Valhalla Calling

      Ты просыпаешься один в глухом и тёмном морозном лесу. В который раз за ночь тебя присыпало снегом? По пальцам обеих рук не пересчитать… А пальцев-то всё ещё десять? Проверил? Ты заглушаешь насмешливый внутренний голос, который звучит почему-то совсем как Аскеладд. Поганый предатель… Ты должен контролировать себя изнутри, если хочешь и дальше не иметь с ним ничегошеньки общего. Ты разминаешь затёкшие мышцы, проверяешь ножи. Выйдя из леса, смотришь, на месте ли всё ещё лагерь викингов. Позавчера вы напали на очередную деревню, и конечно, так рано никто сниматься с тёплого места не будет. Остатки костров курятся над такими же остатками хижин, и ты с презрением окидываешь взглядом ненавидимый сброд. В такие дни слово «викинг» не хочет слетать с языка — даже если не видишь, ты слышишь, как жестоко они расправляются с простыми людьми. А во главе этой гнилостной стаи вожак — самый мерзкий, противнейший отпрыск рода людского. В иные дни ты дивишься: как такого вообще ещё носит земля? Но потом ночью, во сне, снова видишь отца, просыпаешься утром на холодном снегу, с лицом покрасневшим и совсем капельку мокрым, и вспоминаешь: лучшие покидают нас первыми. Отец, верно, уже заждался тебя там, на вершине. Так чего же ты медлишь? Что мешает тебе отомстить? Вот же он, супостат: брани, беги, бери, бей. Засунь в рот кляп. Свяжи ему руки до крови. Послушай, как сильно бьётся рядом с ним твоё сердце… Заткнись, внутренний голос! Ты стал слишком речист и колюч. Не отвлекай от цели, не путай все карты. Гляди: Аскеладд заметил тебя и теперь тоже смотрит в ответ. Машет рукой, подлец, приглашает к их с Бьёрном костру. Ну же, Торфинн, что на этот раз станешь делать? Твои будни унылы, нет места в них ничему, кроме мести. Мести, запаха грязи, сражений и соли. Иногда — засыпанных трупов, зловоний. Миазм разложения, исходящий от Торса, преследует тебя в самых жутких рассветных кошмарах. Ты всё же решаешься и подходишь к костру, но вместо того, чтоб подсесть, вызываешь подонка на драку. Дуэлью назвать это снова ни у кого не повернётся язык — все правильно ждут очередного битья глуповатых настырных младенцев. Ты сражаешься здóрово. Ты умеешь постоять за себя. Ты давно уже талантливый воин, но слово «отец» для тебя всё равно что красная ткань для быка. Аскеладд любит красный. Цвет крови. Цвет мести. Когда-то давно убить человека показалось бы тебе чем-то безумным и злым, но ты и сам теперь, пожалуй, немного безумен. С клинком ты бросишься на плешивого, не задумавшись ни на миг — взор сплошь застелен яростною плёнкой тумана. Аскеладд громко хохочет, заражая смехом толпу, и от твоей явной ненависти они распаляются всё больше и больше. «Сегодня ты точно умрёшь», — рычишь сквозь стиснутые зубы ты, но Аскеладд лишь пожимает плечами и вскидывает на плечи тяжёлый викингский меч. Чёртов викинг. Даже в викингстве заметно отличается от других. Есть в нём что-то такое… особенно странное? подлое?.. Благородное, просится на язык, но это просто смешно. Аскеладд с охотою выполнит всё, что поможет ему не прослыть благородным. Ты зазеваешься — снова — и Аскеладд повалит тебя на грязную землю, смывать с одежды которую ты будешь потом с великим трудом. Но плевать. Ты разгневан. Ты отборно ругаешься вслух. Ты велишь ему отпустить тебя, ему, плешивой датской собаке, и ни за что не признаешься даже себе, что привык, слишком привык ощущать на себе тяжесть чужого, до ужаса знакомого тела. Аскеладд усмехнется, обдаст ухо дыханием (жарким, со смесью вина), пройдётся пальцами незаметно по рёбрам и — заметно уже — нарочито больно пнёт в бок мыском сапога. Чтобы впредь неповадно. Заладит про ценный для мужчины урок и продолжит наставлять, наставлять, кидать насмешки и словесные оплеухи