверное, он-то будет в разы лучше её самой. А самоубеждение не работало, как оказывается, изначально.