That doesn't sound like hate/Это не похоже на ненависть

Семестр после череды убийств и нападения на Невермор начался для Энид Синклер хорошо. Конечно, она всё ещё была потрясена событиями предыдущего семестра. Одним из таких потрясений стало расставание с Аяксом: — Мне кажется, что в наших отношениях чего-то не хватает. — сказал горгон — Да… — согласилась девушка — Где мой мой пневматический молот? — уже сказала Уэнсдей. — Нет! -закричала блондинка. И после «кровавого расставания» Синклер поняла, что влюбилась в соседку. Занятия стали более интересными, им было комфортно друг с другом. Кажется, что они не плохо ладили и не было никаких проблем. Пока что не было. Примерно в середине семестра они работали в своей комнате: Энид за ноутбуком, а Уэнсдей за пишущей машинкой. Писательский час брюнетки подходил к концу, и Энид волновалась, ведь ей удалось убедить девушку посмотреть с ней какой-нибудь фильм. Пальцы перестали стучать по кнопкам, шум пишущей машинки утих. Готка заговорила первой: — Энид, нам нужно поговорить. — она подошла к кровати блондинки и посмотрела на неё сверху вниз. Это были те же самые слова, которые говорил ей Аякс перед тем как расстаться, но голос Уэнсдей ещё и очень сильно пугал. И возможно, поведение Синклер усилило это чувство страха. — Насчёт чего? — спросила она неуверенно. Наступила тишина, а Уэнсдей продолжала смотреть. Казалось, брюнетка потеряла дар речи. Сейчас Энид не колебалась, как Уэнсдей. Ей обычно было очень страшно высказывать свое мнение. Должно было произойти что-то серьёзное, очередное убийство или видение какой-то злой судьбы, чтобы поразить её и заставить наконец высказать свою точку зрения. — Кажется, я начинаю тебя ненавидеть. Энид моргнула и попыталась обдумать слова Уэнсдей. Она снова моргнула, сдерживая внезапные слёзы. — Ч-что? — Кажется, я начинаю тебя ненавидеть. — значит, блондинка не ослышалась. — Но… но я думала, что мы уже прошли через это, особенно после всех событий прошлого семестра. — Я думала также. — Но что же случилось потом? — Я не знаю. — У этого должна быть причина. — Вот почему нам нужно поговорить, — нахмурившись сказала Уэнсдей. — Чтобы выяснить, почему это происходит? — Гот кивнула. Энид тяжело сглотнула. — Хорошо, хорошо. Я не хочу, чтобы ты меня ненавидела. Уэнсдей открыла рот, потом закрыла, пытаясь сдержать рвущиеся наружу слова. Но всё равно сказала: — И я не хочу тебя ненавидеть. Энид кивнула, надеясь, что если Уэнсдей не хотела ее ненавидеть, то вместе они могли это решить. Она глубоко вздохнула: — Верно. Так когда же это началось? — В начале этого семестра, — ответила Уэнсдей. — И есть ли что-то, что может сделать ситуацию еще хуже? — Нет. Всё заставляет меня чувствовать… Уэнсдей замолчала. Она обвела взглядом комнату. — В прошлом семестре я думала, что твои цвета — бельмо на глазу, а твоя музыка — нападение на мои уши. По крайней мере, я могла бы получить передышку от них за пределами комнаты. Однако в этом семестре я даже на занятиях не могу избежать их. Каждый цвет и оттенок, которые я вижу, напоминают о тебе. Каждая песня, которую ты поёшь, остаётся в моей голове, это сводит меня с ума. — Уэнсдей, но это не похоже на ненависть, это больше похоже на… — Энид остановила себя, прежде чем успела назвать то, что Уэнсдей описала, влюблённостью. Конечно, мысль о том, что Уэнсдей влюбится в нее, была абсурдной. Девушка была уверена, что эти чувства текут только в одном направлении. — Это раздражает, — произнесла Уэнсдей, заканчивая диалог, — И это заставляет меня хотеть сделать себе лоботомию, чтобы прекратить такие ощущения. Энид моргнула и старалась не обижаться. Эмоциональный удар от её мыслей о сказанном Уэнсдей не облегчил задачу. Но брюнетка упомянула достаточно серьёзную проблему, и Энид могла её решить. — Я могу убрать некоторые свои вещи, может быть, найти какие-нибудь чёрные контейнеры или что-то в этом роде, и могу перекрасить волосы… — Нет, — Уэнсдей прервала её, — Мысль о том, что ты изменишь в