Приговор

*** — Здравствуй, мой новый палач. Старый от меня отказался. Ты знал, что так можно? Палач окинул ледяным взглядом юношу и мысленно поставил себе отметку: болтун. Таких он любил меньше прочих. Исполнителю Справедливого Именем Милостивого Бо Приговора не полагалось иметь чувств к Осуждённым. Но и у палачей бывают дни слабости. У этого палача, к примеру, ныло запястье после двух предыдущих Осуждённых. Юноша беззаботно продолжал: — Тебе же можно говорить со мной? Там ничего не изменилось? — он кивнул на стол, где были разложены таблички с символами. Две перевёрнутые. Ещё четыре на сегодня. Потом — отдых. — Охраняемое Великодушным Бо право любого свободного человека — выражать мысли вслух, — неохотно ответил палач и предупредил: — Это не повлияет на твоё наказание. — Ты ведь не знаешь, за что я здесь. На моё наказание ничто не повлияет. У юноши заплыл один глаз, а фиолетовая синева доходила по виску до линии роста пшеничного цвета волос, тяжело свисающих до плеч. В спутанных прядях засохла кровь. Стройная фигура, мускулистые руки. Рабочий? По речи не похоже. — Знаешь, почему отказался прошлый Исполнитель? Он сказал, что я напоминаю ему сына. У тебя нет детей? Если есть, они уже взрослые? Может, внуки? Болтуны имели склонность донимать Исполнителей жалостливыми историями из жизни, чтобы смягчить их. Взять хотя бы недавнего горбуна… А сегодняшний наглец, похоже, не впервые попался, раз назвал новым палачом. Прошлый Исполнитель не смог выбить из него дерзость. По наблюдениям палача, это исправляли несколько циклов Справедливых Наказаний. Палач склонился над третьей табличкой. «Держать в сознании. Не калечить. Два десятка. На усмотрение Исполнителя.» Впервые он видел такой невнятный набор символов. Фраза из Устава Исполнителя — и ничего конкретного. Два десятка? Чем?.. Палач поводил рукой над разложенными на другом столе Орудиями Справедливости, словно бы ждал, что одно из них само прыгнет к нему в руку, правильно истолковав символы на табличке. Этого не случилось, и палач выбрал привычную плётку. Осуждённый почему-то не спешил делиться слезливой историей, заверять в невиновности и умолять о пощаде. — Руки, — сказал палач. Юноша вытянул связанные в запястьях руки. Показной смелостью не скрыть страх. Руки тряслись. Палач размотал верёвку. Следы не были свежими. Содранная кожа уже местами заживала. Не впервые здесь — или дольше недели здесь? — Снимай рубаху. — Извини, палач. Я не буду ни одному из вас помогать делать вашу грязную работу. Палач подтолкнул юношу к стене, а тот не сопротивлялся. Словно бунтовал покорностью. Нелепо. Он смирно стоял, когда палач задрал его грязную рубашку и снял через голову. Молча позволил стащить рукава. Два десятка ударов… Да тут места нет. На спине первым бросался в глаза десяток бордовых линий. Кнут, недели три-четыре, прикинул палач. Широкие полосы от ремня. Свежие розовые линии. Синяки. Чёрные пятна у почек. И что натворил этот мальчишка?.. Хотя палачу — Исполнителю — не нужно знать. — Руки наверх. Юноша криво ухмыльнулся. — Я последователен в своих убеждениях и заблуждениях. Не рабочий, нет. Палач поднял его руку за запястье, защёлкнул кольцо наручника, повторил с другой рукой. Парня била дрожь. — Будь другом, сунь мне в рот кляп… Я визжу, как девчонка, когда меня бьют. Стыдно. — Милостью Благосердного Бо, — сказал палач, с удовлетворением запихав скомканную тряпку в рот болтуну. *** — Здравствуй, палач. — Я Исполнитель. Исполнитель Справедливого Именем Милостивого