Контракт Зимы

Чжунли шел по заснеженным ярмарочным улицам, и все кругом перед ним расступалось — и ряды с блинами, вареньями, соленьями и жухлыми ягодами, похожими на пожеванные глазные яблоки, и даже уличные фонарщики в рваных кафтанах, — будто даже далеко на севере, в белесой морозной Снежной люди могли заприметить в обычном лиюанце самого Моракса. От холода щипало в костях. Нос щекотали запахи сладкого чая, чего-то кислого; Чжунли думал о многом, но прежде всего о том, как же был терпок чай в Цяоин накануне его отъезда. Он сомневался, что подобное уважали на севере. Может Лиюэ и родина чая, однако здешние люди нуждались в тепле, калориях и энергии. Пару коробок сунло все равно остались в гостиничном номере. Семья Аякса… «Да. Приходить с пустыми руками было бы невежливо». Сяньюнь фыркала вслед; наверняка последние дни Праздника морских фонарей можно было бы провести в гавани, как и подобает Архонту, Верховному Адепту и в целом порядочному традиционалисту Лиюэ. Впрочем, кто осудит? Уж точно не старая подруга. Несколько торговок проводили его взглядами сытых кошек, когда Чжунли вышел к пересечению ярмарки с рабочими трущобами. В ледяном воздухе с шлейфом чая застыла горечь, машинное масло. Толпился народ. Животные и бродяги жались к кирпичным стенам; по ту сторону по-снежнянски матерились, как иногда Аякс после проигранного спора. Даже фабрики и каменоломни не могли растопить вездесущий Крио, и Чжунли двинулся дальше: мимо хлопающей на ветру ткани, черных зевов заводов, каких-то станций, станков, громадных шестерней, проходов, ржавчины, смешанной с белым, мимо даже стражей-Фатуи, переговаривавшихся на рабочем месте. Маски делали их лица однообразными. Показалось — на одном мелькнуло узнавание. Может, один из сподручных Одиннадцатого Предвестника времен миссии в Лиюэ. Чжунли не потрудился вспомнить. Спустя тридцать минут хода грязный снег под ногами сменился: ровная, гладкая, как кость, брусчатка. Расчищенная и еще не облупившаяся, словно намеренно-свежая для Гео Архонта. Чжунли задрал голову. Не прогадал. Над всей столицей, будто белоснежный сказочный гигант, спрятавшийся среди гор и диких лесов умостился Заполярный дворец: тело изо льда — скелет, резные колонны — длинные, полые кости, окна — глазницы. Иногда вечерами они вспыхивали оранжеватым, но чаще оставались безжизненными, словно глаза выскребли ложкой и развесили на ярмарке. Брусника, шиповник, клюква, калина. Иное росло плохо. Он мог бы задаться вопросом, но не стал. Вроде как, «сколько я здесь не был?» «Если в Царице осталась хоть головешка той любви, что горела в ней до, она не прогонит». В конце концов, Моракс приготовил коробочку сунло и для нее. Мимо пронеслась гнедая тройка, тащившая за собой дворянские сани, и Чжунли впился взглядом в колею от полозьев; внутри тревожилось, шевелилось беспокойство. Он не должен быть здесь. Холод крутит суставы даже божеств: это плохая отговорка. Скорее — не имеет права. Зато Аякс имеет, и не одно: и если ему, судя по рассказу Путешественника, раненному и обессиленному, хватит духу отослать Чжунли в бездну за его обман, то — что ж, так тому и быть. За шесть тысяч лет учишься и поражениям. Наконец, он сделал ровный вдох — и шагнул. Колея вилась вверх по склону, к гиганту-дворцу, и если не отступать от нее, то не заметится, как легко отсюда спрыгнуть. Можно повернуть вспять, на юг: в гавани еще шло празднество и было тепло. Даже Царица с окулусами-снежинками не заметила бы, думал Чжунли. Правда, Сяньюнь бы не приняла. Она презирала