Она случилась с ним снова

      Стоя с закрытыми глазами на краю обрыва, она слушала звуки разбивающихся о скалы волн. Свист солёного ветра, соприкасаясь на лету с глубокой водной лазурью, становился песней моря, разлетался пенными брызгами и, ласково дотрагиваясь до белой девичьей кожи, оставлял на ней капли солёной влаги.       Неподалёку, прямо из тронутого закатом жаркого марева, соткался мужской силуэт. Взгляд коренастого молодого человека, шагнувшего на выжженные солнцем белые камни, зацепился за одинокую фигуру, выделяющуюся на фоне залитого нежным вечерним румянцем неба. Сердце забилось сильнее, ладони непроизвольно сжались в кулаки. Он не торопился подходить, не хотел обнаруживать своё присутствие раньше времени, не смел нарушить момент, которого ждал долгие годы. Мечта казалась несбыточной, хотя мысль о том, что любое желание может исполниться как раз тогда, когда перестаёшь ждать, была ему знакома. Однако Виктор, вопреки доводам собственного разума, ждать никогда не переставал.       Через несколько шагов под его ботинок из дублёной драконьей кожи попал круглый камешек. Отскочив, он ударился о другой, побольше, и тот покатился с обрыва, радостно увлекая следом своих мелких собратьев.       Вздрогнув от неожиданности, девушка обернулась на звук, широко распахнув глаза. Шальной ветер играл с её кудрями, бросая их на лицо.       Они стали длиннее, намного длиннее… А лицо — тоньше. И только взгляд всё тот же.       Даже издалека в этом взгляде он различал столько жизни, сколько никогда не видел ни в каком другом. Её губы дрогнули, одаряя мягкой улыбкой, заставляя его расслабить судорожно сжатые ладони. Он хотел предстать перед ней грациозным, ловким, не таким, каким она могла его помнить, но неуклюжесть, присущая ему на земле, всегда мешала.       Не то, что в воздухе.       Выпрямившись, он пошёл ей навстречу, с каждым шагом становясь всё ближе и ближе к своей мечте.       — Привет, — произнесла она, и голос её разлился в пропитанном солью воздухе музыкой для его ушей.       Голос этот он слышал порой по ночам, закрывая глаза. Он то звал его по имени, то что-то читал тихим шёпотом, как читала она порой, сидя рядом с ним в библиотеке Хогвартса. Ему нравилось думать, что она и в самом деле читает сейчас там, далеко-далеко, в туманном Лондоне, чтобы он здесь, в солнечной Болгарии, засыпал, убаюканный её старательным перечислением: Пять унций оленьего молока Одна пинта розовой воды Чайная ложка собранной при луне сухой лаванды Листья лапчатки Корень асфоделя Масло нероли...       Воспоминания дарили призрачное счастье её присутствия. А её смех… Когда что-то не складывалось или и вовсе шло наперекосяк, он закрывал глаза и слышал её смех, в котором звучала сама жизнь.       — Привет, — ответил он, ощущая, как во рту пересохло.       Он остановился, словно перед ним вырос невидимый барьер, молча ожидая её шагов навстречу. То, что она находилась здесь, в Болгарии, так близко, казалось невероятным. Что если это всего лишь иллюзия? Или сон… Тогда он вот-вот проснётся.       Словно почувствовав его сомнения и неверие, она шагнула к нему. Ещё шаг, ещё… Сердце отбивало бешеный ритм. Зачарованно глядя в её внимательные тёплые глаза, он и опомнится не успел, как она оказалась рядом.       — Апрель в Болгарии всё же слишком холодный, ветер пробирает до костей, — сказала она, и он согласно кивнул. — Я хотела бы оказаться здесь летом, когда море станет тёплым, а ветер будет не таким порывистым. Да и в министерстве накопилось слишком много дел. Меня перевели в другой отдел...       — Да, ты писала. В отдел Магического Правопорядка. Я запомнил, Гермиона. И здесь у тебя тоже дела? — спросил он, вдруг осознав, что на самом деле не знает о ней ничего, кроме того, что вычитал из газет.       От неё уже давно не приходило писем. Сначала их переписка была регулярной, но с каждым годом она писала всё реже, а война в магической Британии и вовсе отрезала их друг от друга. И каждый день начинался со страха, что его храброй Гермионы вдруг не станет. Только глубокая внутренняя уверенность в том, что она жива, давала ему силы. Он был готов в любой момент сорваться, броситься ей на помощь и делал всё возможное, чтобы оказаться там. Сначала он основал на территории своей страны сообщество противников Волан-де-Морта, искал сторонников, помогал финансово, поддерживал переписку с Луной Лавгуд. Именно она сообщила о том, что Гермиона жива, что с ней всё в порядке. Это было самое важное, остальное не имело значения. Война закончилась, и в один прекрасный день он увидел газету с кричащим заголовком:

Юные волшебники, победители войны и друзья Гарри Поттера,

Грейнджер и Уизли, теперь — семья!

