уйди от меня — не бойся

хватается за ржавые перила балкона, не обращая внимания на обжигающий нежную кожу холод. ей сейчас хочется, чтобы было больно. вглядываясь в темное небо, выдыхает в него же табачный дым вишневого вкуса. не помнит точно, когда начала так много курить. не знает точно, зачем постоянно делает это. руки сами потянулись к карманам, сами нащупали пачку. олеся только прочитала надпись «бесплодие», она всегда читает надписи. ей уже двадцать девять лет, но курить начала только в этом году. олеся не верит в эти надписи. съемки уже как час назад должны были закончиться, но сначала из строя вышла камера, затем полностью выключился свет, потом еще и погас задний фон. гость попросился в туалет, а олеся в это время выбежала на балкон, чтобы закинуть в себя не первую дозу никотина за сегодня. — олесь, — не услышав шаги за спиной, иванченко испуганно вздрогнула, когда тяжелая рука опустилась ей на плечо. — от тебя сигаретами за километр уже несет, может хватит сегодня? оборачивается, выдыхая дым журавлеву прямо в лицо. пару секунд смотрит в его обеспокоенные глаза, умиляясь в который раз. — я жвачку жую, — усмехается, нервно дернув плечом, чтобы скинуть его руку. он отмахивается от приторно пахнущего облака ладонью, отсутствующе смотря на нее. олеся издевается, ее ироничность впивается в кожу, проникает в кровь и течет по венам. и она такая красивая сегодня, вчера и завтра. в белом платье, в черном, в костюме или в юбке, с волнистыми волосами, с прямыми, с красными, с охуительно-алыми губами или вовсе не накрашенными, на высоких каблуках или в черных грубых ботинках, с хорошим настроением или с плохим — она такая красивая. иванченко очаровывает всех, сама того не желая. своим нелепым, по-детски наивным поведением, лёгким флиртом, красной помадой на губах и ласковым взглядом. лишь поэтому к ней никто не относится равнодушно. дима и сам не понимает, как у неё получается вызывать такие эмоции у людей, она же совсем не милая. таких любят просто так. но олеся не выглядит мило, даже надевая фиолетовое платье в рюшах и повязывая белый бант. в глазах журавлева — с сигаретой на балконе и в облаках плотного дыма — катастрофически неправильно. она выглядит как искусство, а искусство не должно выглядеть мило; оно должно заставлять чувствовать что-то. — курить вообще-то вредно, — когда ты прекратишь гробить свой организм, дура? он проклинает себя за то, что его это хоть как-то беспокоит. да причём настолько, что каждый раз, когда табак вишневый от нее чувствует, напрягается до спазмов у линии ключиц. его передергивает от одной только мысли, что ему интересно знать, почему она стала такой. почему отгоняет от себя? почему постоянно доказывает, что мнение его не особо ее трогает? раньше просто отпустил бы человека, да и сейчас отпустил бы любого, даже из-за сигарет обычных, но не олесю, только не свою маленькую подружку. — а жить, знаешь ли, тоже вредно, — в её голосе дима улавливает нотки отчаяния и усталости, а надо бы — злости и равнодушия. — но ничего, справляемся же, правда? — я перестал узнавать тебя, — только и говорит, будто сплевывает, собираясь выйти. — ты и не знал меня, — закатывает глаза, сбросив пепел с сигареты легким движением пальца. ее хриплый голос пробирает до мурашек. раньше он смотрел в ее глаза и видел там солнце, теперь он не видит в них ничего. раньше она много смеялась и была очень громкой, теперь она смотрит на него с вечной насмешкой и почти не разговаривает с ним. она в шоу ведет себя так непринужденно и легко, она ведет себя так почти со всеми, но с ним наедине в последнее время она становится колючей и закрытой, и диме больно. дима не хочет ее терять, но она исчезает прямо в его руках. так было не всегда, но чем ближе они становились, тем дальше от него была олеся. он не скажет точно, когда она начала курить и игнорировать его, но потихоньку она так отдалилась, что он вообще перестал понимать ее. хотя думал, что знает как облупленную. ему бы давно и забыть про нее, просто встречаться раз в неделю и ни о чем кроме работы не общаться, но у димы все мысли о ней, каждую секунду о ней вспоминает, что даже приходится ограничивать себя, чтобы лишний раз не упомянуть сладкое, оттого и запретное о-ле-ся. жена недвусмысленно намекает, что слышать ни о какой иванченко больше не может, что дима за грань выходит, восхищаясь ею, до небес вознося как будто. а олеся до неба даже не дотягивает. она наоборот с каждым неосторожным словом только глубже в землю себя