Вот я разве красивый?

      В Кофейнике душно. Безумно душно. Неужели нельзя приоткрыть окно? Я морщусь и кусаю губы. Бесит.       Мимо пролетает Белобрюх, толкает локтём в спину. Хочется швырнуть ему вслед чашку, но я этого не делаю — боль сковывает на секунду мышцы. А когда проходит, он уже далеко. Да и чёрт с ним. Мелюзга.       За два стола отсюда Птички режутся в карты. Приглядываюсь, пытаясь в полутьме разглядеть лица. Видно плохо — зеленый мешается с темнотой помещения. Незаметно оглянувшись, чуть сдвигаю очки, становится немного светлее. Сидят, как на насестах, трое — Дракон, Гупи и Ангел, где-то потерявший Бабочку. Дракон хмурится, проигрывает, наверное. Я отворачиваюсь. До этих мне дела нет, а его… Его бы я узнал и в полнейшей темноте.       Я, скривившись, заливаю в себя остатки кофе. Точнее, той бурды, что здесь им называют. Рядом материализуется Кролик. — Ещё? — спросил он, махнув зелёными короткими патлами.       Я смотрю на мелкие капли, стекающие по стенкам чашки. — А давай, — я киваю и зачем-то улыбаюсь. Кролик закатывает глаза. — Ещё обеда нет, а ты уже надрался где-то? — он мешает что-то там, на своей «барной стойке». — Я совершенно трезв, дружище! С чего такие выводы? — сегодня я действительно трезв. Надо же. И, несмотря на то, что я сказал правду, отчего-то краснею. Хорошо, что в темноте не видно.       Кролик ещё раз качает головой и устало вздыхает. — Приоткрой окно, братишка, — я кладу руки перед собой, роняю на них голову. От духоты и специфического запаха кружится голова.       Слышу, как он отходит, а потом — спасительный звук щелчка на оконном затворе. Вдыхаю свежий летний воздух, в глаза бьёт единственный луч света, пробившийся из-за поднятой ветром шторы. Щурюсь и вновь открываю глаза.       И вижу его.       Он идёт, тяжело опираясь на трость. Рядом с ним Сфинкс и, разумеется, Тень. Его я не вижу, но я знаю, что он с ним. Он всегда с ним. Я выпрямляюсь, провожаю их взглядом, просто надеюсь, что они сядут так, чтобы я их видел. И, слава всем чертям, они садятся почти напротив.       Он сутулиться, едва заметно постукивает по полу ногой, оглядывается. Замечает своих Птенчиков, улыбается им уголками губ. Я давлю в себе желание разбить каждому из этих троих рожу. Посмотри на меня. На меня. Я же здесь. Где-то внутри, в области живота, просыпается чудовище. Я заливаю его кофе.       Но он меня не видит. Снова поворачивается к Сфинксу, они о чём-то разговаривают. Я пью кофе, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. Я почти ощущаю запах его одеколона, хоть и понимаю, что мне лишь кажется. Он так далеко.       Он наклоняется вперёд, что-то быстро говорит, слегка прищурившись. Сфинкс смеётся и легонько касается его ноги своей. Будь это кто-то другой, Сфинкс бы хорошенько его пнул, но пинать Стервятника — очень плохая идея. Особенно по ногам. Я хмурюсь. Сфинкс касается его.       Но на Сфинкса чудовище не реагирует. Это друг, почти брат, это проверенная, безопасная зона. Пусть даже Стервятник ему улыбается. Ему, а не мне. Снова не мне.       Он отворачивается — его окликнул кто-то из Птичек. Я вижу его затылок, его чудесные длинные светлые волосы. Я знаю их запах — запах хвои, какой-то травы и слёз. Так вообще пахнет Стервятник. Когда лежишь рядом в его палатке, тасуя карты или разливая очередную настойку, очень чувствуется.       Я продолжаю заливать чудовище кофейной дрянью. Может, оно в нём утонет и станет легче?       А к ним подходит Чёрный. Я удивлённо поднимаю брови и возвращаю на место съехавшие вниз очки. Неожиданная компания. Чёрный касается его плеча, привлекая внимание.       Чудовище просыпается. Вскидывается, встаёт на дыбы, рычит и рвётся наружу. Я смотрю на огромную руку Чёрного, лежащую на его хрупком плече, и мне хочется… Да, мне хочется порвать его на кусочки.       