Письма одного вампира

О жизнь — как страшно было в ней Зреть лицемерье, фальшь, разврат: Бежать в себя и — что страшней — В себе найти весь этот ад. Эмили Бронте

20 сентября, Париж Дорогой друг, Вы даже представить себе не можете, до чего же я рад был получить от Вас весточку из такой далёкой Бразилии. Буду в следующем письме ожидать подробностей, как же судьба-злодейка забросила Вас на другой конец земли. Впрочем, не мне поражаться подобным переездам, я променял родной Чосон на Старый свет ещё очень давно и с тех пор ни разу не бывал на родине. Мне кажется, я даже начинаю забывать, что из себя представляет этот полуостров, оставшийся за бортом моего корабля. Однако я ничуть не жалею. Здесь, в Европе мне куда проще предаваться ностальгии об ушедших столетиях, воспоминания о которых вызывают в моём небьющемся сердце теплоту. Как видите, я до сих пор предан некоторым милым привычкам, называемыми людьми старомодными, и даже сейчас пишу Вам послание на бумаге. Для меня письма куда сокровеннее, нежели эти бестолковые людские разговоры по телефону. Да и едва ли нашу беседу можно было бы доверить столь небезопасной линии, а читать чужие письма люди нынче потеряли привычку. Едва ли у сотрудников почты, получающих минимальный доход и не видящих смысла в собственной работе, есть охота до вскрытия конвертов. Пожалуй, это является одним из весомых преимуществ нынешнего столетия, в иные времена приходилось идти на ухищрения, дабы нашу тайну не узнали. Однако я слишком увлёкся вступлением, а ведь Вы задали в своём послании мне вполне конкретный вопрос. Вы на неизвестной земле, в окружении неизвестных людей, а Вам срочно необходимо найти пропитание. Наверняка Вы ожидаете, что я начну рассказывать, кому стоит заплатить, дабы раздобыть донорскую кровь. Но здесь, полагаю, Вы обойдётесь без моего доброго совета. Люди везде одинаковы, так что в этом вопросе поступайте так же, как и привыкли дома. Я же поговорю о вещах более важных. Не станем отрицать, что наша хищная натура требует охоты для истинного удовлетворения, и мы никогда не сможем от неё отказаться. Разве люди отказывают себе в прелести готовки? Они ведь могут потреблять сырые продукты в их чистом виде, но какое в этом наслаждение? Так и нам для безусловного утоления жажды требуется живая жертва, которую можно выбрать, выследить, заманить, а после расправиться с ней. Здесь всё зависит от Ваших предпочтений. Легко живётся тем, кто предпочитает пожирать детей. Говорят, их кровь самая пряная, а кожа настолько тонка, что прокусить её не составляет никакого труда. Вот только какой тогда азарт? Любой может заманить доверчивого ребёнка, обездвижить, а после полакомиться. В чём прелесть этой охоты? Я для себя ещё несколько веков назад избрал омег. Их кровь столь же бархатна по вкусу, как и детская, кожа нежная и не слишком толста, как бывает у многих альф, зато азарта от охоты достаточно. До чего же сладко бывает воспламенить в них чувство, поманить за собой, а после наблюдать, как они, сами того не ведая, отдают мне не только своё тело, но и жизнь, и саму душу. Были бы моему мёртвому холодному телу доступны плотские удовольствия, подобные моменты наверняка бы вызывали недюжинное возбуждение, однако вместо него обостряют лишь голод. Механика же проста и не меняется уже многие века. Ни в коем случае не употребляйте жертву на улице, даже ночью в безлюдном месте могут неожиданно появиться непрошенные наблюдатели, к чему Вам излишние волнения в момент наивысшего наслаждения для нашей вампирской природы? Ужинайте дома, в привычной обстановке. К тому же, дома Вы знаете каждый угол и можете подготовить всё для жертв. Обейте стены пробкой или же другим звуконепроницаемым материалом, никогда ведь