закапывает, но дима искренен в чувствах. дима отпускать ее ни за что не хочет. ведь то, что важно, берегут. — как знаешь, — бросает он через плечо, дверь балконную посильнее захлопнув. олеся нервно затягивается, не отводя взгляда от удаляющейся широкой спины. уверена, что поступает правильно. сигарета дотлевает в пальцах, обжигая нежную кожу. больше не притронулась к ней, лишь завороженно наблюдала за тем, как рассыпается по полу пепел. тушит сигарету о бетон, выкидывая ее в мрачную пустоту. вдыхает побольше морозного воздуха, пытаясь прийти в себя, чтобы хотя бы попробовать смеяться и вести себя как наивная дурочка. знает же, что скоро съемки кончатся, а ей придется сменить маску смешной девчонки на маску любящей и заботливой девушки. она потерялась внутри себя, и ей давно уже все равно на то, что притворяться совсем не обязательно. она привыкла к этому так же, как и к пачке вишневых сигарет в кармане брюк. олеся так боится остаться наедине с собой, что выбирает притворяться каждый божий день, лишь бы никто не понял, что она плохой человек, да и вообще на всю голову отбитая. олесю к диме тянет-тянет. у нее вообще люди на плохих и хороших еще с самого детства делятся, а дима в категорию самых хороших сразу определился, и не может она теперь без него. олеся думает, что максима любит, когда целует его перед сном, когда они трахаются всю ночь, когда в его футболке яичницу готовит. но олеся знает, что максима не любит, когда карты на диму раскладывает, спрашивая одно и то же, перефразированное в тысячи разных вопросов. а любит ли дима карты ей не говорят. любит ли она диму сама не знает. но точно знает, что не просто так ее к нему тянет, что максим никогда на нее так, как дима, не посмотрит. она искренне не понимает, почему все в ней отзывается на улыбку димы, на смех. не понимает, за какие ниточки он дергает, как заставляет чувствовать только с ним себя такой особенной, или почему его глаза любовью сочатся каждый раз. она диму кошмарит постоянно, заставляет разочароваться каждый день, лишь бы он сам пропал из ее жизни. олеся отпустить его не готова, а он уходить и не планирует. терпит, пытается до правды докопаться, но никогда не скажет иванченко ему ничего. он шесть лет уже в браке, а кто она такая, чтобы рушить его? да и понимает, что разрушить не сможет, только хуже сделает, ведь дима верный, у него в натальной карте одна единственная, которой он и сердце, и всего себя целиком отдаст. дима и друг хороший, а ее тошнит уже от его дружбы. они даже совместимы только как коллеги, и чуть меньше совместимы, как друзья, но точно не как пара. олеся сама же в эту хуйню решила верить, вот и пытается максимально абстрагироваться от него, лишь бы только то, что звездами предрешено, сбылось. олеся пытается, правда, пытается сделать так, чтобы он ее ненавидел, ведь у неё дыра в сердце размером с целую жизнь неправильных решений. а дима боится, что он что-то не так сделал. прокручивает все их разговоры в голове, пытаясь понять, что такого он мог сказать, что олеся теперь избегает его. благо в последнее время все разговоры к минимуму свелись, зато каждое ее слово он как губка впитал, и каждое новое слово ранило его сильнее предыдущего. олеся появилась совсем недавно и быстро перевернула привычный диме мир с ног на голову. если раньше он и подумать не мог, что после шести лет брака поймет, что в жену свою не влюблялся никогда, а просто себя полюбить заставил, то видя олесю чуть ли не каждый божий день, все больше и больше в этом убеждался. она появилась, и в нее он как придурок малолетний влюбился. но это неправильно, так нельзя. нельзя влюбиться в человека, которого называешь близким другом, и быть женатым на женщине, которой в глаза посмотреть теперь не можешь. но даже близкой дружбой их с олесей отношения назвать он теперь не может. он на съемки каждый раз приходит с надеждой в любимых глазах хоть какое-то тепло увидеть, но в глазах олеси холод. а дома всегда тепло, но его сжигает. лена хорошая, но лена совсем не та. выработал привычку любить, думал, что у всех так, пока олесю не встретил, пока она все мысли собой не заняла, пока сердце биться об ребра с бешеной скоростью не начало, когда она на расстоянии меньше метра оказывалась. неправильно любить ее, она сама по себе какая-то неправильная. олеся ебаное искусство, и он теряется в ней, ведь не художник. съемки уже подходят к концу, олеся воняет сигаретами, но выглядит естественно, даже чересчур энергично. весело переговаривается с гостем, избегает