Бо Приговора, — сказал палач, пряча удивление. Прошло три дня, тот же юноша опять здесь. За что же всё-таки его?.. — Какая разница между Исполнителем Приговора и палачом? Ты никого не убиваешь? Или зависит от символов на табличках? Палач задумчиво поглаживал плётку. Может быть, за длинный язык. Простачок или прикидывается? Зачем? Хочет разозлить? Тем более — зачем? Станет только хуже. — Всеблагой Бо отменил смертную казнь, это известно даже идиоту в глухой деревне. К стене. — Известно, — согласился юноша, поворачиваясь спиной к палачу. — Ты кого-нибудь убивал? — Это не моя работа, — ответил палач, натягивая рубаху Осуждённого к плечам. На его спину смотреть не хотелось. — Даже случайно? — вкрадчиво поинтересовался юноша, в этот раз безропотно поднимая руки к кольцам, забыв о последовательности. — Непредумышленно. Ненароком. Невзначай. Знаешь, отвесил человеку затрещину, он не удержался на ногах, стукнулся головой — и всё. Или проходишься так буднично кнутом по спине, а у человека сердце прихватило? Или удар не рассчитал? Или избил так, что тот к вечеру истёк кровью? Такого не бывает? Палач примерился, хорошенько размахнулся и хлестнул плёткой по многострадальной коже. И правда, кричит, как девчонка. *** Три дня. Снова он. «Держать в сознании. Не калечить. На усмотрение Исполнителя.» — Почему ты здесь? — спросил палач. — Потому что меня привёл охранник. Или как их положено называть? Проводник к Справедливости? — Я не это спрашиваю, не придуривайся. — Зачем тебе? Если этого нет в твоих табличках, то тебе не должно быть интересно. Или хочешь узнать меня поближе? Куда уж ближе, как сказала девица парню на осенних гуляниях, — ухмыльнулся Осуждённый. — Если ты пытаешься вывести меня из себя, то ты близок к цели. — Интересно будет на это посмотреть. Палач приблизился и ударил Осуждённого в живот. Тот осел на пол, ловя дыхание. Палач дёрнул его за волосы, чтобы вставал. Юноша, кашляя, поднялся и выставил перед собой связанные руки, как будто это бы его спасло. — Я уничтожил целую деревню, палач. Но я здесь не за это. — За что? Юноша взглянул в глаза палачу, пристально, оценивающе, и тому вдруг стало не по себе. Он опустил руку, занесённую для нового удара. Синие глаза, как безоблачное небо в летний день. Отчего же так холодно? Голос у Осуждённого стал сухим, безжизненным. — Есть вещи, которые лучше не знать. Если я скажу… Я не хочу, чтобы из-за меня снова пострадали невинные. Впрочем, считать ли невинным Служителя Всеблагого Бо? — Ты много болтаешь. — А ты задаёшь вопросы. Исполнители не задают вопросов. — Осуждённые не поселяются в Доме Справедливости. — Ты слишком умён для простого палача. — А ты крайне глуп для того, чья спина напоминает лоскутное покрывало. — Нет, — возразил юноша. — Это следствие. Я глуп, следовательно, моя спина превратилась в лоскутное одеяло. — Хочешь меня поучить? — не сдержавшись, повысил голос палач. Юноша приподнял уголки губ. — Хочешь шутку? Палач мрачно смотрел на Осуждённого. — Милосердный Бо любит жителей северо-западных границ. — Это не смешно. — Почему же? Пару секунд поразмыслив, палач отвесил юноше оплеуху и ответил: — Ты сам знаешь, почему. — Потому что это вопиющая ложь. В этом и есть шутка. Это очень смешно, если подумать. На этот раз палач размахнулся посильнее. От удара юноша едва не потерял равновесие. — Вот и тому, первому, не нравились мои шутки, — через силу улыбнулся он, вытирая выступившую на губе кровь. — Кому-то они нравились? — спросил палач. *** Его