неизвестно, когда «еда» захочет попытаться вырваться или же позвать на помощь. Придумайте хитроумный замок, дабы напуганный человек ни в коем случае не смог его открыть. Никогда не надейтесь на то, что люди в спешке становятся неуклюжими, бывают и те, кого опасения за собственную жизнь напротив подталкивают к невиданной ранее ловкости и сообразительности. Когда же Вы закончите со своей трапезой, не позволяйте жадности, сентиментальности или же лени властвовать над Вами. Мы к запаху разложения привыкшие, однако люди к нему необычайно чувствительны, также чувствительны они и к насекомым, которые всегда появляются там, где мёртвое тело. Не мешкайте и избавляйтесь от Вашей жертвы, не нужно стараться растягивать удовольствие на несколько дней и пытаться испить её досуха. Всё равно радости первого укуса, когда в глотку льётся жаркая кровь, Вы второй раз не почувствуете. Замотайте тело в тёмную ткань, положите также внутрь что-то тяжёлое и направляйтесь к реке. Люди весьма упростили нам жизнь, построив абсолютно все города вблизи водоёмов. Они наши главные помощники. Найдите безлюдный участок на набережной и спешно выкидывайте тело. Подводное течение его подхватит и унесёт далеко, скрыв, где же именно вы избавились от своего ужина. Не стоит также излишне часто охотиться. Избыток чего-то всегда притупляет удовольствие, к тому же подобная беспечность привлечёт к Вам излишнее внимание. Люди нынче стали куда жалостливее — пытаются искать убийц даже тех несчастных, кого не смогли опознать. Надеюсь, моё послание было для Вас полезным, буду с нетерпением ждать ответ. Ваш верный друг уже которое столетие, Чон Хосок. 5 октября, Париж Признаться честно, я даже вообразить не мог, что Вы окажетесь настолько любопытным. Будто Вы недавно родившийся вампир и ещё не знаете в полной мере законов нашего мира. Однако мне несомненно льстит то, как Вы восхваляете мои охотничьи навыки и просите ещё советов. Мне совершенно не трудно делиться накопленной за века мудростью. Вас волнует, как же выбрать и заманить жертву. Разумеется, все выбирают отвечающего всем вкусам человека, но также есть общепринятые правила. Прежде чем звать жертву к себе, проверьте, достаточно ли она доверчива. Вы можете возразить, что в прошлом своём послании я сокрушался на любителей детей, которые выбирают себе самую лёгкую добычу: излишне наивную и глупую. Но не торопитесь с выводами, милый друг. Слишком подозрительные и осторожные так же плохи. Они в любой момент могут сбежать или же продумывают свою безопасность: предупреждают близких, куда направляются, постоянно с ними на связи, против безлюдных мест. Подобные жертвы будут подвергать опасности уже Вашу безопасность. Поэтому ищите золотую середину — человека не слишком безрассудного, однако готового пренебречь разумностью в нужный нам с Вами момент. Далее дело за малым: обольщайте, соблазняйте, обещайте немыслимые удовольствия. Люди падки на них, совсем как мы падки на их кровь. Безупречный союз. Постараюсь в ближайшее время найти себе жертву и описать для Вас весь процесс куда подробнее. Мой древний разум начинает меня подводить и для детального рассказа требуется его прожить. 27 октября, Париж Как Вы в Бразилии, так и я во Франции не терял даром времени в ожидании ответа. Я присматривался, выискивал жертву для своей забавы и Вашего образования. Это должен был быть рассказ расчётливого охотника, однако я, вероятно, охваченный радостной меланхолией от нашего общения, поддался запретной сентиментальности. У меня был идеальный кандидат, на примере которого я смог бы в идеальности провернуть все свои трюки, расписав для Вас каждый шаг, вот только о нём пришлось позабыть, когда на пути попался другой. Но поверьте, милый друг, когда