Идти в чащу за диким зверем

Аррен осознаёт, что отдаст себя Ястребу без остатка, в первую же встречу. Это кажется предначертанным, как отлив, уносящий корабли в открытое море. Верховный Маг приветствует его, наследника Энлада, мягкой, но сдержанной улыбкой, и Аррен склоняется перед ним, как склонился бы перед штормом. Сначала это пугает – предвестие грома, схватки, боли, – но затем он думает: смерть в ярящихся пучинах – не худшая из тех, что может быть. Его сердце замрёт, но никто не скажет, от ужаса или от восхищения. Не скажет даже он сам, ибо следовать за Ястребом – всё равно что идти в чащу за диким зверем: тем, кому ведомы тайные тропы – и кто едва оборачивается к тебе, если ты отстаёшь. Аррен не обманывается: ему нечего предложить Перепелятнику, восславленному в песнях – для него тот летит слишком высоко, видит слишком многое. По-настоящему у него, Аррена, есть только пламенеющая, метущаяся душа, и остаётся надеяться лишь, что её хватит. Он посвящает её – себя, – Верховному Магу, не колеблясь, ничего не прося взамен, ведь так правильно. Возможно, для этого он и явился в мир, потомок Морреда, одарённый не магией, но искусством расправлять паруса – и ловить ими холодный колдовской ветер. Клятва верности легка на языке: едва он ступает на борт «Зоркой», нечто стонущее, гложущее отпускает его изнутри. Дышать оказывается упоительно, когда каждый вздох принадлежит кому-то – кому-то сильному, кто смотрит так, словно действительно в него верит. Ястреб говорит: «Ты будущий правитель. Мне ты не слуга», – но среди бескрайних морских просторов, где звёзды предвещают Конец, а волны шепчут о Начале, Аррен не вспоминает о венценосном бремени. Мысленно он возвращается лишь в сад на острове Рок: к солнечному свету, озаряющему Верховного Мага;  к журчанию фонтана, обрамляющему глубокий голос, предлагающий отдохнуть с дороги; к смеху, мерцающему в тёмных глазах, и беспрекословному: «Я отправлюсь туда, где кроется несчастье». Когда стылая мгла и горькое равнодушие сковывают его, он представляет Ястреба: белое сияние посоха, разрезающее тьму рабовладельческого судна; горячие руки, не позволяющие упасть; аромат трав в вине, сваренном им, чтобы согреть нерадивого спутника. Пересекая серую пустоту страны мёртвых, Аррен отгоняет оцепенение, воскрешая дрожь, прокатившуюся по коже, когда Маг костяшками пальцев огладил его скулы – там, в хижине Детей Открытого Моря; проснувшись слишком поздно, он ощутил лишь эхо прикосновения. Смыкая веки, он погружается в ранние утра, проведённые на лодке, когда, свернувшись под пледом, наблюдал за Магом, подставляющим лицо бризу и робким серебряным лучам. В них он становился будто бы невесомым, необременённым – и совсем ещё молодым. Каждое касание, каждый взгляд, каждое поддразнивание и похвала хранятся в памяти Аррена трепетнее сокровищ Атуана. Служить Ястребу просто; проще лишь любить его. Он отнюдь не наивен: любить волшебника, Верховного, Перепелятника – значит любить звучание Истинной Речи, суть которой не постичь никому, кроме драконов и их Повелителей. Значит жить загадками, чьи хвосты обвивают столпы, на которых зиждется Земноморье, и ждать у берега, утопая в песке, пока неутомимый Ястреб, плоть от плоти ледяных вершин, не вернётся домой – чтобы исчезнуть снова… Аррен не боится. Коб-паук и его голодное бессмертие преподали ему урок: чтобы жить, чувствовать, нужно объять страх – найти по ту сторону то, ради чего стоит сражаться. Отныне шторм не смущает его: он внемлет грохоту бури, правит в её око, возложив ладонь на рукоять древнего – верного, – клинка. Если его любовь – свеча, благодаря которой Ястреб рассеивает тени, он готов сгореть дотла. Когда Маг обращает на него взор – острый, хищный, как у птицы, парящей над полями в поисках дичи, – всё под луной обретает смысл. Стоит ему попросить – приказать, – Аррен исчерпает себя до дна, ибо никогда прежде не знал такой преданности; такой мучительной тоски – и торжествующей радости. Но Маг не просит и не приказывает. Улыбается – тонко, обречённо, столь не похоже на самого себя, – и приникает сухими губами к его щеке, называя Истинным Королём. А затем – взбирается на спину великого ящера, взмывает над каменными башнями и горными грядами, направляясь далеко на запад, к Гонту. Боль растекается под рёбрами Аррена, режущая и липкая, словно кинжал, но он принимает её, как принимает всё, дарованное Ястребом. Он не мог разделить с ним многое, однако ничто не ранило сильнее, чем то, что отданного им так и не стало достаточно, чтобы Гед остался с ним.