так и приводили один-два раза в неделю. «Держать в сознании. Не калечить. На усмотрение Исполнителя.» Сегодня волосы у юноши были чистыми и от него пахло цветочным мылом. Только вот сегодня и символы на табличке поменялись. — Что ты сделал? — спросил палач. — Пока ничего. Это предупреждение на сегодняшний вечер. В прошлый раз он не оценил моих шуток. Никто их не любит. — Объясни! — Хочешь загадку? — Хочу ответ. — А будет загадка. Кто это? Это тот, кто иногда приходит ко мне. Рассказывает страшные вещи. То ли правду, то ли неправду. Обычно о моих знакомых. Из прошлого. Иногда говорит о моём будущем. Он, знаешь, совсем не милосерден. — Кто? — Это загадка. — Я не знаю, о ком ты, — раздражённо сказал палач. — Там кольца в полу. Они ставят меня на колени, приковывают. Руки, ноги. Думают, что я его пну, если дать мне волю. А пинает он. Меня на цепь сажают. А то ведь плюну, если смогу поднять голову. Юноша указал на свою шею. Там был красный след, как от ошейника. — Ему нравится, когда я подготовлен палачами перед его приходом. Я слабее и безопаснее. А ещё вкусно пахну цветами, а не кровавым потом. — Ты себя видел? Кому ты можешь быть опасен? — Тому, кто немилосерден и несправедлив. Угадаешь? — Лучше замолчи. — Ты первый спросил, — пожал плечами юноша. Бесстыжий лгун. Дерзкий дурак. Палач ударил его по щеке, а потом по другой — для равновесия. На табличке был символ кнута и десять засечек. *** Вчера. Он был здесь только вчера. — Хочешь сплетни? Юноша говорил сквозь зубы, а глаза были красными от слёз. Палач недоумённо изучал его лицо. Что могло случиться за несколько часов в тёмной одинокой камере? Что изменилось? После вчерашнего он так не выглядел, как сейчас. Говорят, боль сразу не чувствуется так, как к ночи. Неужели только это? Неужели, страшно подумать, он не выдумал. А если ответ на его загадку… — Я бы на твоём месте взвешивал каждое слово, — сказал палач. — Говорят, Всеблагой Бо никого не убивает. Ни преступников, ни врагов, ни воров, ни шпионов, ни грешников, ни рабов… — Заткнись, — предупредил палач. — Зачем? — притворно удивился юноша. — Охраняемое Великодушным Бо право любого свободного человека — выражать мысли вслух. Мой приговор от этого не изменится. — В Свободном Государстве Милостивого Бо нет рабов, — наставительно сказал палач, изучая лицо Осуждённого. Злое. Не как обычно. — Есть Добровольно Отказавшиеся от Благ, — подхватил юноша. — Есть Милостью Бо Прощённые, Великодушием Бо не упрятанные за решётки, не отданные на растерзание палачам, не выселенные в никуда из домов! Есть сосланные на рудники, на лесоповал! Мальчики, совсем дети! Есть девочки и женщины, отданные в Дома Удовольствий! Есть младенцы, брошенные в Колыбели Взросления, у которых одно будущее — тяжёлая грязная работа, слабое здоровье и ранняя смерть! Палач должен был приказать ему заткнуться. Палач должен был ударить его. Сломать ему челюсть. Бить его по лицу, пока вместо слов из его поганого рта, порочащего Всеблагого Бо, не станут вырываться лишь хриплые стоны. — Не кричи, — тихо сказал палач. — Я знаю. *** — Как становятся палачами? — Постепенно. — Накапливая ненависть к людям? — Накапливая безразличие к людям. *** На табличке снова был символ кнута и двадцать засечек. На скуле и подбородке Осуждённого красовались синяки, а на лбу, залепленная белой коркой мази, кровоточила рана. Как будто ударился головой. Прошла неделя с тех пор, как палач видел его в последний раз. Понадеялся, что отпустили. — Что ты ещё