я Вам опишу этого омегу, Вы поймёте мой выбор. Я увидел его совершенно случайно в больнице, куда пришёл за новой донорской кровью. Эта кровь, это место — ничто не вызывает во мне жара и азарта, поэтому я даже не побоюсь слов, что был застигнут врасплох. Первое, что привлекло моё внимание — раса. Я существо старых порядков и до сих пор никак не привыкну к мысли, что люди могут запросто оказываться в любой точке земного шара. Поэтому каждый раз, когда вижу чосонцев, поражаюсь будто в первый раз и начинаю испытывать одухотворённое волнение. Как там в забытой мной Корее? Какие там сейчас люди? Судя по этому омеге, люди восхитительные. Глаза у него по форме словно два идеальных миндаля, цвет такой же притягательно ореховый. Губы пухлые и манящие, черты лица плавные и нежные, совсем как у античных скульптур, к которым я испытывал слабость два столетия назад. Едва ли я найду слова, чтобы на бумаге передать всю прелесть этого создания. Мне следовало раньше задуматься о развитии в себе художественных навыков, тогда я непременно бы вложил в конверт небольшой портрет. Вы скажете, что можно было бы сделать фотографию, но вряд ли бездушная сухая фотография передаст хотя бы малую толику того восторга, что я испытал. Однако не только лицо этого юного корейца достойно восхищения. Пальцы столь изящны, что явно были созданы для музицирования, но никак не для того, чтобы занимать должность медбрата и ассистировать грубоватым хирургам. Но в особенности я бы выделил запах. Ненавязчивый цветочный парфюм позволяет уловить сладкие нотки кожи, которая сама по себе благоухает будто цветок без всяких излишних дополнений. Я стоял и никак не мог надышаться этим бесподобным ароматом. Его зовут Ким Тэхён, и насколько я могу судить по опыту, он любопытен, а людское любопытство нам всегда на руку. Он осматривал меня заинтригованным взглядом, однако пока я не стал предпринимать никаких действий кроме короткого знакомства. Спешка здесь ни к чему, у жертвы самой должен возникнуть интерес. Мой же интерес уже можно считать сформировавшимся. Как выяснилось из непродолжительной беседы, он оказался вдали от Родины в погоне за хорошим образованием, а после окончания медицинского не пожелал возвращаться домой. Похоже, у нас есть общая любовь к Парижу, и это уже хорошо. Смею надеяться, что моё предприятие завершится успехом, как и Ваши будущие. 23 ноября, Париж Прошу простить меня за долгое молчание, дорогой друг. За увлекательными занятиями я уж было совсем о Вас позабыл, но простите мне это равнодушие. Надеюсь, Вашу возможную обиду на меня загладит рассказ о том, чем же я был занят почти что месяц. Ким Тэхён оказался натурой куда более интересной, чем я изначально мог предположить. За этот месяц я достаточно его изучил, а он, кажется, начинает изучать меня. Впрочем, как бы этот омега ни старался, весьма маловероятно, что он в своих интеллектуальных изысканиях доберётся до истины. Люди любят не замечать то, что у них прямиком под носом, строят сложные теории, а в итоге всё оказывается куда проще. Человеческий ум не любит простоту, так что я даже боюсь представить, какие хитроумные теории уже могли выстроиться в этой прелестной головке. Может, Тэхён думает, что я его тайный поклонник, может, какой-то подосланный строгими родителями наблюдатель, а истина куда прозаичнее: он просто выбранная случайно жертва, которой я собираюсь полакомиться. Говоря о нём, как о своей будущей жертве, я наверняка мог бы начать расписывать Вам его телесные прелести, которые, несомненно, присутствовали в изрядном количестве. Кожа у него на ощупь нежная и порой даже может показаться тонкой, совсем как цветастый шёлковый шарфик, который этот омега так любит носить на шее. Он не слишком