Личное пространство

Они любят друг друга. Они любят друг друга со школьной скамьи, решили уйму проблем, держась за руки. Они любят друг друга, потому как другой причины, почему они все ещё вместе — не найти. Устали. Чанбин утверждает, что работа отнимает у него много времени и эмоций. Он повторяет друзьям, что его мозг не справляется работать на два фронта сразу. Они все ещё любят друг друга, засыпая в разных комнатах; любят друг друга, закатывая скандал за скандалом, пуская в ход кулаки. А представить жизнь без Сынмина, Чанбин не может. Однажды, вернувшись с работы домой, он не застал Сынмина на кухне за готовкой, их большая и скрипучая кровать была пустой и не заправленной с самого утра, а на балконе лежала не начатая пачка сигарет. На следующее утро Чанбин проснулся в одиночестве, заварил кофе и, как обычно, отправился в офис. Так продолжалось недолго, Сынмин вернулся спустя пару недель и Чанбин молча его принял, целуя и кусая худые плечи, пальцами путаясь в волосах. Они никогда не признаются друг другу в том, что скучали — гордость не позволит, потому как каждый хочет быть сильным по одиночке, но получается это не очень. Очередной скандал их застал поздним вечером, он разразился по пустяку и перерос во что-то большее, чем просто переговорки. Они устали. Чанбин устал. — Прошу второй раз, помой посуду. — Я устал. — Ты сидишь дома целыми днями, даже заказать еду себе не можешь! Сынмин медленно поднимает голову с дивана, смотрит, казалось, сквозь: — Успокойся, Бини. Ты принял сегодня таблетки? Чанбин не помнит. Он забыл весь день от и до, мечтая как можно скорее поужинать и завалиться спать, потому его мысли явно были заняты другим. Возможно, он их принял, чисто на автомате — не задумываясь. — Принял. — Не похоже. — Заткнись, хорошо? — Чанбин злится, сжимает кулаки и тяжело шагает на кухню, чуть закрывая дверь. — Тебя это не касается! «Ещё как касается…» шёпот Сынмина пробирает до костей, его руки невесомо пробегаются по шее Чанбина, а холодное дыхание касаются мочки уха. Кофе горький, кислый и от него тянет в сон. Под одеялом зябко и одиноко. — Может ляжешь рядом? — кричит Чанбин, в ответ получая удушающую тишину. — Придурок! Злость. Основная эмоция Чанбина. Она не зарождалась по пустякам, не была внезапным гостем в их с апатией обители. Она была постоянной, жгучей, до сжатой челюсти невыносимой. А Сынмин привык. Он был отдушиной, вкусной и питательной трапезой, после диетой длинной в год. Он не шутил, много не разговаривал — сам любил послушать. Советы не раздавал, не потому, что опыта за спиной нет, а потому, что ценил, как Чанбин сам приходил к верному решению. Сынмин любил смотреть, как его парень становится мягче со временем, как прощает свои ошибки и принимает чужие, как его сильная ладонь со вздутыми венами, нежно треплет волосы Кима. Ким Сынмин любил Со Чанбина и Чанбин любил тоже. — Ещё одна подобная ебаная выходака, Ким Сынмин, и ты пойдёшь ночевать на улицу, с голодными собаками на помойку! Бутылка соджу разбивается о стену, зелёные осколки разлетаются, словно лепестки увядающей вишни. Запах алкоголя пробивает лёгкие, вызывая тошноту. Каждый миллиметр их квартиры пропитался спиртом. Он ненавидит алкоголь. Беспорядок. Каждая вещь не на своём месте, сигареты потушенные о столешницу, пепельница перевернутая на полу. Такого никогда не было прежде. Сынмин курит много, он закрывается в ванной, прячется на балконе, зажимает фильтр губами, пока лёгкие не начнёт жечь от горечи и все это от безделья. Часто мог пошутить, что любит держать что-то во рту, Чанбин всегда смеялся, будто впервые услышал, а потом лез с поцелуями. Сам Чанбин не курил никогда. Ему не нравится табак, не нравится дым и кашель после. Но губы у Сынмина становятся на редкость терпкими, горькими — по особенному вкусными. Пахло табаком от Ким Сынмина совсем иначе — вкусно, притягательно. — Собери за собой этот чёртов беспорядок! Я устал смотреть, как ты себя губишь! — Я? Сказано тихо, скромно и испуганно. Как олененок, выбежавший на дорогу, смотрит как на необратимой скорости к нему несётся фура, ослепляя фарами. Ладонь звонкая, тяжёлая, оставляет после себя ужасную жгучую боль, хватает за шею. — Чанбин, ты принял таблетки? Эскапизм. Однажды, это значение потеряло смысл и стало называться в их квартире — личным пространством. Чанбин не уверен, кто первый начал уходить от отношений, кому первому взбрело в голову, что им тяжело. Но он уверен, что Сынмин перешел черту, теряя возможность отличать реальность от фантазий. Мягкий, добрый и ненавязчивый Чанбин — плод воображения. Вопрос: чьего? Ладони у Сынмина мягкие, они не способны на грубость. Во время поцелуя, он никогда не укусит, любит носом зарываться в кудрявые и непослушные волосы, а когда вечный контроль сменяется горячим удовольствием — может расплакаться. А Сынмин вообще ненавидел плакать — ему всегда было стыдно. Пряча лицо в простынях, царапая чужой затылок, всхлипы он превращал в громкие стоны. «Ты даришь мне эмоции». Неважно какие — он чувствует. Чувствует, когда ему больно, когда хорошо. Он может смеяться, злиться; может ударить, кричать, срывая голос, клясться в ненависти, а потом целовать. — Ты ходил к врачу? Кто? Холодная вода не спасает от похмелья, Чанбин смотрит в свое отражение и не узнает себя. Он ненавидит эту ванную, ненавидит алкоголь. Руки изранены осколками, стойкий запах табака — новый приступ рвоты. Квартира пустая, посуда не мыта, воняет соджу. Сынмин так и не убрал вчерашний беспорядок. Вчерашний ли? На телефоне десятки пропущенных с работы, десяток от Чана и ни одного от Сынмина. Наверное, опять с Чонином. Женщина в телефоне почему-то весь вечер вторит о том, что номера Сынмина не существует — полная чушь. Запах табака выветривается, дождь за окном громко барабанит по асфальту. Стеклянная столешница, покрытая пеплом треснула, рисуясь красивыми узорами, Чанбин старательно ее трет влажным полотенцем; затем моет посуду, выносит мусор. Он простит, все простит, пусть только Сынмин вернется и снова покроет пеплом их кровать. Может, проходит неделя, может месяц или год, таблетки летят в унитаз, зеркало над раковиной разбивается, осыпается в пожелтевшую ванную. Не приходит. Со Чанбин вспоминает, с трудом, но крупицы прошлого собираются медленно, скрипят, царапают мозг, заставляют вновь потянуться за сигаретами и бутылкой вина, которую они договорились открыть на десятую годовщину. Хотя, прошло уже тринадцать лет, с их первого поцелуя и четырнадцать с начала отношений. Почему они ее не выпили? — Точно. Бокал остается на месте, в кухонном шкафчике. Вино кислое, мерзкое — оно уже пять лет стоит в кладовке, рядом со швабрами и гладильной доской. Пять лет, из которых три года, Сынмин мертв. — Точно. — Так ты ходил к врачу? — Сынмин закидывает ноги на стол, достает пачку сигарет, он смотрит в ожидании, причмокивает губами, предвкушая как дым наполнит его легкие. — Нет. Чанбин погубил Сынмина, он знает это, но не признается в слух. Просто, когда-то он устал, совершил пару ошибок. — Сынмин, ты принял свои таблетки? — Да, все в порядке. Устал, не проконтролировал. — Сынмин, как сходил к врачу? — Все в порядке, доктор Ли сказал, что я иду на поправку. Счел сладкую ложь за правду. — Вернись, не выебывайся, — баночка из толстого и темного стекла, заполненная транквилизаторами, медленно катится по столу. Чанбин наблюдает за ней, наблюдает, как она падает на пол и скрывается под диваном. — Смогу ли я? Подумай, только тебя ничего здесь не держит. — Напомни, как ты это сделал. — Я тебе покажу.