натворил? Государь Бо приезжал несколько дней назад в Дом с визитом. Посещал Старшего Отвечающего, осматривал помещения. Он и у тебя был? — Что, ты разгадал мою загадку? — ядовито спросил юноша. — Что ты сделал? Какую глупость ты ему сказал? — Не жалей меня, палач. Ты ничего не знаешь. Я не принимаю обвинение, но принимаю наказание. Быть может, однажды я всё-таки умру у тебя под плетью, и это будет настоящая милость судьбы. Юноша, прихрамывая, прошёл к стене с кольцами, прислонился лбом к кирпичам и закрыл глаза. Он тихо напевал себе под нос, и палач узнал колыбельную. Палач подошёл, приподнял рубаху, дотронулся до правого бока, на котором расцвели пятна от ударов. Юноша вздрогнул всем телом и охнул. Перелом. И тогда палач совершил маленькое преступление против Справедливости. Он взял табличку Осуждённого и поменял местами с табличкой, которая лежала последней, пятой в сегодняшнем ряду. На ней был символ порки ремнём. Ох уж этот тупой костолом, перепутал таблички, не понял цифры, недотёпа. Могут не заметить, не проверить. Но нельзя рассчитывать на это. Какому-то Осуждённому сегодня сильно не повезёт. Пускай же немного повезёт мальчишке с исполосованной спиной и плечами. Он отвёл юношу к скамье, и тот безропотно улёгся. На ягодицах у него были старые следы от ударов, почти прозрачные. От других палачей остались. Юноша беззвучно плакал, накрыв голову руками. *** — Я не могу его больше бить. — Тис! Ты только не говори, что отказываешься! Пожилой мужчина снял очки, устало потёр переносицу. — От него уже трое отказались. Точнее, двое. Роза избил его до полусмерти — не сдержался. В табличках чётко указано… Держать в сознании. Не калечить… Я хочу сказать, Роза теперь на принуждённом отдыхе. Это его первое нарушение Устава. Если и тебе нужен отдых, я, конечно, отпущу тебя на несколько дней, но что делать с мальчишкой? Мне не надо, чтобы слухи пошли. Болтать начнут! Двое незадействованных палачей осталось. Исполнителей Приговоров, я имею в виду. Слов много, а смысла — как будто меньше, — пробурчал он себе под нос. — Я не за этим пришёл, — хмуро ответил палач. — Тогда забудь всё, что я сказал, особенно последнее, — нахмурился Старший Отвечающий за Справедливые Именем Всеблагого Бо Наказания. — Старость, старость. Какую-то бессмыслицу горожу. Зачем тогда? — Ему нужен доктор. — Доктор у него уже был. Не раз. Доктор и на отдыхе уже был. Вот опять отдыхает. У доктора высокая душевная восприимчивость, он не выдерживает. Если уж палачи — Исполнители — не выдерживают, что взять с неподготовленных… Ах, другого-то у нас нет, — замахал мужчина на открывшего рот палача и вытер платком лысину. — Где я тебе найду хорошего врачевателя в Дом Справедливости? Чтобы не сбежал. Наш доктор нам важен! Он у нас такой один! Но чувствительный, зараза. — Я не могу его бить, — упрямо повторил палач. — Только не говори, что тебе его жалко. Тебе не может быть никого жалко. И мне тоже. Сострадание Осуждённым преступно. Наказание справедливо именем… — …именем Великодушного Бо. У него раны не залечены и сломаны рёбра. Я Исполнитель Наказаний, а не убийца. — Послушай, Тис, — вздохнул Старший Отвечающий, положил одну ладонь на стопку бумажек, похлопал. — Ты же знаешь Устав Справедливого Исполнителя. Что там сказано? Там сказано, среди прочего: «…на усмотрение Исполнителя». Будь… милостивее к нему. Я закрою глаза на всё. — Тебе его жаль. — Я не хочу тебя обманывать, Исполнитель, поэтому промолчу. — Что он сделал? — Я не знаю. За такое знание можно