трусость. Быть может, она права — это его последний шанс не облажаться так, как никогда прежде не лажал Гео Архонт, видевший мир тысячи лет: с неровностями, зазубринами, любовью, в которой никто никогда не смыслил лучше Крио богини, и рыжими юркими воинами. Это последний шанс увидеть Аякса. * Одна из слуг Царицы — кажется, она представилась «Надеждой», какая ирония — провела его сквозь гряды колонн и анфилад, чтобы вывести к внутреннему царскому садику, от которого разветвлялись еще десятки других коридоров. Все здесь было одинаково белым: от серебра на обоях до припорошенных снегом кустов можжевельника. Тяжелые голубоватые лапки клонились вниз, и Чжунли немного сбавил шаг. Из-под можжевельника торчали, как елочные игрушки, зимние цветки — преимущественно морозник, невинные камелии и красноватый, похожий на брызги крови пиерис. На противоположной стороне садика желтела ограда из зимнего жасмина. Надежда прозвучала недовольной: — Царица уже осведомлена о вашем визите. Нам не стоит задерживаться, лорд Моракс. Надежда была белокурая, как и многие другие снежнянки. Высокий стан, изгиб характерно женских бедер, пышная грудь, укрытая мехом, под которым серело смешное в официозе платье. Ее губы дрожали, но не от страха или холода, вовсе нет. В правом ухе качалась серьга. Чжунли смерил ее долгим, но добродушным взглядом. — Просто Чжунли, — напомнил он. Его не записали в книгу просителей аудиенции, не спросили имени. Тем не менее, кажется, все здесь обладали даром провидения, не иначе. Это он заметил и в Аяксе: они встретились в антикварной лавке, под ресницами у того бурлил океан, когда Чжунли с неторопливостью сумерского яка рассказывал об осколке нефритового копья. Аяксов взгляд цепкий, как китобойный гарпун. Надежда была такая же; покачала блондинистой головой. — Ее Величество именует вас Мораксом. Я просто следую ее примеру. — девушка нетерпеливо оправила пушистый воротник. — Пойдемте. И они вновь пошли, но больше не было никакой ржавчины или бедноты, или матов чернорабочих: лишь тишина, от которой казалось, что слышишь движение собственных кишок. Цокот пары каблуков отлетал отовсюду. Цокот резонировал в теле, как если бы их с Надеждой окружала ледяная, тонкая до невидимости стена, упрятанная в просторных залах и этажах. Следуя за снежнянкой, Чжунли не думал. Некоторые стражники косились, те же маски вместо глаз и носов. Мимо не мелькнуло ни единого Предвестника. Когда осуществление плана Царицы столь близко — он вспомнил: остался лишь гнозис Натлана, и это обещало быть интересно-пугающим — незанятых почти не осталось. Скорее всего, припахали бы и Аякса, а уж до чего, так тот сам бы нашел себе занятие. Скорее всего, вызвался бы в Натлан. Скорее всего, ввязался бы в битву против богов — очередную. Скорее всего, умер бы. С Аякса станется. — Мы пришли, — Надежда тихо оповестила. — Ее Величество уже ожидает вас. Чжунли вынырнул из мыслей; мир вокруг почему-то казался раскаленным, но разреженным. По ту сторону дверей была Царица. Что остается «мертвому» Архонту? Разложиться — или надеяться, что чужая богиня благословит его любовь к ее младшему сыну. «Подумать только, какое унижение…» Чжунли вежливо кивнул: — Благодарю за компанию, Надежда… — Юрьевна, — подсказала она. Эрозия могла забрать у Моракса что угодно, но отчего-то не забрала знания об этикете Снежной. — Благодарю за компанию, Надежда Юрьевна. И она ушла. Но взамен пришло что-то другое, древнее: старше самого Моракса, что казалось забытым, но было присуще, кажется, даже Изначальному, прародителю