себе хоть что-то, потому что я не могу контролировать себя, оскорбительна. — Но если это поможет, я была бы готова хотя бы сократить количество вещей, — Энид огляделась и начала перечислять вещи, с которыми ей легче всего было расстаться. — Энид. Блондинка обернулась на Аддамс. — Это моя проблема. Я осознанно разрешила показать тебе свои личные вещи и не откажусь от этого. — Аддамс, ты говоришь, что это твоя проблема, но она касается и меня. Давай хотя бы попробуем. Я. — девушка нервно сглотнула, — Мне действительно не хочется, чтобы ты меня ненавидела. Брюнетка неохотно согласилась, а Энид заказала чёрные пластиковые контейнеры, чтобы спрятать некоторые из своих вещей. Также она стала реже включать музыку, а если включала, то всегда надевала наушники и делала песни примерно вдвое тише, чем обычно. Когда через несколько дней контейнеры прибыли, она убрала свои самые новые и наименее яркие мягкие игрушки, а также часть цветной ткани, украшавшей ее кровать. Брюнетка наблюдала за всем процессом, а когда Энид закончила, спросила девушку, чувствует ли она какие-либо изменения. — Нет. Верни все как было. — Но Уэнсдей… — Я возмещу тебе стоимость этих мусорных баков. — Это должно было помочь, ведь ты сказала, что цвета и музыка заставляют тебя ненавидеть меня — Наблюдение за тем, как ты прячешь части себя в этих вещах меня только больше злит. — Уэнсдей, это… — Энид подыскивала нужные слова, — Это не похоже на ненависть, кажется, что ты проявляешь внимательность. — Тогда объясни, почему я хочу обхватить тебя руками за шею, чтобы узнать, какой звук ты будешь издавать, когда я их сожму. Это не была одна из стандартных угроз в Аддамс, она была гораздо более искренней. Волчица в страхе отпрянула, а брюнетка отвела взгляд. Они решили попробовать что-то ещё. Девушки установили некоторую дистанцию. Синклер собрала кое-какую одежду, чтобы остаться с Йоко на неделю. — Расстояние заставляет сердце полюбить, — попыталась пошутить она, уходя. Соседка лишь нахмурилась. Они все еще виделись в течение дня. У них был общий урок, и Уэнсдей даже присоединилась к ней на обеде, отметив, что если бы у них не было какого-то контакта, они не смогли бы сказать, улучшаются ли чувства брюнетки к Энид. Они не обсуждали это, когда были вместе: блондинка слишком боялась усугубить ситуацию, и Аддамс тоже боялась этого, ведь всё для её же блага. Синклер также не смогла объяснить Танаке, почему ей пришлось остаться с ней, но к счастью, её подруга не слишком интересовалась. Наступил третий день их пробной разлуки, и Энид пришлось нелегко. Она упустила Аддамс, несмотря на то, что видела ее каждый день. Она действительно пришла, чтобы насладиться временем вместе, их разговорами и беседами, думала, что Уэнсдей тоже. Она же так много открылась с момента их первого семестра вместе, и, во всяком случае, до её внезапного заявления, волчица думала, что была одной из немногих, кто нравился готке. Она начала больше делиться своими личными тайнами, и всё, чем она делилась, приближало блондинку к осознанию этого. У неё возникли чувства к соседке по комнате. Она была уверена, что это обречённые чувства, но они не были тем, что она могла предотвратить. Девушка была уверена, что Аддамс не интересовалась романтикой, особенно после того, как Тайлер подорвал её доверие. Даже если бы она это сделала, она ни в коем случае не выбрала бы такую поздно «расцветшую» девушку, как Энид. Честно говоря, когда она задумалась об их отношениях, ненависть Уэнсдей перестала удивлять. По крайней мере, она хотела обуздать это негативное чувство. Исправление чувств Уэнсдей к ней было приоритетом, а блондинка пока спрячет свои собственные. Девушка была так погружена в свои мысли, что не заметила приближения готки. У них были разные уроки, так что Энид вообще не ожидала увидеть Аддамс, поэтому внезапное появление брюнетки шокировало волчицу. — Мы должны остановить это, — сказала Уэнсдей. Сердце Энид упало. — Стоп, что? — Возвращайся в нашу комнату. Каждую