лишиться не только сна, так я тебе скажу. Если даже сам мальчишка не признаётся! Только сдаётся мне, доктор-то наш догадался. Но я его не спрашиваю. Я не хочу знать. Я только видел, чья подпись стоит на бумагах, — Отвечающий многозначительно указал пальцем наверх. «Бо», — без звука, одними губами сказал палач. — Я ничего не говорил, — предупредил Отвечающий. — Он же приходил сюда? К нему? — Он… Ты сам знаешь — изредка посещает Дом. Довольно, Тис. Если не хочешь оказаться на месте своих подопечных. — Когда его освободят? — Никогда. Уйди, Тис. Милостью Всеблагого Бо прошу. Лучше не станет. Не вынуждай меня прибегать к неприятным мерам. Ты хороший человек. Ты войну прошёл. Тебе нужны лишние беды в жизни? Просто забудем этот разговор. Я тебя отпускаю на сегодня. Тебя, знаешь, с утра уже отпустил. Поэтому ты ко мне не заглядывал. Иди выпей пива. Вина. Что ты там пьёшь. Забудь. Палач вышел, дёрнув плечами, словно скидывал ядовитую кличку. *** Палач шёл тихо. Он умел ходить бесшумно. Когда-то давно бывали у него задания, для которых требовалась полная тишина. Архив. Взломать замок. Нетрудно, замок-то простой — кому придёт голову вламываться в Дом Справедливости? Даже охраны нет. Не от своих же защищать! Шкафы, шкафы, шкафы. Нужно найти свежее делопроизводство. Ставни были закрыты, за ними — чернейшая ночь. Палач украдкой чиркнул спичкой, не решившись зажечь масляную лампу. Отыскал своё имя. Перебрал таблички с номерами. Вот они. Нечёткие указания. Десять ударов… Пять ударов. На усмотрение… По сути-то, не слишком жестоко, если сравнить с другими. Других часто настигала куда более суровая Справедливость. Только… один раз. Иногда два. А ему — бесконечная боль без срока. Без избавления. Без надежды. Без ожидания свободы. До самой смерти, которая не наступит раньше времени, спасибо жалостливому доктору, который догадался. О чём? Очередная спичка. Теперь найти номер Осуждённого среди свежих дел. Сколько прошло, три с половиной, четыре месяца, как он здесь? Похоже, но не то, близко, нет… Вот! Палач замер, спичка обожгла пальцы и погасла, он зажёг новую. Выдвинул узкий деревянный ящик. Вытащил слишком тонкую стопочку бумаг, спрятанную между перевязанным бечёвкой листом поплотнее, на котором убористо в одну строку были выведены цифры, а за ними — буквы. Внутри — один лист с несколькими строками текста, а дальше — пустые листы. Наверху первого — имя. Рейко Со́лен. Палач выдохнул и качнул головой. Так просто! Солен — сорт рыбёшки. Каждого десятого мальчишку в Свободном Государстве звали Рейко, как каждую десятую девчонку звали Анники. Рейко Солен, сын рыбака и деревенской учительницы. Палач готов был поклясться, что эта учительница получала образование не от своего предшественника, а была, скорее всего, сослана Милостью Бо на задворки страны за слишком острый, как у сына, язык. Вероятно, и книги с собой тайком прихватила. Мальчишке лет шестнадцать. Времена погромов — нет, очищения. Очищения Свободных Городов. Милосердный Бо хорошенько приглушил тогда, сразу после войны, свободные голоса недовольных. Каким образом во всём этом участвовал сам нынешний палач, вспоминать не стоило. Незачем. А ещё палач был готов поклясться, что госпожа в замужестве Солен происходила из богатой семьи, иначе не видать бы ей даже рыбацкой хижины у озера… Деревня Росток, Приозёрный край. Северо-западная граница Свободного Государства Всеблагого Бо. Палач вспомнил несмешную шутку юноши: «Милосердный Бо любит жителей северо-западных