с пощёчинами. А ты не слушаешь — и даже не делаешь вид. Он тебе не отец и никогда им не будет. В конце концов вы расходитесь, и ты по традиции не забываешь посмотреть ему вслед озлобленным маленьким побитым волчонком. Ты знаешь себе цену, но порой забываешь о ней. Ты чувствуешь слишком много всего, когда в поле зрения улавливаешь Аскеладда. Вечером викинги, осоловевшие от вина, начнут плести друг другу давние байки. И так из ночи в ночь, к костру от костра, пока шайка убийц не решит: пора двигаться дальше. А ты наточишь ножи и, как привязанный, пойдёшь вслед за ними. Куда идёт Аскеладд, там будешь и ты. Это давно уже знают все в вашей тесной наёмничьей стае. На подступах к фьордам ты даёшь себе немного расслабиться и наблюдаешь за тем, чем сейчас занят он. Ты вообще стараешься быть относительно рядом, если это возможно — и не потому, что тянет к нему, как иголку к металлу, а потому только, что должен его сторожить. Знать, что он всегда делает, о чём помышляет. В общем и целом — не проворонить «трофей». Ты вновь соглашаешься, что Аскеладд — сущий дьявол, когда на поле сражения он протыкает кольчуги сразу двоих. Потом — снова в путь, снова палуба, ветер далёких закраин. Ты зеваешь, уже дважды за утро почистив клинок, и смотришь, как щурится, щурится этот хитрец, всем ухмыляется криво и на всех смотрит лисом. Что он задумал опять, чёртов плешивый старик, вьющий из тебя и твоего кодекса чести верёвки? Ещё одно поле боя. Как всегда, ты в самых первых рядах. У тебя просто нет выбора, если хочешь дуэль — этот викинг-не-викинг давит всегда на больное. Поздно вечером, смыв следы смерти и крови, ты молча садишься у ели и упорно точишь клинки, помышляя о мести, а следующим утром Аскеладд даст сигнал двигаться дальше, и ты, гордый северный волк, вновь увяжешься следом обычной прирученной псиной. В колонне атгейров, францисок и шлемов Аскеладд повернётся и среди прочих одарит взглядом тебя. Его ухмылка пронзит сердце сотней отравленных стрел — в этот раз, в прошлый и, наверное, в каждый последующий. Он рубит без топора и жалит без копья, без усилий. Твой желудок ноет, закручиваясь в тугой морской узел — не от голода в этот раз. От чего-то смутного, сложного, чего-то другого… Чего-то, что ты однажды поймёшь, но будет тогда уже слишком поздно. Ты отвернёшься и ударишь ножом о повозку, надеясь, что случайно пойманный тёплый взгляд сможет вдруг переплюнуть остужающий разум звон стали. Улыбка меркнет. Ты слышишь: Вальхалла призывает тебя. Клинки твои — прежде Торса и отца его Снорреса — сияют в луне твёрдо, браво, неколебимо. Из облаков кажет правое око луна, втоптанная в звёздную пыль парой чьих-то немытых сапог. Ты отгоняешь прочь то, что говорит тебе не убивать, закрепляешь нож в чехле за спиной и следуешь за колонной неумолимой нависающей тенью. Ты замечаешь, что в волнении твой шаг успел стать неприметно, чуть-чуть, совсем немного быстрее. Ты замедляешь шаг, а заодно с ним и сердце. Ты убеждаешь себя: мне на него всё равно. И ты веришь в это — на долгие доли секунд. Вдох-выдох. Верь разуму, топчи всё неразумное. Вынь ядовитые стрелы, развяжи узел в кишках. Сломать его меч да извлечь осиное жало… Ты ведь всё это можешь, не так ли, малыш? Заткнись, чёртов голос. Заткнись, чёрт подери! Скоро я доберусь до тебя и вырежу враз вместе с сердцем. ...В твоих жилах Исландия, её гордость и честь. Твой отец был йомсвикингом, твой отец был убит, и ты принял в наследство его идеалы. Ты гонишь в хвост чувства, которым нельзя в тебе быть. Они тебе враг. (Что ж, вперёд, утешай себя этим.) Прочь, голос, прочь! Ты трясёшь головой. Не забывай, зачем ты здесь, с какой пришёл целью... Забудь про узел. Забудь про жало меча. Ты — гневный дух мщения. Превыше всего месть Аскеладду.