минуту, когда мы были в разлуке, я планировала каким-то образом добраться до тебя. Я не могла перестать думать о том, что ты делаешь, с кем ты была и почему тебя не было со мной. Синклер закусила губу. — Это не похоже на ненависть, больше напоминает ревность. Гот нахмурилась. — Ревность? Я хотела отнести тебя в какой-нибудь глухой лес и пытать до тех пор, пока ты не попросишь об освобождении. Блондинка вздрогнула. — Это должно вызвать у меня желание вернуться в комнату? — Я могу контролировать себя, Энид, иначе я бы уже украла тебя. Но это новое чувство мне не нужно и лишь туманит мой разум. Пожалуйста, Энид, вернись. Я не причиню тебе вреда, обещаю. Энид знала, что Уэнздей нелегко дает обещания. Она глубоко вздохнула, кивнула и через несколько часов вернулась в их общую комнату, обсуждая новое решение проблемы: — Раз уж это началось в этом семестре, может из-за того, что я обратилась? — спросила она. — Вряд ли. Я не боюсь оборотней и не верю, что в их… твоей… физиологии есть что-то, что могло бы вызвать… мою проблему. — Тогда, может быть, видения? Может быть, твое подсознание пытается тебе что-то сказать? — лицо Энид вытянулось, — Хотя если так, то может быть и хуже. Я не хочу делать то, что заставило бы тебя ненавидеть меня. — Ты этого бы не сделала — убеждённо сказала Уэнсдей, — Но это интересная идея. Возможно, есть какая-то сила, заставляющая меня так себя чувствовать. Несколько минут она сидела молча, поджав губы и нахмурив брови. Энид чувствовала себя бесполезной, просто наблюдая за ней, но именно её предположение разозлило девушку. Лицо Уэнсдей становилось все длиннее и длиннее, и волчица задавалась вопросом, какие тёмные мысли могли заставить её выглядеть такой мрачной. — Я свяжусь с родителями. Блондинка моргнула. — С твоими родителями? — Есть несколько болезней, расстройств и психозов, которые уничтожают мою семью. Возможно, один из них проявляется во мне. — Верно, — сказала Энид. — Мне нужно позвонить родителям, и чтобы обсудить это, мне нужно побыть одной. Синклер ушла, разрываясь между надеждой, что Аддамс чему-нибудь научится, и желанием не допустить, чтобы она заболела каким-нибудь неизлечимым недугом. Она снова осталась с Йоко, не зная, сколько времени понадобится соседке. У нее возникло искушение остаться дома на все выходные, но любопытство взяло верх, и на следующее утро она вернулась в свою комнату и осторожно постучала в дверь. Ответа она не получила, но, поняв, что это ее комната и разговор с родителями не должен длиться двадцать четыре часа, она открыла дверь и вошла. Брюнетка сидела за своим столом, неподвижная и тихая. Лишь легкие движения её плеч указывали на то, что она дышала и вообще жива. Сердце Энид упало. Что бы Уэнсдей ни услышала, должно быть, это было по-настоящему ужасно. — Уэнс? — позвала она через всю комнату, — Уэнсдей, можно мне войти? Девушка встала и медленно повернулась. Когда их глаза встретились, она прошептала имя блондинки и кивнула. — Что ты изучала? — спросила Синклер, входя в комнату. Губы Аддамс шевелились, но не издавали ни звука. — Уэнсдей, ты меня пугаешь — Мне очень жаль. — сказала Уэнсдей, и Энид чуть не заплакала. Тон готки был более устрашающим, чем любые устрашения, которые она когда-либо говорила. Девушка звучала побеждённой. — Я борюсь с… откровением, которое принёс разговор с моими родителями. Волчица кивнула. — Расскажи мне об этом. Мы справимся с этим вместе. — Это хуже, чем я боялась. Я пострадала от проклятия моей семьи. Энид ахнула, и её мысли умчались. Как могла семейка Аддамс подвергнуться проклятию? Во всяком случае, именно они будут проклинать других. И какая судьба была настолько ужасна, что могла до такой степени потрясти Уэнсдей. — Что за проклятие? — Это не твоя забота. — Да, это я. — Я не ненавижу тебя. Я. — Аддамс тяжело сглотнула, — Я не ненавижу тебя. Твоё участие в этом окончено. Проклятие — это моё бремя. Голубоглазая глубоко вздохнула, одновременно испытывая облегчение, услышав, что девушка не