границ.» Вспомнил то, что мальчишка назвал сплетнями. Вспомнил как будто случайные фразы. «Я уничтожил целую деревню.» Вспомнил: несколько месяцев назад Бо совершал традиционный Ход по Свободным Городам. Шептались — очень тихо шептались, — что он со всей Скорбью и Сочувствием сообщал о необходимом повышении сборов. Приезжал ли Бо в Росток? Провозгласил ли там, что — во имя, во благо, в интересах и в угоду — Благосердия, Сострадания, Дружелюбия, Добродетели и Взаимопомощи — вопреки, невзирая, наперекор и супротив — в общем, что нужно затянуть ремни потуже? Что сделал парень из и без того небогатой деревни в землях, где во все времена скрывали беглых преступников, где плодили бунтарей и вольнодумцев, сообразительный, умный, начитанный, но несдержанный, слишком острый на язык и слишком резкий, слишком… слишком юный. Что он такого сделал? Как он уничтожил целую деревню? Раз вскрыл один замок, решил палач, можно вскрывать и следующие. *** Сюда, в подземелье, редко кого сажают. Здесь даже охраны нет — зачем? Новый замок. Щелчок. Вспышка спички. Масляную лампу палач в этот раз захватил. Здесь не было ни соломы, ни одеяла. Ни цепей, ни верёвок. Ничего, чем можно навредить себе. В темноте пустой холодной камеры сидел, привалившись боком к стене, бунтовщик, наглец и болтун, синеглазый рыбак Рейко Солен. Он сказал: — Я сразу решил, что с тобой что-то не так, палач. Присаживайся. *** Всевеликий Бо совершал традиционный Ход по Свободным Городам. Он выходил на главную площадь каждого хоть сколько-то важного городка, поселения, деревни и со всем присущим Сочувствием говорил, что Свободному Государству нужно их добро. Молоко. Рыба. Пшеница. Полба. Гречиха. Лён. Крапива. Грибы. Мёд. Орехи. Мясо. Кости. Жир. Рыба. Ракушки. Камни. Пот. Кровь. Слёзы. Слёзы он любил самолично выискивать в глазах свободных людей Государства. За этим и приезжал. Юноши и девушки должны были подходить по очереди к Бо и подносить ему дары. Сын мельника с мешком муки. Дочь пекаря с хлебом. Дочь фермера с кувшином молока. — Сын рыбака с кадушкой рыбы. Рейко кивнул. — Сын рыбака в чистейшей рубашке с серебряными пуговицами, которые мама срезала со своего любимого платья, единственного, что осталось от одежды, привезённой когда-то из города. Сын рыбака в начищённых до блеска сапогах. Сын рыбака с волосами, заплетёнными в аккуратную как никогда косу. Этот сын рыбака нёс фарфоровую тарелку со свежевыловленной рыбой. Сын рыбака, как следовало, благоговейно приблизился к Всеблагому Бо, крепко взял рыбу за хвост и отхлестал этого старого сучёныша по его обрюзгшей роже. Палач потрясённо проговорил: — И Бо… — И Бо утёрся, — победно сказал Рейко. *** Палач смеялся. Он смеялся во весь голос, утирая слёзы. Юноша сначала непонимающе смотрел на него, потом заулыбался. Искренне, по-мальчишечьи, приподняв в удивлении брови. Как будто случайно сотворил что-то чудесное. Впрочем, увидеть палача таким и правда было чудом. — Вот это отличная шутка! — сквозь смех проговорил палач. — Никто и никогда так не шутил с проклятым Бо! — Только потом стало не смешно. — Прости меня. — Зачем ты просишь прощения? Думаешь, я обиделся? Или мне плохо от твоих слов? Это такая мелочь, палач. Или ты просишь прощения за причинённую боль? Тем более не стоит. — Что было дальше? Лицо юноши помрачнело, словно грозовые тучи заволокли ясное небо. Горечь разлилась в груди палача — он знал, что это был последний раз, когда лицо Рейко озаряла искренняя улыбка. Случайность. Неповторимая, почти