силён физически, быстро утомляется, и я даже забеспокоился в какой-то момент, нет ли у него хронических болезней. Было бы весьма обидно после столь сильного предвкушения наткнуться на прокажённую кровь. Но нет, абсолютно здоров, просто хрупок, словно райская птичка, случайно залетевшая в холодный и неприветливый в ноябре Париж. Однако всё, что я перечислил выше вторично по сравнению с другими качествами этого прелестного создания. Само его существо наполнено сладостной меланхолией, которую я столь часто испытываю, стоит только вспомнить, как долго уже живу на свете. Он одинок, но одиночество и грусть ему к лицу. Ему приятно со мной периодически сталкиваться, непринуждённо разговаривать, но даже в моменты очевидной радости его взгляд наполнен притягательной печалью, очевидно, ставшей уже неотъемлемой частью его самого. И эта печаль меня успокаивает. Я слишком стар, чтобы радоваться, слишком жесток и бессердечен для других светлых чувств, а вот грусть меня умиротворяет. Тэхён не похож на бурную горную реку, не похож на подверженный штормам океан. Он скорее неподвижное озеро, которое притягивает утомившихся путников своей безупречной гладью. Пожалуй, я могу себя отнести к числу таких путников. Мальчик очевидно мной восторгается и даже привязывается. Когда мы идём вдоль бульвара Монмартр, затем сворачиваем на улицу Тронше и дальше вниз к набережной де Тюильри, всё это время он смотрит на меня заворожённо и слушает бесконечные рассказы о всех тех местах, в которых я успел побывать за время своего бессмертия. В эти мгновения в нём столько очарования, что мне кажется ещё немного, и я наброшусь на него прямо на улице, наплевав на собственные правила и запреты. Мне всегда казалось, что за столько веков я научился брать под контроль голод, ставя на первое место холодный рассудок, однако рядом с этим человеком происходит нечто невообразимое. Моя хищная натура так и норовит взять бразды правления в свои когтистые лапы. В особенности меня завораживает голос Тэхёна. Его мягкий баритон будто окутывает меня и уже даже совсем не важно, что именно говорит этот омега. Важнее, как он это делает. Пожалуй, я впервые готов согласиться с мнением некоторых деятелей искусства, которые заявляют, что форма куда важнее содержания. Наши продолжительные прогулки просто не могли не перетечь во что-то более чувственное. И тогда в один из вечеров он сам потянулся ко мне, и губы слились в полном трепета и нежности поцелуе. До чего же Тэхён невинен, и до чего прекрасен в своей невинности. Едва ли он мог вообразить себе, какому страшному монстру дарит свои ласки. Впрочем, даже несмотря на всё его великолепие, вряд ли я могу себе позволить сжалиться над выбранным омегой. Таковы законы природы, и люди сами их излагают в своих многочисленных мифах и легендах. Вспомните, дорогой друг, историю Медузы Горгоны. Персей защищал своего родителя от насильственного брака с жестоким царём Полидектом, и потому отправился на охоту за морским чудовищем. Медуза всего лишь жертва, необходимая для спасения другого омеги — папы Персея. Поэтому Тэхёну в любом случае уготовано умереть, дабы не погибли другие, на кого падёт мой проклятый взгляд. 