испытывает к ней ненависти, и раздражение от мысли, что проблемы брюнетки её не касаются. — Не обязательно терпеть это в одиночку. Ты мой друг, Уэнсдей. Я хочу помочь тебе в этом. — Ничего не поделаешь. Энид пристально посмотрела на неё. — Ничего не поделаешь? Если ты проклята, то, конечно, я хочу тебе помочь. Что с тобой сделает это проклятие? Уэнсдей обернулась. — Это проклятие неизбежно, нерушимо, и каждый Аддамс, пораженный и поддавшийся ему, сошел с ума или засох и умер от него. Вот что я имею ввиду, когда говорю, что ничего не поделаешь. — Уэнсдей… — Энид. — прервала её брюнетка. Глаза девушки упали на пол, — Пожалуйста. Оставь это. Блондинка кивнула, но знала, что не сможет полностью отказаться от этого. В течение следующих двух недель она пыталась мягко и тихо поговорить с готкой о проклятии её семьи, девушка каждый раз уходила от разговора. В конце концов она перестала поднимать этот вопрос, но мысль о проклятии разъедала. По мере того как семестр продолжался, а Уэнсдей всё больше и больше погружалась в себя, Энид достигла критической точки. Её успеваемость понизилась, яркая половина их общей комнаты стала более грязной, а её друзья подхватили её настроение. Она не могла объяснить ситуацию, не нарушая приватность Уэнсдей, но ей нужно было что-то сделать. Ей нужно было с кем-то поговорить. Она повернулась к Вещи. Бестелесная рука не сказала ей прямо, что повлекло за собой проклятие семьи Аддамс, из-за обещания, данного хозяйке, но он пообещал помочь, несмотря ни на что. Однажды ночью, когда соседка ушла на какую-то полуночную прогулку, придаток бросился в бой, бегая по комнате, чтобы установить хрустальный шар, который Уэнсдей использовала для связи со своими родителями. Энид неуверенно посмотрела на руку, но затем хрустальный шар загорелся, и Аддамсы посмотрели на неё с удивлением на лицах. — Мне жаль, что я звоню Вам так неожиданно… — сказала Энид, не уверенная, что слово «позвонить» подходит для обращения к владельцам хрустального шара. — Я Энид, соседка Уэнсдей по комнате. — Конечно, да, — сказала мать Уэнсдей теплым и успокаивающим голосом. — Что сейчас сделал наш маленький скорпион? — спросил отец Уэнсдей, — Она так любит причинять вред. Девушка была потрясена их ответом. Конечно, несмотря на то, насколько суровой была реакция соседки на проклятие, это должно было быть первой мыслью её родителей. «Это не то, что она сделала», сказала она. «Это… я… Может быть, это не мое дело спрашивать, но я так волновалась по этому поводу и не могу перестать думать об этом, я просто… я просто…» — Успокойся, дорогая, — сказала мама Уэнсдей, — И расскажи нам, что случилось. Энид так и сделала. — Простите, миссис Аддамс… — Просто Мортиша, пожалуйста. — И, пожалуйста, зовите меня Гомес, — добавил отец Уэнсдей. Волчица сглотнула. — Верно. Извините, я просто в замешательстве с тех пор, как Уэнсдей рассказала мне о проклятии. Мортиша и Гомес светились радостью, — Она сказала тебе? — взволнованно спросил мужчина — Я — типа? Разговор с родителями Уэнсдей прошел не так, как она ожидала, — Она не сообщила мне никаких подробностей, только сказала, что страдает от этого и может сойти с ума или умереть. Гомес повернулся к Мортише. — Наш маленький скорпион, так настроенный на темную сторону жизни, — сказал он. Мортиша повернулась к Гомесу. — Она может быть такой упрямой в своем стремлении к страданиям. Она снова повернулись к девушке и заговорила. — Если наша дочь не поделилась с тобой полным смыслом проклятия семьи Аддамс, то это не наше дело. — Но… но она, казалось, была настолько убеждена, что обречена. — Конечно, она убеждена, — сказал Гомес. Потому что она обречена. — Тогда почему вас двоих это так не беспокоит? — Проклятие имеет не только плохие последствия, моя дорогая, — сказала Мортиша. — Это не так? Мортиша понимающе улыбнулась ей, — Возможно, Уэнсдей думает, что они все плохие, но это не так. В сердце блондинки зародилась надежда. — Тогда как нам добиться хорошего результата? — Это вопрос