Разбитый фарфор

Вдох, выдох, толчок, стон. Каору сжимает простынь одной рукой, а второй вытирает слёзы, наступившие от удовольствия. Сквозь приоткрытые веки он смотрит на Айноске, выброс адреналина, бабочки в животе, ещё один стон и происходит разрядка. – Я люблю тебя... – шепчет Каору и мягко улыбается, тянет разомлевшие руки, чтобы Адам немного нагнулся и поцеловал. – Любишь? Ха-ха... – Шиндо смотрит на него, поправляет чёлку и встаёт с кровати, чтобы одеться, – какой ты глупый, Каору. Ха-ха-ха... Господи, любит он меня, – парень заливается чуть ли не истерическим смехом, у Сакураяшики в горле встаёт ком, – любит! Надо же, ты меня что?! Каору, как можно быть таким наивным, чтобы провести со мной одну ночь и признаваться в любви? Мы разойдёмся сейчас и всё. Ты думал у нас будет нечто большее? Какая-то «любовь»? – Но мы же... Ты... Я... Адам! Я же тебе... – Ты просто взял и дал мне, Вишенка, кто же знал, что ты так любовь проявляешь? – Я тебе доверился... – Каору сглатывает, по щекам текут жгучие слёзы, парень собирает в ком одеяло и сжимает его, – ...какой же ты мудила, Адам. В ответ он больше ничего не сказал, оделся и ушёл. А Каору остался в спальне один, один со своим разбитыми вдребезги сердцем. *** «Каору... Каору красивый. Золотистые глаза, а на солнце ещё и переливаются, с таким красивым отблеском, наверное ни одно золото мира с ними не сравнится. Что говорить про волосы? Это отдельный шедевр искусства, боже мой, как-будто сакура развивается на ветру в самый разгар своего цветения. Но сакура отцветает рано или поздно. А Каору цветёт всегда, в любое время года, суток, каждый день недели. Его кожа, как хрупкий фарфор, такая бледная, я бы подумал, что он альбинос, если бы не знал с пелёнок, уж сильно он однажды обгорел на солнце. Фарфор этот дорогой, тонкий-тонкий. Неверно прикоснешься и будет трещина или скол, а может быть... При грубом обращении, он расколется на множество мелких частей... Как я этого боюсь, до ужаса, до мурашек, да так, что дыхание сперает и сердце колотиться. Не дай боже Каору треснет, не то, что разобьётся. Я боюсь разбить его своим признанием, своей глупой ненужной любовью, Каору дорожит мной, он говорил об этом не единожды... А если я своим признанием разрушу то, чем он дорожил? Разрушу нашу дружбу, я себе такого не прощу. Пусть Каору будет с тем, с кем он счастлив. Тогда я тоже буду счастлив» Коджиро думал о Каору, так и зависнув над несчастной задачей по физике. К ней он таких чувств не питал, как к Каору, поэтому наверное и не собирался решать, в эту ночь точно. Нанджо витал в мыслях о сакуре и дорогом фарфоре, о хрупком Каору, о времени и золоте. И о чём-то ещё... О любви. – Какой же я дурак. Идиот, как Каору не скажет, – хмыкнул он и написал формулу к задаче в тетрадь, скорее всего саму задачу он решил неверно. Хотя кого это сейчас волнует? Телефон вибрирует в третий раз, Нанджо наконец открывает мессенджер, откуда всплывали уведомления. «Коджиро, ты спишь?» «Я могу прийти?» «Всё очень плохо прошло.» Те самые три сообщения, что прислал Каору, на которые Нанджо ответил незамедлительно. «Да, приходи, расскажешь всё» – отвечает он и убирает телефон, ждёт Каору минут 20. Стук в дверь и перед Коджиро тот самый его главный страх. Каору разбит вдребезги. Растрёпанные волосы, мокрые от начавшегося дождя – сакура завяла. Глаза красные и опухшие вокруг, от слёз, что до сих пор не прекратились – золото теперь не блестит. Хрупкий фарфор попал не в те руки. *** Коджиро узнал обо всём в ту ночь. И теперь его сердце кровью обливалось. Каору любил искренне, а над его чувствами вот так вот посмеялись. Коджиро помогал ему встать на ноги, собирал осколки и искал им место. Собирал не торопясь, маленькими кусочками. Каору помимо того, что хрупким, был ещё и дерзким. Себя собирать не давал, а Коджиро был терпелив, ждал его согласия, понемногу, но у него это получалось. Коджиро собрал весь разбитый фарфор. Теперь он был ещё тоньше, ещё более нежным и хрупким. И никто не знает, сколько он будет оставаться целым.