      Тогда он смял эту проклятую газету, вместе с собственными мечтами, желаниями и надеждой. Он старался о ней не думать, но Гермиона по-прежнему приходила к нему во снах по ночам. Навещала и днём: стоило ему закрыть усталые глаза, как она появлялась перед внутренним взором, прижимая к груди извечную стопку потрёпанных книг, взмахивала копной каштановых волос, касалась его непослушными кудрями, смеялась, кружилась в его объятиях на Святочном балу...       И вот, спустя пять лет, в его окно влетела сова с до боли знакомым конвертом. Он никак не мог в это поверить, бесконечно перечитывая её письмо — раз десять подряд, может, больше.       Гермиона писала, что с ней всё в порядке, что она теперь вдруг поняла, как скучает по их переписке, просила прощения за то, что исчезла на столько лет. Рассказала о том, что вернулась в Хогвартс и окончила упущенный в борьбе за победу учебный год. Что проводила много времени с родителями, и в какой-то момент хотела и вовсе отказаться от волшебного мира, боясь потерять их навсегда. Что пошла работать в министерство Магии, следуя за своей детской мечтой, и потерялась в бесконечных проектах. Так много про борьбу за права эльфов, про свои достижения, и почти ничего личного. Наконец она сообщила, что будет летом в Болгарии, но прошло около двух недель, и он получил ещё одно письмо, в котором сообщалось, что всего через три дня она будет здесь.       — Виктор, — произнесла она, осторожно касаясь его плеча ладонью. Он нахмурился, и Гермиона сразу перестала улыбаться. — Извини, я так внезапно свалилась на твою голову... Ты, наверное, был занят, и наша встреча, возможно, неудобна... — Виктор наблюдал за тем, как она сводит брови, вероятно, подбирая слова. — Может быть, ты не один, и я… — Её ладонь неловко соскользнула с его плеча, и тогда он, отмерев, перехватил её руку, задерживая в собственных ладонях.       — Я не женат, если ты об этом. Просто я тебя уже не ждал.       Гермиона явно растерялась и уже собиралась отступить, когда он сделал последний шаг, преодолевая остатки расстояния между ними. Теперь они стояли так близко друг к другу, что Виктору казалось, будто он теряет равновесие.       — Я ждал тебя слишком долго, и мне начало казаться, что это ожидание — лишь моя глупая привычка, моя иллюзия. Ты знаешь — я не умею говорить. Это письмо, оно... Я ни о чём другом думать не мог. И сейчас не могу тоже. Скажи, может быть, тебе от меня что-то нужно или...       Она помотала головой.       — Тогда чего ты хочешь?       Гермиона поджала губы и вдруг искренне, без былого смущения и растерянности посмотрела ему в глаза, выдыхая:       — Я думала, что влюблена в другого. — Она почувствовала, как он вздрогнул. Горячие пальцы разжались, отпуская её ладонь. — Виктор, я думала так раньше. Мне казалось, что чувства можно так же легко разложить по полочкам, как ингредиенты для зелий или цифры в нумерологических таблицах... Но это оказалось намного сложнее, и я не справилась, не разобралась. Спутала любовь и привязанность. Рон всегда был рядом...       — Рон... — выделил он.       Гермиона кивнула.       — Вы женаты?       Она помотала головой.       — Нет. Это были только слухи. Подожди, да ты, похоже, следил за мной по газетным статьям?! — воскликнула она, расплываясь в улыбке. Виктор кивнул, подтверждая.       Он никогда мне не врал, всегда говорил правду, порой слишком прямо, даже в лоб, но ведь это и было тем, чего я хотела, что было мне необходимо       Oна отвлеклась, проследив взглядом за сорвавшимся со скал облаком чаек. Виктор внимательно наблюдал за ней.       — Когда закончилась война, я не думала о себе. Рядом был Рон, и это казалось правильным. Мои родители потеряли память из-за меня, и я хотела вернуть всё назад, к тому же все мы понесли много потерь: друзья, близкие... Не было времени думать о своих чувствах, разбираться в них. Ну а потом возвращение в Хогвартс, после — министерство... Бесконечная рутина не давала мне отвлечься, не позволяла оглядеться вокруг, понять, чего я на самом деле хочу. Но однажды, когда я уснула, засидевшись над бумагами в своём кабинете, я увидела сон. Мне приснился ты, Виктор. Я больше не смогла уснуть той ночью, я будто очнулась, поняла...       Гермиона запнулась и, не дав ей договорить, Виктор вдруг обнял её, порывисто, сильно, так, что у неё подогнулись колени. Она вдохнула источаемый его кожей запах соли, горной сосны и собственных воспоминаний о том, ещё беззаботном времени, когда они в последний раз были так близко друг к другу.       — Я боялся, что больше никогда тебя не увижу. Вот так, рядом с собой. Что ты навсегда останешься моим другом по переписке. — Гермиона попыталась высвободиться, но Виктор лишь крепче прижал её к себе. — Сосредоточься, — уже с другой интонацией прошептал он, — мы сейчас трансгрессируем.       Гермиона прижалась к нему, и в то же мгновение они растаяли в сгущающихся над морем сумерках.

***

      Свет в маленькой белой комнате с низким потолком был приглушён. Гермиона продолжала всем телом прижиматься к Виктору, слушая ритм его сердца, наслаждаясь исходящим от него теплом, и ждала, что он заговорит первым.       — Может быть, ты хочешь пить? — спросил он, разрывая ставшую напряжённой тишину.       Чувствуя, как его ладони плавно соскользнули с её спины, Гермиона мягко отстранилась, чтобы посмотреть ему в глаза. Внимательный взгляд чёрных глаз жадно впился в неё, и она словно шагнула в бездну. Во взгляде его, суровом и недоверчивом, однако, никогда не было тьмы.       — Нет, — ответила она и, потянувшись к нему, приподнялась на мысы туфель, но, пошатнувшись, со смехом упала в его объятия. Виктор снова прижал её к себе, склонившись к её лицу. Гермиона приоткрыла губы, и он почувствовал, как шею обдаёт её нежным дыханием.       — Помнишь, мы однажды уже стояли так близко, тогда, на берегу Чёрного озера?       — Я помню. Никогда не забывал.       Виктор коснулся её губ, как когда-то впервые, с осторожностью, с ожиданием ответа и готовностью отступить. Гермиона обхватила его за шею, горячо отвечая на поцелуй, давая ответ на его вопрос, ясно прозвучавший в её голове:       — Позволишь поцеловать тебя снова?       — Да.       Словно слыша мысли друг друга, они охотно следуют им.       Виктор с наслаждением целует её, от прежней робости не осталось и следа. Словно все эти бесконечные пять лет пройдены вмиг, за один этот поцелуй, смяты их губами. Её пальцы постепенно сползают с его шеи, цепляются за плащ, и он прерывает поцелуй, помогая ей в попытках стянуть с себя верхнюю одежду. Гермиона улыбается ему в губы и отступает назад, делает ещё шаг, продолжая смотреть ему в глаза. Виктор застывает на месте, вопросительно глядя на неё. Она касается воротника своего пальто и, замерев на мгновение, с улыбкой сбрасывает пальто на пол, поворачивается спиной.       — Расстегни, пожалуйста, молнию, — просит она, но он продолжает стоять без движения, словно его парализовало заклинанием, не может сделать даже шага вперёд. — Виктор, расстегни молнию на платье, — повторяет она свою просьбу, понимая, что он сейчас испытывает.       — «Молнию»? Что это? — спрашивает он, еле размыкая уже пересохшие губы.       Вряд ли речь идёт о метле.       Гермиона улыбнувшись, нетерпеливо поводит плечами, указывая на незнакомую ему деталь своего платья.       И Виктор быстро, без колебаний и опостылевшей неуверенности выполняет её просьбу. Кладёт ладони ей на плечи, поворачивая Гермиону лицом к себе. Она замечает, как заблестели его глаза, как заострились суровые черты. Он стягивает с неё лёгкое бежевое платье, упавшее к её ногам, открывая её для себя, но ещё не смея открыто взглянуть на её полуобнаженное тело. Виктор продолжает зрительный контакт, глаза в глаза, словно желает разглядеть её душу. И Гермиона, словно в попытке расколдовать его, касается пальцами его скулы, скользит по обветренной коже, обводит сухие твёрдые губы. И в этот момент он срывается. Виктор целует её, хаотично, рвано, безумно.       