30 декабря, Париж Сегодня у моей прекрасной жертвы был день рождения, однако пишу я Вам, дорогой друг, в безрадостных чувствах. Свершилось то, что задумывалось с самого начала. Пока его остывающее тело лежит на софе у меня за спиной, а на губах ещё чувствуется привкус его жаркой крови, спешу написать о том, что я испытал. Я не считаю, что человеческий разум способен познать нашу природу, понять её, однако некоторым особенно талантливым представителям вида всё же удаётся в собственных изысканиях приблизиться к истине. В особенности меня восхищает талант Джозефа Шеридана Ле Фаню. В уста своего выдуманного вампира он вложил бесконечно правдивое: «Ты будешь думать, что я жесток, себялюбив. Да, это верно, но таково уж свойство любви: чем она жарче, тем эгоистичнее. Ты не представляешь, до чего я ревнив. Ты полюбишь меня и пойдёшь со мной до самой смерти. Можешь меня возненавидеть, но всё-таки ты пойдёшь со мной, и будешь ненавидеть и в смерти, и потом, за гробом». Тэхён пошёл за мной, однако о его ненависти доподлинно судить не могу, умер он на удивление спокойно. Он добровольно пришёл ко мне сегодня, желая разделить на двоих радость праздника, а я поймал себя на мысли, что больше не могу медлить. Разве это не изумительно оборвать жизнь на самом пике, в момент, когда она торжествует? Я нахожу это ценнейшим подарком, который я мог бы преподнести столь прекрасному созданию. Возможно, кто-то из людей возразит, скажет, что я по-звериному жесток, но разве любовь не жестока? Разве сами люди не доставляют ещё большие страдания объекту своей страсти? Мои деяния по сравнению с людскими весьма милосердны. Всё тот же Шеридан Ле Фаню писал: «Любовь требует жертв. Жертвы требуют крови. Что за жертва без крови?» Вы наверняка ждёте от меня подробный рассказ об этой самой крови. Что ж, я удовлетворю Ваше любопытство, мой милый друг, возможно, воспоминания о её пряности позволят мне хотя бы ненадолго отвлечься от гнетущих мыслей, постепенно начинающих распространяться в моём разуме, как вскоре начнёт распространяться трупный запах в моём жилище. Как я и предполагал, кожа Тэхёна оказалась безупречной для укуса. В момент, когда я кружил своего прелестника в незамысловатом танце, я выбрал наиболее подходящий миг и вонзил острые клыки в лебединую шею. Омега был совершенно спокоен. Он не попытался вырваться и побежать к запертой двери, даже не издал ни единого крика. Были бы все жертвы таковы, нам бы не пришлось усложнять своё существование замысловатыми замками и обитыми пробкой стенами. Словно Тэхён о чём-то подозревал пускай не разумом, но, возможно, сердцем. У некоторых людей оно говорит достаточно громко, чтобы быть услышанным. Пока прекрасное тело обмякало в моих сулящих смерть объятиях, я с небывалой доселе жадностью поглощал изумительный напиток, нектар нашей с Вами жизни. Кровь горячая, пряная, с чарующим ароматом, какой я прежде не чувствовал. Я делаю укусы ещё в нескольких местах, и в каждой вене оказывается та же сладостная патока. Для удобства кладу Тэхёна на стоящую в комнате софу и продолжаю делать жадные глотки. Определённо, исход был предрешён с самого начала. Вот только в момент, когда я оторвался от кожи и взглянул на мёртвое застывшее тело, меня охватило странное волнение, которое приятным отнюдь нельзя было назвать. Я почувствовал себя ребёнком, который не понимает, почему не может бесконечно проживать радостный момент увлекательной игры. Удовольствие слишком скоротечно, в этом одновременно его прелесть и бесконечная жестокость. Я понимал, что быстро кровь Тэхёна начнёт сворачиваться, тело изнутри будет постепенно гнить, а я больше не смогу прожить тот волшебный миг, когда алые струи обжигали моё горло. Осознание обрушается на меня и утягивает на дно, будто бурное океаническое течение, и я, словно стараясь за что-то ухватиться, дабы не утонуть, прижимаю остывающее тело к своей груди и сжимаю в объятиях так крепко, как если бы некие силы могли у меня отобрать столь полюбившееся тело. До чего же жалко наше существование, раз постоянно приходится с чем-то прощаться. 