Чума на гребне шторма

Когда она покидает корабль создателей, от планеты уже ничего не остаётся: лишь прах, пепел и тишина. Смерть витает в воздухе: горькая, терпкая, оседающая ужасом на губах. Элизабет чувствует её даже сквозь инопланетный шлем: сожжённая патогеном плоть, разлагающаяся слизь – та же кислая вонь оглушала в медблоке, вырезавшем из неё жуткую тварь, – и безудержный, животный страх. Она спускается к площади: тела тех Инженеров, кого вирус не поглотил полностью, белеют запятнанным мрамором – искривлённые агонией пальцы, выкрученные наизнанку грудные клетки и позвоночники. Бездонные провалы ртов. Не смотреть невозможно. Элизабет бредёт по каменным ступеням храма, едва не забывая о том, что Дэвид вернётся совсем скоро, и ей нужно бежать. Судорожно сжимает импульсную винтовку – внутри что-то обрывается: с волчьим воем в глотке и разрушенной святыней в сердце. Она рыдала, когда Чарли погибал в ревущем пламени; плакала, когда её команда шла на таран, жертвуя собой; скорбела о погребённой Викерс – никто из них не заслуживал подобного. Теперь же ноги подкашиваются, и она сама не знает, как продолжает двигаться, – слёзы иссякли. На секунду она останавливается – подле миниатюрного, хрупкого силуэта. Девочка-Инженер, придавленная колонной: Чужой не мог выбраться из-за рёбер и прогрыз путь ей через горло. Элизабет представляет, как бедняжка захлёбывалась воплем. Она села бы рядом – проститься, ведь кроме неё некому, – но разум гонит вперёд: не медли, они мертвы, а ты жива, ни к чему не прикасайся, ты должна сохранить свою человечность. И она подчиняется. Дэвид всегда говорил: у неё потрясающий инстинкт выживания. Дэвид – стеклянные глаза, акулья ухмылка, скупой механический жест, когда он убирает прядь волос ей за ухо. Он имеет в виду: восхитительное стремление – как у ксеноморфа, осенённого божественной благодатью. «Вы были бы превосходной королевой-матерью, – шепчет Дэвид, помогая ей сесть, когда желудок вновь отторгает внеземную пищу. Ладони у него холодные, чуть липкие; Элизабет передёргивает. – Венценосной, справедливой». Он опускается на колени, кладёт голову ей на живот, – и она поёт: незатейливая колыбельная, ничего больше, – больше ему и не надо. Он льнёт, обнимает, а она думает лишь о том, как бы уничтожить его, обезвредить, отомстить. Пока он не опередил её: не подкрался из-за спины, не приковал к алтарю, не рассёк, что бабочку, угодившую в паутину. Не стоило чинить синтетика. Не стоило доверять ему. Лучше бы она умерла от голода в космосе или на две тысячи лет заледенела в капсуле анабиоза, пока его провода тонули бы в кремовой «крови». Тогда Рай не обратился бы в ад, фантасмагорический сон демонов и чудовищ. Из мрачных коридоров Джаггернаута Элизабет ускользает не из опасения за собственную жизнь – Дэвид с каждым днём всё безумнее, его рисунки всё кошмарнее, – но потому, что по наивности своей навлекла Дьявола на Эдем: даже если Эдем предназначался не им. Дьявол снизошёл с небес и низверг кару на божье племя: саранча о человеческих лицах и львиных клыках, неистовая, неукротимая, чума на гребне шторма, окрашивающая озёра в алый, затмевающая солнечный свет. Отныне он мутный, слабый, едва проклёвывающийся сквозь серую пелену туч и ядовитого тумана. Дьявол подчинил себе Парадиз, город гармонии, прямых линий и неведомых идолов; Дьявол затаился в недрах немого святилища, рождающего Зверей – возмездие восставшего раба. Она привела его сюда. Она, Элизабет, желавшая лишь спросить: почему? Она крестится над истерзанной девочкой, читает молитву; поднимается, хотя сил нет. Оглядывается на корабль, Кракеном обвивающий храм создателей, чьи покровители, должно быть, тоже умерли – или отринули своих несчастных детей: тот стонет под назревающим ураганом, одинокий, тонкий, призрачный. Словно отвечает, как заражённые, за мгновение до понимающие, что обречены. Ссыхающаяся кожа, лихорадка, конвульсии – и блеск в расширенных зрачках: помоги, избавь меня от страданий. Элизабет стискивает зубы и кидается прочь, к исполинскому лесу, могильной плитой нависающему над молчаливой – до заката, – столицей. В чаще наверняка журчит ручей, не осквернённый патогеном: растения тот по-прежнему не поражает, – но грибниц нужно остерегаться. Она научится добывать пищу и ориентироваться среди пологих склонов, холмов, сосновых боров и болот: голос отца не отречётся от неё. Она выяснит, где укрыться от ксеноморфов: выход есть всегда. Далёкий ли, близкий ли. В конце концов, фокус прост: не возражать, когда больно. Элизабет не возражает. Если Дэвид – Дьявол, то доктор Элизабет Шоу – архангел об огненном клинке. И она истребит всякое существо, вылепленное им из невинных агнцев. Сражаться – то, что она умеет лучше всего.