прямых взглядов с журавлевым, впрочем все как обычно, ничего нового, ничего, что дало бы диме хоть какую-то веру в светлое будущее. а дима и не поверит, он же скептик до мозга костей. смотрит на нее, не переставая удивляться непосредственности в каждом движении. иванченко не просто бросается в глаза, она в память врезается, на очень долгое время там задерживаясь. да он взгляда от нее оторвать не может. и даже не очаровательное декольте его как магнитом к ней тянет. в ней ни намека на пошлость, сплошная элегантность, поэтому на вырез не ведется, ее глаза и так волей-неволей куда хочешь уведут. но ее глаза теперь на него не посмотрят. небольшой подарок для зрителей, который сами дима с олесей приготовили около месяца назад, просто выбивает его из колеи. нет, конечно, он растерялся не от того, что в помещении резко заиграла медленная музыка, а приглашенный гость начал петь нежную песню. дима охуел растерялся, когда олеся протянула ему руку, вынуждая подняться с места. — это слишком жестоко даже для тебя, — нарочито громко вздохнув, шепчет ей на ухо, мило улыбнувшись в ближайшую камеру, но все равно кладет свои руки на ее талию. — помолчи, — прикрывает глаза и опускает голову ему на плечо. сильное крепкое мужское плечо. ищет опору. защиту от самой себя. ее руки располагаются на его лопатках — не похоже на объятия, но это точно были они. и каждый его атом кричит: не уходи — ни слова о любви. так странно — стоять с ней просто, касаться ее, чувствовать отвратительный запах пропитанных горечью волос, ощущать сердцебиение. так странно — чувствовать к ней нечто необъяснимое и бояться. олеся потерялась, а дима, пока бежал за ней и от своих мыслей одновременно, потерялся следом. запутался в шелковистых черных волосах, в алых губах и зеркальных глазах, забыл дорогу обратно, туда, где не щелкает в голове каждый раз при виде нее и не щемит в сердце от ее красивой улыбки. олеся — кошечка. пока они стоят вот так, держась друг за друга, сердце димы в который раз наполняется надеждой на спокойное существование, на счастливое будущее, но он прекрасно знает, что это чувство обманчиво. никакого хэппи энда не будет, счастья нет там, где есть неправильная она и помешанный он. как и все хорошее вместе с плохим, медленная музыка быстро заканчивается и они мгновенно отцепляются друг от друга, но его все еще удерживают на месте ее темные глаза, а давно надо бы уже сбежать от них куда подальше. журавлев выходит из здания, голова раскалывается после долгого съемочного дня. олеся выбежала из гримерки, не дождавшись его, даже не попрощавшись. изо рта идет пар, а щеки начинают гореть от холода — приближается зима. морозный ветер пробирает до мурашек, и даже руки колоть начинает. посреди парковки в непозволительной близости к его машине стоит олеся в своем черном длинном пальто. дима надеется, искренне верит, что вот оно — то самое, что она ждет его возле машины, чтобы сегодня он побыл ее личным водителем. как раньше. она выдыхает густое серое облако в небо, а на ветру развеваются ее черные волосы, устремляясь вслед за дымом. дима морщится, представляя как они отвратительно пропитываются ненавистным ему вишневым запахом сигарет. он до сих пор помнит их приятный свежий аромат, который он с удовольствием вдыхал, обнимая ее. он до сих пор помнит, какого это — обниматься с ней и быть нужным. подходит, не произнося ни слова. олеся дым выпускает из приоткрытых алых губ, а потом переводит почти бесцветный взгляд на него. дима практически ёжится под ним, она единственная, кому смотреть в глаза — пытка, не каждый выдержит, а может, только ему выдержать не под силу. журавлев, сложив руки в карманы, терпеливо ждет, пока она докурит, стараясь лишний раз не вдыхать тошнотворный запах. разглядывает ее, такую хрупкую, недоступную. ему казалось, что она сделала первый шаг, ему казалось, что обязательно нужно ответить. но это не игра в кошки-мышки, и даже если олеся и ведет какую-то игру, правил дима не знает. но когда сигарета кончилась и оказалась под подошвой идеально черных блестящих под светом луны ботинок, олеся ни шага к нему не сделала, продолжая стоять на месте. она на его тяжелые вздохи и перекаты с пятки на носок внимания никакого не обращала. дима к машине своей подходит, за ручку берется и несколько минут тупо смотрит на нее, ожидая чуда. — садись в машину, — говорит ей, пытаясь плечи обхватить, чтобы в машину силой посадить, но она из рук вырывается, в кармане пытаясь пачку нащупать, чтобы новой сигаретой