Убери.       Убери от него свои огромные лапищи!       Почему какой-то там Чёрный позволяет себе так нагло к нему прикасаться, а я не могу?       Я чувствую, как немеют пальцы — я слишком сильно сжал чашку. Ставлю её на стойку, с трудом отвожу взгляд. Растираю руку. Мельком гляжу на них — Чёрный отпустил его плечо, но сейчас они увлечённо разговаривают. Чудовище дерёт мне грудину изнутри.       Я хочу пойти и разогнать их всех. Разогнать, растолкать. Перебить, если понадобиться. Чтобы они оставили его мне. Он мой. Я хочу, чтобы он говорил со мной. Касался меня, шутил со мной. Улыбался мне. Его улыбка… Он так редко улыбается. Это почти праздник. Я хочу быть тем, кому он его устраивает.       Я хочу. А он нет.       Но он всё равно мой.       Чёрный уходит. Появляется Длинная. Мне хочется, чтобы вернулся Чёрный.       Сфинкс и Стервятник тоже от неё не в восторге, как я отсюда вижу. Сфинкс откровенно кривится, когда она падает рядом, Стервятник пытается соблюдать вежливость. Надолго ли его хватит? Я наблюдаю, как Габи качается из стороны в сторону, выдыхает дым, как откровенно смеётся и двигается. Мне становится противно. Поэтому я отвожу взгляд от её уж слишком короткой юбки и смотрю на его длинные чёрные брюки. Поднимаю глаза выше, на его тонкие изящные бледные руки, цвет которых оттеняют чёрные рукава рубашки, на старый пиджак, на его уставшее лицо. И вдруг замечаю, как Длинная начинает гладить его по ноге.             Чудовище сталкивает меня со стула. Я срываюсь, потому что больше не могу терпеть. Он мой. И эта разукрашенная сука не имеет права его лапать!       Я встаю и иду к ним. Я тоже вожак, в конце концов! Пусть и совсем другого толка. Пусть и между нами пропасть. — Хэй, народ! — я, как обычно, будто бы навеселе, хотя всё ещё не пил. — Всем добрый день и с Новым Годом! Мой дражайший друг, — я киваю Стервятнику, — не могли бы мы отойти?       Стервятник косится на Габи и секунду смотрит виновато на Сфинкса. Сфинкс вздыхает. Я протягиваю Стервятнику руку, помогая встать. Я чувствую, как его сухие руки касаются моей кожи. Чудовище внутри радостно сопит.       Мы идём к двери, я распихиваю людей перед нами. Если хоть раз он запнётся, я им всем ноги переломаю! Он, к счастью, идёт ровно. Только тяжело.       Свежий воздух коридора мы оба вдыхаем с радостью. Он прислоняется к стене. — Что, не понравилась тебе Длинная? — я прилипаю к стене рядом с ним. Мы одни. Он сейчас только мой. — Она… Своеобразная… — он кисло усмехается. — Так и скажи — она уродка. — Ты же знаешь, я не сужу людей по внешности, — он включает «вожаческий» тон. — Это не правильно. При таком раскладе мы все здесь уроды.       Он делает паузу, но я не успеваю возразить — он продолжает. — Вот скажи, разве я красивый? — он смотрит на меня выпуклыми жёлтыми глазами. Почти таращится.       Ты самое прекрасное, что я видел в своей жизни. — Вполне, — я пожимаю плечами. Очки немного съезжают.       А он вдруг, неожиданно, смеётся. Коротко, резко и рвано, но он смеётся. Я улыбаюсь.       Улыбайся только для меня. Хотя бы просто улыбайся. — Ну да, красавец писанный, — он отлепляется от стены, отряхивает пиджак.       И уходит, не оборачиваясь.       Мы сегодня, конечно, ещё увидимся. В том же Кофейнике, в его палатке, в коридоре. Снова будем так близко и так далеко. Снова он будет не мой.       Я поднимаю очки и смотрю ему вслед. Ему настоящему, без зелёного фильтра. На секунду замечаю Тень. Он тоже здесь, конечно. Прости, дружище, я не хотел про тебя забывать.       Стервятник скрывается за углом, направляется в свои сырые птичьи покои.       Я стою у стены.       Я не люблю его, нет.       Но жить без него не смогу.