людей, когда он только прибыл в Тейват. Страх. Чжунли опасался, но все же толкнул балконные двери от себя. В лицо ударила свежесть. Во дворце тоже было свежо, но по-другому: уличная свежесть этой страны дикая, грызущая все слизистые в организме. Чжунли сощурился. На фоне белых гор, укрытых белым снегом, на фоне белого неба и даже выбеленного, как обглоданная кость, солнца стояла Царица. Кажется, любовалась городом, трудно сказать. Ветер трепал полы и рукава накинутой шубы. Одна рука лежала на перилах, совершенно не чувствуя холода. Царицыны длинные косы упрятали под затейливый головной убор: украшенный жемчугом, прозрачно-голубыми нежными драгоценностями, тонким тиснением. Чжунли одернул перчатки на своих ладонях. Кололо. Даже почти пожалел, что не раскошелился на утепленный плащ. Царица взглянула из-за плеча: — Странная встреча, да? — ее голос был тих, хотя мог быть и громок, если она того пожелает. «Странная?», задумался Чжунли. «Странны падающие с неба коровы, может, странны даже обычаи снежнян засыпать чай сахаром или, иногда, пить его из почти плоских блюдец, но то, что один Архонт неизменно придет к другому — почти правило жизни». Тем не менее… — Пожалуй, — Чжунли тихо улыбнулся, — Это была долгая разлука, старый друг. — Ты говоришь обо мне или о нем? Он запнулся, словно о чем-то вспомнил; «о чем-то», хотя на самом деле он не забывал. Чжунли подошел ближе, коротко дернувшись: то ли у края ветра были суровее, то ли просто Царица. Не нужно сохранить Сердце Бога, чтобы понять — ее «любовь» замерзла. Под балконом перед ними рассыпались, будто коричневые бусинки, здания столицы, где-то пониже, где-то повыше. Мелькали электрические огоньки катков, борделей, театров и других прелестей жизни. Вдалеке — замерзший порт; рыбьей требухой там никогда не пахло, в отличие от Фонтейна и Лиюэ, потому что мороз жег и запахи. Из высоких труб заводов коптился дым, но, уходя в небо, рассеивался, и казалось, что все в Снежной становится чище. Даже умирающий в гное, рвоте, крови и грязи Фатуус чист, как слеза. Холод удивителен. Чуть помедлив, словно задумавшись, Чжунли заговорил снова. — О тебе, разумеется. Хотя я вижу, что ты не утратила прежней проницательности — я прибыл в твою страну в первую очередь из-за… — Не надо этих оборотов. Последние пятьсот лет меня тошнит от их торжественности. Царица скосила сизые глаза. Если не двигаться, можно замерзнуть. — Ты прибыл из-за Чайльда, Моракс. Я знаю. Чжунли кивнул. «Моракс», тем не менее, по ушам резануло. — Ждешь, что я благословлю вас на брак? — Это звучит… интересно, — хохотнул Чжунли, — Но, боюсь, в другой раз. Если таковое произойдет, то надеюсь, что ты удостоишь Лиюэ чести принять тебя. — Разве ты теперь не обычный консультантишка? — Ваша правда, Ваше Величество. Я более не Архонт. Это проблема? Язва вышла игриво-легкой, однако ж заметной. Царица помолчала, тяжело выдохнула грудью. — Я больше не ведаю любовью, а ты все так же щепетилен в своих контрактах. Однако я — Архонт, а ты — нет. Некая мысль вперемешку с волнением плавали у кромки сознания, но Чжунли отгонял их, словно хищников, каких-то падальщиков. Поднявшееся со дна раздувшееся тело. Они плавали: как поплавок на подледной рыбалке. Чжунли провел рукой по заснеженному ограждению. Остался след. — К чему эти слова? — Я не ведаю любовью, — повторила Царица. — А Чайльд ранен и отдыхает в столичном доме в окружении свой семьи. Почему ты не там, Моракс? Почему тебя не позвали? У него нет ответа. Это не значит, что что-то поменялось. — Наши