свою боль заглушить. потому что ни в какую машину садиться она не собирается. — я такси вызвала. — сядь в машину, пожалуйста, — грубо дергает за рукав пальто, срываясь на крик. она наконец вытаскивает пачку, не обращая на него внимания. только пару шагов назад от него делает, ни разу не посмотрев. знает, что стоит только взглянуть, расплачется сразу же. зажигает сигарету, но дима прямо изо рта ее выхватывает, напополам в кулаке сжимая, и в сторону откидывает. — я и вторую сломаю, — угрожающе нависает над ней, когда она пытается ногтями еще одну сигарету зацепить. куда смотрит чертов заяц? почему девушка, которую он должен делать счастливой, лелеять, целовать, носить на руках, защищать в конце концов, бесстыдно курит по пачке в день, успевая еще насмехаться над всеми упреками. тебя хоть там любят? — чего ты добиваешься? — устало протягивает олеся, убирая пачку в карман. устала уже стервой притворяться, совсем не такая. — что, блять, с тобой происходит? я не понимаю, как мне реагировать. что я тебе сделал? — ничего, — коротко. холодно. — ты ничего мне не сделал. ты самый охуенный, самый лучший. а теперь оставь меня в покое, хорошо? он резко открывает дверцу, силой заставив ее сесть в машину. это не в его стиле, но он не знает, что ему делать. единственное, что он сейчас знает точно, это то, что нельзя сейчас отпускать ее. что если сейчас он ее отпустит, то никогда больше не сможет поймать. — хорошо, — она откидывается на мягкую спинку сидения, закрыв глаза. — что дальше? — олеся, пожалуйста, — он чуть ли не умоляет. она слишком дорога ему, дима так боится ее потерять. — перестань делать мне больно, — он берет ее руки в свои, вынуждая посмотреть в глаза. в них сейчас плещутся дельфины, они такие прозрачные и больные. — что случилось? что случилось с нами? — с нами? — едва выдавливает из себя. хотела, чтобы и эти слова были пропитаны ядом, но просто не в состоянии сделать ему еще больнее. и сердце внутри колотится бешено, грозясь разорваться и шепчет: ну давай, расхуярь меня. — нет никаких нас. дим, ты издеваешься? — я думал, мы хотя бы друзья, — он сжимает ее руки в своих, но так же больно, как ему сейчас, он никогда не сможет ей сделать. а ей больно. невыносимо. — мы охуительные друзья, — смеется она, а ее смех больнее его мыслей. диму лихорадит, ведь он ничего не понимает, кроме того, что мы уже обречено. и надо всего лишь расцепить руки и разорвать сердца. и вот опять глаза в глаза, как она и боится. в его — огонь, пусть и слегка потухший, огонь жизни для нее, в ее — апатия, дима — далеко не дурак, видит, почти слышит крик о помощи. но иванченко не просит, ему просто кажется. — зачем тогда было все это? зачем ты обнимала меня, зачем поддерживала, зачем мы стали большим, чем просто коллеги по работе? — дима протирает лицо ладонями, тревожно вглядываясь в ее лицо. она точно скрывает что-то. с ней что-то происходит, но она упорно не говорит ему, не доверяет. — я не знаю, — медленно качает головой олеся, беспокойно крутя кольцо на правой руке. не знает, что заставило ее сегодня переступить собственные границы и протянуть ему эту чертову руку. она безумно скучала по его прикосновениям, хотя сама не позволяла лишний раз себя трогать. она безумно скучала по той, счастливой и искренней себе, которую спрятала глубоко внутри, которой не разрешала показываться диме на глаза, которую спрятала от него и постаралась забыть. — и чего ты хочешь теперь? — он думает, что она играется с ним, но иванченко просто пытается спасти его брак, который спасти все равно уже невозможно. она просто пытается спасти свои отношения, все еще цепляясь за максима, который сейчас ждет ее дома, который поцелует ее, и она забудет журавлева хотя бы на время, — олесенька, маленькая, — ласково шепчет дима, а она глаза зажмуривает, потому что пиздецки больно. — дима! — срывается, закрывая руками лицо. — я не хочу, я ничего не хочу, — проговаривает быстро, как в бреду, а по щекам катятся предательские слезы. олеся ненавидит себя и каждое слово, отдающееся тупой болью в сердце. и диму ненавидит тоже. — ладно, — почти беззвучно отвечает, разблокировав двери. она буквально вылетает из его машины, скрываясь в темноте, скрываясь от него. дима со всей силы ударяет по рулю, задев клаксон и распугав голубей, стремительно взлетевших в небо от неожиданного звука. олеся отошла слишком далеко от того места, куда должно было приехать такси. больше не чувствуя холода, она уходила все дальше и дальше от машины журавлева. разбитая, уничтоженная. слышит