для нашей маленькой смертельной ловушки, — сказала женщина. Гомес с обожанием посмотрел на жену и приложил руки к сердцу. — Ох, испытания юности. Мортиша посмотрела на мужа. — Страх, неуверенность, душераздирающие сомнения. — Снова стать молодым, чтобы пережить все это во второй раз… — Возможно, мы сможем воссоздать эти чувства позже. — Мне нравится, когда ты угрожаешь мне ужасными моментами… Они были настолько потеряны друг в друге, что Энид не знала, что делать. Она в равной степени завидовала их глубокой любви и была разочарована отсутствием помощи. Прежде чем она смогла попытаться получить больше от родителей готки, дверь в комнату открылась, и вошла сама Уэнсдей. Ей потребовалось всего мгновение, чтобы оценить ситуацию, и она испытала невыносимый гнев, когда девушка встретилась с ней взглядом. — Что ты делаешь? — девушка потребовала ответа, направляясь к Энид и хрустальному шару. — Это наш скорпиончик? — спросил Гомес. — Да. — прошипела девушка. Она обошла стол и перевела взгляд на хрустальный шар. — Прощайте, мать, отец. — До свидания, дорогая, — сказала Мортиша. — И удачи. Уэнсдей накинула на него ткань, в которую обычно был завернут хрустальный шар, и захлопнула коробку. Волчица медленно поднялась и отошла от стола девушки. — Что они тебе рассказали? — спросила гот сквозь стиснутые зубы. — Уэнсдей, извини, но мне просто нужно было узнать больше об этом проклятии, — брюнетка остановилась в нескольких футах от Энид. — Что они тебе сказали? — блондинка никогда не слышала, чтобы голос Уэнсдей был таким злым. — Недостаточно. — Что это значит? — Твоя мама сказала, что тебе не обязательно сходить с ума или умирать, но никто из них ничего не сказал о том, как этого добиться. — Потому что для меня нет выхода. — Почему нет? Уэнсдей промолчала, а Энид зарычала. — Никто даже не может сказать мне, что делает это проклятие, — она чувствовала, как от гнева наворачиваются слезы, но ей не хотелось плакать. Это происходило всякий раз, когда её накрывали эмоции. — Я просто хочу помочь. — Мне не нужна твоя помощь. — Что ж, я собираюсь помочь, несмотря ни на что, — сказала она. Аддамс несколько мгновений стояла неподвижно. Голубоглазая видела, как дрожат руки девушки. — Это не помогает, — сказала брюнетка в конце концов. — Что тогда поможет? — спросила Энид. — Просто скажи, что мне нужно сделать, и я это сделаю. Я так забочусь о тебе, Уэнсдей. Пожалуйста, позволь мне помочь. Глаза готки упали на пол. — Зачем ты это делаешь? — тихо спросила она. — Я только что сказала, что забочусь о тебе. — Почему? — Так делают друзья, — сказала Энид, повышая голос с каждым словом. — Друзья. — выплюнула брюнетка, и её соседка отпрянула. — Я… я думала, что да. Слёзы Энид выступили, и она могла слышать это по собственному голосу. Голова Уэнсдей резко дернулась вверх, и она встретилась взглядом с волчицы. Они смотрели друг на друга несколько секунд, прежде чем Аддамс отвела взгляд. — Хорошо. Я скажу тебе то, что ты хочешь знать. Посмотрим, останемся ли мы друзьями после этого. — Конечно останемся. — сказала Энид, хотя внутри она чувствовала, как страх скручивает её живот. Готка взяла себя в руки и начала говорить. — Семейка Аддамс — это длинная череда целеустремленных, жутких и напряженных людей. Мы ничего не делаем наполовину. — Я заметила. Уэнсдей гневно посмотрела на девушку, а она в свою очередь сделала вид, что закрыла рот. Энид тяжело сглотнула, но продолжала удивлённо слушать. — Ты видела одно из проявлений в целеустремленной преданности, в приторном, жеманном обожании, которое как раз проявляет мой отец, — сказала Уэнсдей. — Это судьба, которой я стремилась избежать. Судьба, которая оказалась неизбежна. — Значит, проклятие похоже на одержимость? — спросила блондинка. — Одержимость. Подходящее слово для того, что я чувствую. Я не распознала в себе этих признаков и приняла их за ненависть. — Ненависть, подожди, твоя одержимость — это я? Готка нахмурилась. — Я думала, это очевидно. Я призналась в постоянных