Он берёт её на руки и несёт куда-то, не прерывая поцелуев, не прекращая слушать возбуждённый стук её сердца. А она обнимает ладонями его лицо, касается жёстких чёрных волос, и вдруг ощущает обнажённой спиной что-то мягкое... мех. Она лежит на меховом покрывале, утопает в меху, когда Виктор встаёт перед ней на колени. Гермиона выгибает спину, невольно скользя взглядом по потолку. Он покрыт лепными барельефами, изображающими птиц: свободных, хищных. Всевидящих птиц. Она вздрагивает от поцелуя, который Виктор оставляет на её животе. Гермиона выдыхает и приподнимается на локтях.       — Что-то не так? — спрашивает он, и Гермиона кивает, закусив губу, впивается пальцами в его плечи, пытаясь направить его вверх, к губам, за новой порцией поцелуев.       И его губы накрывают её: страстнo, до дрожи в теле, до потери мыслей...       — Виктор, — шепчет она.       Пальцами скользя по его шее, по плечам, Гермиона обнаруживает, что он полностью обнажён. Уже обнажён. Его кожа нагревает её пальцы. От бесконечно долгих поцелуев кружится голова.       Виктор прерывает очередной поцелуй и большим пальцем поглаживает её по щеке, смотрит ей в глаза. Его взгляд говорит о его чувствах намного больше, чем способны самые красноречивые слова. Он не хочет выпускать её глаза из плена своих, ему кажется, что и сама она может тогда исчезнуть, оказаться воплощённой лишь на время фантазией, и только глядя ей в глаза, он способен удержать её здесь, рядом с собой. Способен поверить в то, что это случилось. Что она случилась с ним снова.       Тело требует близости, и, подчиняясь его зову, он спускается ниже и ниже... Гермиона ещё сильнее сжимает его плечи, а он снимает с неё бельё, такое же светлое, как и её лёгкое платье, что лежит застывшей шёлковой волной на полу его дома.       И снова поцелуй: нежный, теперь медленный, будто бесконечный. Виктор смотрит на неё и чувствует, что она с радостью отдаётся ему, призывно приподнимается, словно приглашая, и он, принимая приглашение, наконец входит, не разрывая поцелуя, закрывая глаза, чувствуя вдруг неожиданную, невидимую преграду. Виктор подаётся вперёд и слышит её глубокий выдох. Ногти Гермионы царапают его плечи. Он открывает глаза и видит, что она тоже смотрит на него.       — Ты девственница? — серьёзно спрашивает он. От этого вопроса самому ему делается не по себе, тут же приходит страх обидеть её, собственноручно разрушить хрупкое счастье.       — Да, — просто отвечает она, и её пальцы путаются в его волосах. Гермиона снова тянется за поцелуем, а он остаётся в ней. — Это мой тебе подарок. С Днём рождения, Виктор.       Он хмурится, недоумённо глядя на неё, замирая в проникновении, и только сейчас вспоминает, что сегодня действительно его день рождения. Этому празднику он никогда особенно не радовался, не придавал ему значения, но теперь он запомнит. Непременно запомнит.       — Гермиона, — шепчет он.       И она, улыбаясь, целует его. Снова движение вперёд, толчок, ещё один, ещё. Виктор старается быть нежным, не прекращая её целовать, гладить высоко вздымающуюся грудь и подрагивающие плечи, путаться пальцами в волосах. И время в этих минутах близости меняет свой ход, вовсе останавливаясь.       Он шепчет ей на ухо:       — Как долго ты думала над подарком?       Гермиона тихо смеётся его шутке.       — Я совсем не думала. Виктор, я тебя... — но она не успевает договорить, когда он сплетает их языки в поцелуе.       «Это я тебя!», — отвечает он мысленно, ведь слова им больше не нужны.       Несбыточная мечта наконец сбылась.