противный резкий гудок машины, вздрагивая, вытирает слезы, размазывая по лицу дорогой макияж. думает, что неплохо было бы сейчас закурить, но жвачки не осталось, а максим и так уже смотрит на нее косо. диме бы хватило дружбы с ней, ему бы хватило хотя бы ее улыбки, он бы скрывал свои чувства всю жизнь, лишь бы она не отдалялась. но она ушла. а дома — лена, которая не уйдет. только не после шести лет брака, четыре из которых были вполне счастливыми. ты не знал теперь, куда засунуть свою никчемную любовь к олесе. как заставить себя снова полюбить жену? как вернуть хотя бы то, что еще можно вернуть? завершили первый сезон натальной карты несвоевременно и как-то скомкано, не разговаривая ни в гримерке, ни в перерывах ни о чем, кроме работы. олеся теперь постоянно пахла вишней и сигаретами, а дима шутил наигранно и сухо. планировали выпустить еще хотя бы серий пять, но дела не пошли, съемки постоянно задерживались, просмотры упали. дима уехал с леной в дубай, плюнув на все, сбежал от помешанных на олесе мыслей, но даже в дубае она преследовала его во снах. там она его любила. жена наконец могла выдохнуть, ведь дима, хоть и стал более мрачным и тоскливым, в разговорах олесю ни разу не упоминал, а на все вопросы о ней отмахивался. сначала отвечал постоянно поссорились, да и хуй с ней, а потом лена и вовсе спрашивать перестала. журавлев делал маленькие шаги, по крупицам восстанавливая забытые чувства к жене, пытаясь снова заставить себя любить ее. каждый день старался смотреть на лену теми глазами, какими смотрел, когда они только познакомились. хотя все его попытки и сводились к тому, что он смотрел на нее так, как сейчас бы смотрел на иванченко, дима искренне верил в успех своей затеи. он был убежден, что одна брюнетка не сможет сломать всю его жизнь, но улыбаясь жене, восхищаясь ее терпением, мягкостью и красивым личиком, он все равно каждый раз мыслями был в любимых серо-зеленых ледяных глазах. дима ведь понимает, что его самоуважение должно быть сильнее чувств, что олеся сама ушла из его жизни, сама предала все, чем они были когда-то, но поделать с своей никому не нужной любовью ничего не мог. ему жизненно необходимо причинять себе лишние страдания, хронически тосковать и скучать. олеся думала, что вычеркнула диму из жизни, думала, что хоть и пообещали друг другу возобновить съемки натальной карты, никогда так и не сделают этого, а если сделают, то не в ближайшее время точно. она надеялась, что в следующий раз когда они увидятся, ей уже будет не так плохо, ей не придется строить из себя самоуверенную стерву, не придется закрываться в самой себе, лишь бы оттолкнуть его подальше. очередная любимая кружка с недопитым чаем без всякого сожаления летит в стену, разбиваясь на мелкие осколки. она не выдерживает. поджимает колени и нервно зарывается руками в густые волосы. по щекам льются слёзы, а всхлипы легким эхом раздаются по всей квартире. знает прекрасно, что максим все слышал. опять. знает, что подолгу будет сидеть рядом с ней на коленях и успокаивать. максим ее любит, а олеся себя ненавидит. но не прошло даже пары месяцев, когда олеся собственноручно согласилась участвовать в глупом шоу на стс, прекрасно зная, что и журавлев там будет. могла отказаться, могла ведь действительно не видеть его еще сколько угодно, но ее так к нему тянет. хотела хотя бы увидеть его, понять, что все с ним нормально, что только ей так невыносимо больно до сих пор даже думать о нем. замечает диму сразу же, как только он на съемочной площадке появляется. когда руку каждому встречному жмет, внимательно обводит территорию глазами, пока взглядом с ней не встречается. приехала все-таки. не знает, смеяться ему или плакать теперь. дима же совсем не ждал встречи с олесей, как самый верный пес, считая дни. еще чуть-чуть и он бы кружочком в календаре дату съемок отметил. дима глаз с нее не сводит, и она точно знает — он подойдет. всегда подходил. и он подошел. застыл перед ней нерешительно, будто ожидая, когда ее глаза, как светофор, дадут зеленый свет. сказать ей что-то? сказать, что блядски соскучился по ней, что жить, отказывается, вообще без нее не может, сказать, что любит так, как никого никогда не любил? — привет, — улыбка сама появляется на губах в ответ на его добрые, доверчивые даже после всего глаза, хотя все внутри кричит бежать от него. скучала. скучала безумно. — я соскучился, — озвучивает ее мысли, притянув к себе. без спроса, без разрешения, как будто это чертовски правильно, как