5 января, Париж Помнится, в одном из писем я учил Вас, милый друг, не поддаваться сентиментальности и как можно скорее избавляться от тела. Что ж, даже святые порой нарушают собственные заповеди, вот и я не стал исключением, пускай и не святой. Даже испустив дух, Тэхён оставался всё так же прекрасен. От его тела больше не веяло жаром, мы стали одинаково холодными, а я понимал, что вскоре могу потерять этот светлый образ, потерять дивный аромат, который слабо, но ещё чувствовался в спутанных тёмных волосах. Я отрезал небольшую прядь, дабы, подобно романтикам прошлых столетий, носить её всегда с собой в знак памяти, раз уж создать изысканный портрет омеги я не мог. Пришлось также открыть все окна в квартире нараспашку, чтобы мороз, свойственный началу января, проникал внутрь, позволяя мне продлить минуты своеобразной жизни любимого. Соседи жалуются, но мне до их недовольства нет никакого дела. Важен лишь Тэхён. Лишь на одно в его лике я не могу смотреть. Опустевшие стеклянные глаза были всё ещё распахнуты, и мне постоянно казалось, будто они смотрят на меня с порицанием. Не стоит скрывать, я его действительно достоин, однако смотреть всё равно было невыносимо, и я в какой-то момент прикрыл веки возлюбленного. Теперь он больше походил на уставшую после игр с детьми фарфоровую куклу, которая безмятежно спала. Тело его так и лежало на той самой софе, где всё и случилось. Одна рука закинута над головой, вторая свисает к полу. И впрямь будто спит. Я не могу не замечать, что несмотря на все мои старания, черты любимого омеги всё равно начинают меняться. Щёки стали впалыми, лицо заострилось, и с каждым днём от обожаемого мной образа оставалось всё меньше и меньше. Но всё же я надеюсь, что мне удастся продержать его у себя как можно дольше. Между тем порой, когда я поворачиваюсь к Тэхёну спиной, мне кажется, будто бы я слышу его голос. Похоже, я начинаю сходить с ума, дорогой друг. Я мог бы попросить у Вас совета, возможно, Вы знаете некое действенное средство от безумия, однако даже если я избавлюсь от помешательства, едва ли что-то сможет заглушить во мне горечь утраты. 15 января, Париж Оставлять и дальше при себе бездыханное тело я не имею никакой возможности. Я понимаю, мой друг, что должен как можно скорее от него избавиться, вот только отдать Тэхёна в объятия холодной неприветливой Сены мне кажется чем-то недостойным. Впервые меня настигло крамольное желание организовать одной из жертв похороны. Впрочем, едва ли этого омегу можно было бы поставить в один ряд с другими мною убитыми. Как оказалось, организовать нынче похороны даже легче, чем любое другое торжество. Я обратился за помощью в ближайшее к моему дому кладбище, где мне не задали ни единого лишнего вопроса. Не спросили, где свидетельство о смерти, иные документы, кем я прихожусь покойнику. Самое же удивительное, что никак не прокомментировали состояние тела, хотя я более чем уверен: зоркий глаз опытного гробовщика сразу определил, что труп не свежий. Однако деньги решают любые трудности, а предложенная мною сумма, похоже, оказалась достаточно щедрой, дабы избавить меня от обременительных разговоров. Удивительно, почему серийные убийцы не пользуются подобной возможностью? К чему оставлять тело в лесной глуши, где его и будут в первую очередь искать, когда можно явиться на кладбище и за достаточно щедрое жалование похоронить кого угодно под каким угодно именем. Я же решил имя Тэхёна оставить ему. Родственники пока не объявились, но подозреваю, что вскоре они заподозрят неладное и начнут поиски, не удивлюсь, если примчатся в Париж. Так пускай у них будет своеобразный маяк. От услуг священника я отказался. Во-первых, не знал, к какой вере относился мой покойный возлюбленный, а во-вторых, сам уже долгие столетия презираю служителей Господа. Куда приятнее мне было провести последние минуты рядом с прелестным телом в тишине. Из-за промёрзшей земли гробовщику пришлось непросто и подготовка ямы заняла куда больше времени, чем планировалось. С остальным же проблем не возникло. Нашёлся гроб вполне подходящий по размеру, белые одежды и даже белые лилии, которые я уложил вокруг тела, создавая цветочную перину. Пускай Тэхёну будет мягко спать в своём последнем пристанище. 