невероятная последовательность событий. — Бо, как я сказал, утёрся. Буквально достал платочек и протёр лицо. А потом ушёл к слугам, не глядя ни на кого. Отец, мой старый отец… У него было такое обиженное выражение на лице, как у ребёнка, которому обещали новую игрушку, а вместо этого всыпали розгами. Он спросил только: «Но почему, Рейко?» Растерянно так. У юноши текли слёзы по щекам. — Подошла мама и обняла меня. Она просто плакала и плакала, молча, всхлипывая. Люди подходили. Все молчали. Кто-то сжал мне плечо. Кто-то выкрикнул обидное, но на него зашикали. Кто-то сказал: «Нам всем надо попрощаться друг с другом». Разошлись по домам. Мы и так были все одеты в самое лучшее. Как будто праздник. Я. Мама. Отец. Две мои старшие сестры. Третья осталась с мужем у его семьи. Они ждали ребёнка. Мой младший брат. Самая младшая сестрёнка. Мы сидели за пустым столом. Отец больше не говорил. Он как будто постарел на десять лет. На закате пришли Блюстители, приказали выходить. Люди выходили, а Блюстители поджигали дома. Меня не били тогда. Просто связали, посадили в карету и привезли сюда. А тут уже били. — Этого больше не будет. Я тебя выведу. Тебя не найдут. — Ты так и не понял, палач. — Объясни! — Ты не представляешь, как мне жаль… Я не знаю, верить ли Бо, когда он рассказывает, что мой отец погиб на лесообработке. Что одну мою сестру убили в Доме Удовольствий, а другую продали за океан в рабство. Что мать чистит отхожие места в портовых кабаках и отдаётся матросам за горсть монет. Скорее, все они давно мертвы. Думаю, когда меня посадили в карету, всех жителей деревни убили и похоронили в общей могиле. Он мог заставить меня смотреть, но тогда как бы он мучил меня сейчас? Веселее убивать надежду по капле. — Говорят, что Бо не убивает даже врагов, — тихо сказал палач. — Не надо, — покачал головой Рейко. — Ты же понимаешь. Я говорил: эту историю нельзя слышать никому. Никогда. Ни за что. Милосердный Бо уничтожит любого, кто узнает. Ты правда веришь, что он оставил в живых свидетелей своего унижения? Палач промолчал. — Я отвлёкся… Мне жаль, мне бесконечно жаль. Но будь у меня шанс, я бы сделал это снова. Снова и снова. Обрекая на смерть семью, друзей, близких и знакомых. Мою маленькую наивную сестричку. Родителей. Румяную дочку пекаря. Добрую старую Матт, которая нянчилась со мной, когда я был ребёнком. Моего лучшего друга Пейри, любителя подкармливать чаек… Это то, что заставляет меня трястись от ужаса. Это то, палач, из-за чего я не сплю по ночам. Не от боли — от своей бесчеловечности. Кто я такой, скажи, чтобы распоряжаться чужими жизнями? Чем я лучше Бо? Может, эта тварь видит во мне своё отражение, поэтому я всё ещё жив? — Нет… Палач хотел сказать, что Бо — скользкая гадина, подмявшая под себя Глав Земель, а кого не подмял — того уничтожил. Что Бо — двуличный ублюдок, прикормленный теми, кто рассчитывал на власть в его правление, а в награду получил смерть. Что Бо — садист, разжигатель войн, отрава и смерть… Что это он, палач, многие годы служивший чудовищу, должен спрашивать, почему он сам ещё жив. Юноша не дал ему говорить. — Я сказал тебе как-то, что не принимаю обвинение, но принимаю наказание, помнишь? Я думал, что боль… что она заставит меня почувствовать раскаяние. Я выводил из себя палачей, чтобы они забыли об этих унизительно лёгких указаниях на табличках и отделали бы меня по-настоящему. Рейко зло улыбнулся. — С одним получилось, но его убрали. Другие сами отказались от меня. А ты… С тобой что не