будто так и должно быть. она утыкается носом в его грудь, вдыхая приятный аромат духов, которые лена ему на день рождения подарила. дима в волосы ее шелковые пальцы запускает, взъерошив их, как любит любил. и они оба так пусты, и в пустоте очаровательны. олеся аккуратно отстраняется, но дима все еще чувствует ее близко-близко. он не забыл какого это — чувствовать ее. от нее сигаретами не пахнет, бросила наверное. надеется, что бросила. иванченко больше не говорит ни слова, и искорка в глазах гаснет, а может диме просто показалось, что он ее видел. он смотрит на нее и не верит, что его любимая о-ле-ся причинила ему столько боли, что она и дальше продолжит делать это, даже если ее объятия сейчас сказали больше всех ее резких и жестоких слов. олеся глаза опускает, пытаясь успокоить измученное сердце, каждый раз реагирующее на него так же, как при самом сильном выбросе адреналина. олеся пачку чапмана своего дурацкого вишневого достает, а дима сплевывает ей чуть ли не под ноги, заставляя ее всю сжаться. журавлев знает, что это моветон, но олеся с ебучими сигаретами — куда хуже. — дружелюбнее некуда, — смеется непонятно откуда взявшийся егор крид, который сам и пригласил их на эту съемку. прятки — его шоу, но прячется совсем не егор. прячется журавлев от своих чувств, а олеся прячется от него. искать некому, если спрятались оба. егор больше никак не комментирует то, что увидел, предупреждая только, что начнут через несколько минут. он с димой о левых вещах каких-то говорить начинает, потихоньку снимая возникшее между бывшими друзьями напряжение. он и знать не знал, что они не общаются больше, что они теперь, видимо, не переносят друг друга, а даже если бы и знал, ему-то какое дело? работа — работой, личное — личным. шастун, еще один приглашенный на прятки гость, становится чуть дальше от димы рядом с олесей, дав прикурить сигарету. они обнимаются, смеются, весело переговариваются. журавлев легко отвечает на непринужденные вопросы егора, хотя горло жжёт и сжимает, и чувствует он себя инвалидом чёртовым. и снова не может прекратить смотреть на олесю, не отошёл ещё. а еще хочет резко, без объяснений пройтись кулаком по миленькому лицу своего близкого друга шаста за то, как беспечно он затягивается в такт олесе, как ласково проводит ладонью по ее плечу, как заставляет диму ревновать без весомых причин. все, что доступно антону — даже такая мелочь — для димы было всем миром, а теперь ничего. будто почувствовав что-то, антон резко поднимает глаза, встречаясь с димой взглядом. весело машет, на что он улыбается, но улыбка ненастоящая, она как красивая картинка для невыносимой боли, скрывающейся за ней. журавлев устал чувствовать ее. из-за нее он выглядел глупо, жалко, выглядел никем абсолютно. и от этого слишком уж сильно коробило. а когда дима в себя приходит, оторвав наконец взгляд от этих двоих, егора рядом уже нет, а все вокруг начинают суетиться. вот что имеется в виду под глупо и жалко. он больше не замечает ничего, кроме того, что бьет под дых больнее всего. ведь если отдаваться, то отдаваться полностью. люди начинают кричать, когда егор даёт условный знак, и начинают расходиться кто куда. каждый улыбается в свою камеру, тащит на себе тяжелый реквизит, избегает окружающих, стараясь не думать о том, что кто-то намного более искусно умеет прятаться. дима теряет олесю из виду, но прекрасно знает, где она спрячется, ведь себе он место выбрал буквально в метре от нее. а вообще — прятки дело нервное, никогда не знаешь, куда пойдёт тот, кто ищет. но самое страшное — когда тебя находят, это точно. дима уже несколько минут любуется тем, как непринужденно иванченко болтает на камеру, показывая пустырь, окружающий здание. а когда она на него камеру переводит, вдруг испуганно вскрикивает, явно не ожидая увидеть здесь никого хотя бы первые минут двадцать. — ты издеваешься? — выключив камеру и отложив ее на деревянные перила балкона, олеся складывает руки на груди, смотря ему прямо в глаза долго и пронизывающе. до мурашек. они стояли на одном и том же балконе, на который вели две двери из разных комнат, и обе были тщательно скрыты. — хорошее место же, — дима разводит руками, отчаянно желая не ввязываться ни в какие ссоры с миссис-ничего-не-хочу. — да, но это мое место. — холодный взгляд настоящей русской королевы. именно она сразила его, подчинила своей воле. — где, блять, написано? — дима резко захлопывает крышку камеры, даже не обещая себе, что снова включит ее. — я тебе ни слова не