отношения с Чайльдом сложны, это правда, — голос вышел твердым, неплохой знак, — Но я знаю, что Чайльд… был заинтересован во мне. А я — в нем. Наш с тобой контракт стал преградой, разрезавший наши отношения, словно тупой нож, однако половинки разрезанного никуда не деваются. Ребенок ломает кость, и она срастается: тяжело, но собирается по обрубкам воедино. Иназумские мастера разбивают свои изделия, чтобы залить их золотом — Райден Макото назвала это «кинцуги», «золотая заплатка». Говорящее название. Помнится, в одну из прогулок по гавани Чайльд купил в «Минсин» для Чжунли одну из таких чаш. Она и ныне стоит в его квартире, среди чаев и свитков. У стены напротив, обернутое в бахрому цвета багровых внутренностей, с выделанными цепочками из серебра есть нефритовое копье: подарок для Чайльда, который он так и не отдал. «Последний шанс», пришлось напомнить себе. — Если Чайльд все еще разочарован в тебе, я не смогу заставить его полюбить. Да и не хочу. Мы в Снежной говорим… — «Насильно мил не будешь». — Да, — богиня облизала губы, — Ты разбил его сердце, однако он слишком горд, чтобы признаться в этом даже себе. Чего ты ждешь от меня? Осколки — не только его вина. Он мог бы напомнить: «это наш общий контракт». «Общий, словно вид, который мы делим сейчас, это бесконечное полотно твоей столицы, общее, будто наше небесное происхождение, или тот общий кубок вина Барбатоса, который ты тоже пила, когда еще могла любить, а не ненавидеть, и мы собирались в разных местах, чтобы…» Чжунли мог бы, но не стал. Его идея чиста, но эгоистична, и не Царице его в этом упрекать. Вместо обвинений Чжунли вдохнул колючий кислород. Сдавило ребра. — Моя к тебе просьба. Последний контракт. Не только в моей традиции их заключения, но, возможно, и в жизни полностью. И когда глаза Царицы в испуге расширились, а длинные, изящные и полупрозрачные пальцы заломились на груди, когда эта маска ее равнодушия дала трещину, будто ожидая, пока ее зальют раскаленным золотом, Чжунли почувствовал — «боится Царица, но не я». И почему-то ему стало смешно, легко. Он жонглировал словами контракта, апеллировал условиями, представляя в своей черной от перчатки руке закатники, уже заранее зная, что Крио богиня согласна, какой бы чудовищной не казалась ей эта затея: она все еще что-то смыслит в любви. Она поймет. В конце концов, она тоже любит Аякса. Она соглашается. — Тебя сопроводят к особняку его семьи. «Особняку?» Видимо, Аякс оказался крайне непреклонен в своей идее перевезти семейство поближе, в Лиюэ он часто жаловался, что от дорог Морепеска ломают ноги не только люди и кони, но и повозки. А еще не видеть подолгу семью ему… больно. Эта мысль уколола. Между ними огромная пропасть. — Не нужно, — Чжунли покачал головой. — Я найду сам. И уже выйдя за двери, оставив Царицу на балконе так, с заломленными пальцами и задумчиво-скорбным лицом, укрытую своей шубой и продуваемую всеми ветрами, лицо Чжунли вспорола улыбка. Он так и не подарил ей коробочку сунло. «Согласно последнему контракту жалкой оболочки некогда Властелина Камня, Гео Архонта, Лорда Моракса, а ныне — господина Чжунли, в случае его отторжения со стороны Одиннадцатого Предвестника, Тартальей именуемого, господин Чжунли добровольно принимает смерть от рук Ее Величества Царицы, Владычицы Любви и Матери всей Снежной — ибо все, что произойдет, является следствием величайшей привязанности господина Чжунли к Тарталье, и смерть в таком случае считается господином Чжунли величайшей благостью, какая только может спасти его душу» *