так, палач? Зачем ты полез выяснять? Тоже надоела размеренная жизнь Верного Слуги Всеблагого Бо? Может, надоела жизнь? Палач потянулся рукой к щеке юноши и вытер слёзы. — Не помогает, палач, — прошептал Рейко. — Боль не помогает. Мне жаль, но мне не жаль. Сто тысяч жизней стоят одной пощёчины для Бо. Глаза горят. Зубы сжаты. Юный, пламенный. Вся жизнь впереди… Была. Жизнь, отданная за то, о чём другие не смеют даже мечтать. Мужчина осторожно, помня о спине юноши, обнял его. Рейко опустил голову на плечо палачу и всхлипывал, и дрожал, и сжимал ладони в кулаки… Палач дотронулся до его волос и погладил. Палач не знал, что с ним самим не так. Щипало в глазах. Он гладил грязные слипшиеся волосы и напевал колыбельную. Тихо-тихо. Рейко вздрагивал, икал от слёз, но постепенно затих. — У тебя была любимая? — зачем-то спросил палач. — Я не успел ей сказать, что она любимая, — шепнул юноша. — Зря? Долго они сидели так, пока Рейко не поднял голову и не спросил: — Так ты когда-нибудь убивал, палач? *** — Мне нужно что-то для сердца, доктор. — Пошаливает, Тис? — грустно спросил мужчина с впалыми щеками. Ему не хватало солнечного света в его каморке. В жизни. — Что тревожит? Сердцебиение? У меня тоже сердцебиение. Сегодня, говорят, Всевеликий нагрянет с тайным ночным визитом. Но это слухи. Он был здесь всего однажды, посещал Отвечающего. И больше никого и никогда. — Мне нужно, доктор, что-нибудь сильное. Говорят, самое лучшее лекарство — разбавленный яд. Дай мне твоего самого лучшего лекарства. Доктор встал и долго смотрел на палача. — Я не могу его больше бить, — едва слышно сказал палач. Доктор поправил халат, пригладил редкие седые волосы. Трясущимися руками открыл ящик, ругнулся на себя, закрыл. Открыл шкафчик. Вытащил колбу, достал узкий сосуд длиною в дамский мизинчик. Перелил прозрачной жидкости. Заткнул пробкой. — Я знаю, кем ты был, — сказал доктор. — Я догадываюсь, что мальчик сделал… Очень просто сопоставить факты. Но кто будет сопоставлять, если за это настигнет Карающая Справедливость Милосердного Бо? Доктор положил сосуд на протянутую руку палача и опустился на колени. — Прости. Я не смог сделать этого сам. Он тоже просил лекарство, когда ему сломали рёбра. А я не смог, не смог… Должен был. Ничто в лучах его безрассудства… Но я трус… Пусть все святые будут сегодня на твоей стороне, Убийца. — Я позову. *** Палач ошибся. Сегодня он в последний раз увидел искреннюю улыбку Осуждённого. — Будет больно, — предупредил он юношу, а тот хмыкнул, поднял брови и улыбнулся: — Хорошая шутка, мой друг. Я всё-таки чему-то тебя научил, хоть ты и упирался. Он откупорил сосуд и залпом выпил лучшее лекарство. Палач долго сидел, гладя его по вымытым к прибытию Бо пшеничным волосам. Пахло цветами и немного кровью. Смотрел на спокойное лицо. Думал о всех спокойных лицах, что ему пришлось наблюдать. Лицо Рейко Солена ничем не отличалось от других. Потом палач позвал доктора. Какая незадача — Осуждённый не вынес Справедливости Всеблагого Бо. Что ж, бывает. Нужно только немного потянуть время. А то ещё Отвечающий пошлёт весть Государю, и тот отменит свой тайный визит. Впрочем, насколько Убийца знал слизняка Бо, он обязательно прибудет посмотреть на тело. Удостовериться лично. Убийца повертел перед глазами узкий клинок и убрал в ножны, спрятанные за длинной рубахой. Аккуратно — ведь яд тиса очень опасен. Раз совершил одно милосердное убийство, можно совершить и следующее. Во благо всех свободных людей Свободного Государства.