сказал, у тебя уже миллион причин доебаться до меня. — я не… — ты ушла, олеська, — лукаво улыбается и говорит слишком весело, учитывая не самую веселую ситуацию и то, как хуево ему без нее, — сказала, что не хочешь ничего. я понял, — выставляет руки перед собой, будто бы в защитном жесте, но на самом деле за глупой манерностью пытается скрыть то, как ему больно до сих пор, — не надо каждый раз доказывать мне, что я пустое место в твоей жизни. она знает, что ушла. и знает, что вернулась, хоть и ненадолго. олеся чертова эгоистка, и это она знает тоже. — зачем ты тогда пришел сюда? — жалобно выдавливает из себя. — чтобы выиграть, нужно спрятаться, олесь. я спрятался здесь. хочешь, найди себе другое место, — он ведет себя как ребенок, но ведь и игра в прятки детская. олеся и вправду выбрала этот балкон первая, но диме слишком мало видеть ее пять минут перед съемками и после. ему нужно больше иванченко, он даже готов терпеть все ее холодные взгляды, игнорирование и табак, который пропитал, казалось, ее всю. ему просто нужно, чтобы она была рядом, хотя бы ближайший час. дима хочет смотреть на нее, хочет знать, что у нее все хорошо, ведь его все еще волнует с кем она и как. его сердце все еще так глупо тянется к ней. — это смешно, — натянуто улыбается, но смеяться ей не хочется. в его глазах напротив разочарование и пугающая пустота. в ее не меньше. но олеся только играла, хоть и профессионально, а вот дима не притворялся. когда пытался сохранить отношения, не лгал, когда искрился заботой и теплом, не игрался. дима честный. и цепляться за нее он не станет. — смешно, как ты бегаешь за мной. ты вообще в курсе, что женат, черт возьми? — пожалуйста, уходи. олеся все его слабые места знает, она знает, что такое оскорбление в его адрес непростительно. а еще грубо, нечестно и жестоко. олеся знает, что он никогда не простит ей этих слов. дима слишком преданный. она знает, куда нужно бить. и бьет. безжалостно и хладнокровно. журавлев резко хватает ее за руку, притягивая к себе. ему хочется кричать, хочется сломать все вокруг себя. он ведь не железный. ему уйти от нее тяжело, но оставаться невыносимо. — бегаю за тобой? — его голос срывается, но все равно звучит устрашающе. они оба понимают, что он никогда ничего ей не сделает, но у олеси сердце как сумасшедшее бьется, а у димы и вовсе вот-вот остановится. его зацепило. — простите, блять, пожалуйста, за мое излишнее внимание. я не привык к тому, что друзья, — прерывается, чтобы перевести дыхание, а может, чтобы не задушить ее прямо здесь, — люди, которых я считал друзьями, вдруг начинают ненавидеть меня и, сука, даже не объясняют причины их такого мразотного поведения. — отпусти меня, — резко дергает рукой, пытаясь вырваться из крепкой хватки. теперь зацепило ее. олеся смотрит долго, не моргая, не дыша, пока воздуха хватает в лёгких, пока не становится больно, и слезы не застилают глаза. и ей так хочется рассказать ему все. ей хочется прижаться к нему, почувствовать тепло его рук, поглаживающих спину. она больше не хочет делать ему больно. не хочет сама чувствовать боль. ее мутит. дима ей про друзей говорит, а у нее внутри рушится все. с каждым разом все сильнее. она ненавидит этот ярлык, который он навесил, не спросив ее, ненавидит себя и его тоже. все-таки любит, получается? это же ее дима. он такой родной. хороший, добрый. даже с потухшими глазами он тот, от кого щемит сердце, тот, кого готова беречь даже от самой себя. олеся — ведьма. иначе что это, если не приворот? она может сказать ему тысячу мерзких слов, но стоит увидеть слезы в ее глазах, он теряется, забывая про все. помнит лишь свою любовь к ней. помнит ту олесю, которая была нелепой, милой, смешной, которая обнимала нежно-нежно, и очаровательные глаза которой сияли жизнью, теплом, счастьем. помнит ту олесю, которой не составило большого труда стать самой дорогой для него. когда-то они обнимались каждую секунду, не в силах отпустить друг друга. они были родственными душами, были друзьями, любили друг друга, пока любовь не перестала быть дружеской. шутки перестали быть смешными, ведь больше не были шутками. — я устал, олесь. лучше бы я никогда не знал о тебе. — дима тупо пялится на нее, уже почти ничего не соображая. — я правда не хотела, чтобы все так получилось. прости, ладно? — олеся едва на ногах стоит. у нее внутри уже умерло все, что умело чувствовать, что чувствовало к диме нечто большее, чем то, на что способны звезды и карты таро. олеся никакая не снежная королева, сейчас, перед