18 февраля, Париж Я совершенно точно схожу с ума или же становлюсь слишком мягким. Сегодня мне вновь казалось, что я слышал голос Тэхёна, и я не выдержал. Нашёл в каморке дворника лопату и направился в сторону кладбища. Когда вышел тот, казавшийся мне омерзительно слащавым, роман «Грозовой перевал» я насмехался над идиотом Хитклиффом, который при жизни возлюбленного всячески мучил его, а после смерти пошёл раскапывать могилу, дабы вновь обнять. Похоже, я теперь и есть тот самый идиот. Однако будто всё вокруг, весь мир и сама природа хотели, чтобы я это сделал. Февраль в этом году в Париже выдался удивительно тёплым, земля оттаяла, и мне пришлось не так тяжело, как гробовщикам, копавшим могилу для моего возлюбленного. Физическая сила, данная каждому вампиру, помогла мне управиться быстрее, чем кому-либо из людей. Помните, я говорил Вам об осторожности, которая должна идти рука об руку с нашим существованием? В тот момент я напрочь о ней забыл, копал и копал, не церемонясь отбрасывал комья земли в сторону, совершенно не боясь, что меня могут заметить. И вот наконец острие лопаты столкнулось с чем-то твёрдым. Я остановился и с этого мгновения был предельно аккуратен. Повредить последнюю колыбель Тэхёна — последнее, чего я хотел. Мне без труда удалось аккуратно подцепить крышку гроба и открыть его. Вот долгожданный миг встречи. Как бы я ни пытался сохранить красоту этого омеги, пока он находился под землёй, я был не властен. К сожалению, мои силы позволяли мне многое, но только не совладать с человеческой природой. Тело начало разлагаться, однако в свете идеально ровного лунного диска, это лицо, покорившее меня в первую же встречу, казалось мне таким же прекрасным. Среди завядших белых лилий, Тэхён увядшим совсем не выглядел. В то мгновение мой чувственный порыв, который привёл меня на кладбище, лишь обострился, и я, не испытывая ни малейшей брезгливости, опускаюсь рядом с моим любимым. Гроб достаточно тесен, однако если сжать друг друга в объятия, то вполне можно поместиться. Я обвиваю руками ледяное тело, прижимаю к своей груди, но желанного успокоения мне это не приносит. Напротив, осознание собственной мерзости становится всё сильнее и сильнее. Что за ужасная черта что людей, что вампиров — губить тех, кого столь пылко любим. Впрочем, оглядываясь назад, несмотря на тяжесть сожаления, я понимаю, что, даже зная исход, поступил бы так же. Ещё одна ужасная черта всех отродий, плетущихся по этой земле. В миг, когда я вонзился клыками в тонкую шею, когда украл последний вздох Тэхёна — только в тот миг мои чувства были столь ярки, столь остры, что я мог бы с уверенностью заявить: только тогда я и жил. В другом романе герой восторженно говорил о предмете страсти: «Свет моей жизни, огонь моих чресл». Вот только что небезызвестный Гумберт, что я — все мы своей ненормальной любовью ломаем, мучаем, но только не ласкаем. Тэхён не просто огонь моих чресл или же свет жизни. Он и есть мои жизнь и смерть, спасение и кара. Самый дивный из когда-либо живших ангелов, но даже он не смог бы спасти мою проклятую душу. Я столь часто называл себя проклятым, но кажется, только сейчас в полной мере осознал, что это слово значит. Как бы я хотел остаться с ним в могиле и пускай нас закопают вместе. Вот только бессмертие едва ли позволит мне исполнить самую сокровенную мечту. Я оставляю короткий поцелуй на манящих губах и с тяжёлым сердцем покидаю «колыбель».