ним, она кошечка с печальными глазами и пустотой внутри. — пожалуйста, уйди от меня, не бойся. хочу, чтобы ты ненавидел меня. дима чувствует ее прерывистое дыхание на своих губах. слышит, как сильно бьется ее сердце и как его сердце отвечает тем же. и он ненавидит. ее глаза, в которых видит звезды, ее губы, которые хочет целовать. а олесю ненавидеть он никогда не сможет. — ты дура, олеська, — дима к себе ее прижимает, потому что плевать он хотел на то, что она говорит. — как я могу ненавидеть тебя? — она так сильно напряжена в его руках, но сердце о ребра колотится сильнее. олеся голову к его груди прижимает, вдыхая аромат знакомый. родной до боли. олеся хочет чувствовать себя в безопасности рядом с ним, но она опасается того, что может сделать сама. она такая хрупкая в его руках, что дима боится разбить еще что-то, если хотя бы что-то осталось. такая до невозможности нежная. такая красивая. дима отстраняется, но остается близко-близко. так близко, что чувствует олесю каждой клеточкой тела, и каждая клеточка тела тянется к ней еще ближе. заглядывает ей в глаза и тонет. он видит в них отражение своей любви, он видит ответы на все свои вопросы. в них нежность, тепло, как он хотел. и они смотрят только на него. нежная, нежная — желанная. неожиданно его рука сама тянется к выбившейся пряди волос и сама заправляет ее олесе за ухо. иванченко тяжело сглатывает, а ее прозрачные глаза становятся чуть темнее. достаточно для того, чтобы принять неправильное решение. целуй меня, пока лучи не целятся в нас, пока еще мы что-то чувствуем, пока мы еще здесь. ее охуительные губы оказались такими же охуительными на вкус. она отвечает сразу же, и диму в мгновение наполняет эйфория. оказывается, все, что было нужно — поцелуй ведьмы. целует ее так, как никогда никого не целовал. а вокруг города полыхают от пожаров, вселенные рушатся, превращаясь в маленькие черные дыры, а с неба падают миллионы звезд. он чувствует на своих губах каждое ее слово, которое осталось несказанным. олеся резко отстраняется, прикрывая пальцами слегка опухшие губы. она не верит, что позволила этому случиться. у димы лицо виноватым становится, он что-то сказать хочет, наверное. олеся шаг назад от него делает, головой качая, будто болванчик. целуй меня. а затем сама снова приближается, положив руку журавлеву на щеку. пару секунд смотрит своими бездонными в его, словно колеблясь, и целует. отчаянно, некрасиво, слишком чувственно. его с ног сбивает. я ненавижу, когда ты мне так нужен. дима не хочет отпускать ее, но поцелуев больше нет, а холодные искорки в ее глазах угрожают расправой. либо он счет времени потерял, либо нежность в ее глазах ему привиделась. они все такие же — ледяные и пустые. — никогда. слышишь? никогда больше так не делай, — ее тихий, но твердый голос заставляет крупного сильного журавлева сжаться. его начинает трясти, ведь только что она сама целовала. важна ведь лишь степень искренности. ведь только что, все в его маленьком счастливом мире встало на свои места. когда игра заканчивается, король и пешка падают в одну и ту же коробку. — я люблю тебя, — резко выдыхает, пытаясь рассмотреть в ее глазах хоть что-то. ведь права на ошибку уже нет, слишком поздно. он просто слишком честный, слишком преданный. такого даже звезды предугадать не смогли. сердце грозит разорваться внутри, а его стук эхом отдается в ушах. дима чертовски боится пропустить то, что скажет иванченко. где-то внутри теплится надежда на лучшее, а когда и надежда умрет — ничего уже не будет. но олеся лишь покачала головой, обхватив себя руками в защитном жесте. в глазах снова слезы, а внутри снова бездонная пустота, только стала еще мрачнее. три слова, которые она никогда не скажет, застряли поперек горла, вынуждая ее задыхаться. невыносимо больно. и она больше не чувствует себя живой, ведь ее горячо любящее сердце — оно замерзло. олеся не смотрит на него, она хочет забыть то, что он сказал. а дима хочет убить ее, или себя, только чтобы самому забыться. они же совершенно разные, но при этом до невозможности близкие. гомогенные вещества, созданные абсолютно не похожими друг на друга организмами. созданные, чтобы любить. и диме она — ее любовь — пиздецки нужна. хочет больше, чем сердце, больше, чем мир, и дольше, чем вечность. он хочет, чтобы олеся любила его так же, как он ее. чертовски неправильно, безоговорочно и искренне. а олеся любит. но в игре в прятки, чтобы выиграть, нужно спрятаться. вот и олеся кое-что спрятала. она спрятала сло-ва.