мыслях о тебе, в желании прикоснуться и в необходимости монополизировать. — Да, когда ты так говоришь, это не похоже на ненависть, — прошептала девушка. — Это звучит как.. — Любовь — закончила соседка с явным гневом в голосе. — Это и есть проклятие семейки Аддамс? — Любить одного человека так сильно, что быть в разлуке с ним — мука. Замечательный метод пытки другого, но не та пытка, которую хотел бы испытать сам. — Я… ладно. Так ты говоришь, что любишь меня? — Нет, я этого не говорю. Это необратимый факт. Блондинка глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Это не сработало. Её соседка по комнате, девушка, в которую она была влюблена, только что призналась ей. — Разве это плохо? — Конечно. Что хорошего может быть в мозге, забитом мыслями о другом человеке? В потере себя, связанной с желанием угодить другому? — Разве любовь — не само по себе благо? Люди стремятся к тому, чтобы испытать её. — Я не могу понять, почему. Только что я собиралась сохранить это при себе, но когда я услышала твои слёзы, мне не хотелось ничего, кроме как заставить их остановиться. Мне нравится заставлять других плакать, Энид, но я не могу вынести звук твоей боли. Мысль о том, что кто-то может так сильно повлиять на меня, сводит с ума. — Но почему я? — спросила волчица. Она не могла поверить, что кто-то вроде Уэнсдей когда-либо полюбит кого-то вроде неё. Снова воцарилось молчание, когда Аддамс снова посмотрела на голубоглазую. В конце концов она отвела взгляд. — Пожалуйста, не заставляй меня отвечать на этот вопрос. — В это просто трудно поверить. Я имею ввиду, что ты сильная, умная, красивая и у тебя много замечательных качеств, а я — это только я. — Только ты? — Ну, да. — Только ты? — Я. Уэнсдей прервала девушку. — Энид, ты намного лучше, чем думают другие. Кто еще стал бы сражаться за меня с Хайдом? Кто ещё выиграл бы? И несмотря на все, что я с тобой делала, ты возвращалась. Твоя преданность, забота, которую ты проявляешь. — она остановилась, тяжело дыша, — Достаточно. Я сказала тебе то, что ты хотела знать. Ужасные тайны проклятия семейки Аддамс. — Я не понимаю, что в этом такого ужасного, — сказала Энид, всё ещё пытаясь осознать то, что сказала ей Аддамс. Брюнетка мрачно посмотрела на неё. — Хотя я ценю твоё бессердечное отношение к моим страданиям, если ты хочешь помочь, как ты говоришь, я была бы признательна за наличие пространства — Космос? — Не будь глупой, — резко сказала Уэнсдей. — Хотя я не собираюсь сходить с ума без боя, я должна признать, что близость к тебе усугубляет последствия проклятия. — Это так плохо? — тихо спросила волчица, — Влюбиться в меня? — Быть так близко к тому, чего желает мое сердце, и быть неспособным получить это? Как ты думаешь, что довело моих предков до безумия? — Кто сказал, что ты не можешь? Готка напряглась: — Не жалей меня. Синклер вызывающе подняла голову. Аддамс, холодная и жестокая брюнетка, сняла с себя маску и показала Энид ту часть себя, о которой ни одна девушка даже не думала. И, выслушав всё, что сказала Уэнсдей, девушка не собиралась оставлять свои чувства без ответа. — Я бы никогда… — сказала она. Она сделала нерешительный шаг в сторону брюнетки, и её сердце забилось сильнее, когда Аддамс не отступила. — Уэнсдей, я восхищаюсь всем в тебе с того дня, как мы встретились. Ну почти всем. Иногда ты меня расстраиваешь, и трудно сказать, о чём ты думаешь. Иногда ты причиняешь мне боль, даже не желая этого, а иногда ты действительно хочешь это сделать. Но мы пытались, не так ли? Ты изменилась немного, и ты сделала это ради меня. Я говорила это раньше и скажу еще раз. Мы работаем. Нам не следует этого делать, но мы делаем. — Энид, пожалуйста. Голос Уэнсдей дрожал, — Если это какая-то форма пытки. — Это правда. Я была влюблена в тебя весь семестр, просто никогда не думала, что что-то может случиться, особенно после всей этой истории с «Я тебя ненавижу». Аддамс нахмурилась. — Это не какая-то влюбленность, Энид. Это навязчивая идея, целеустремленная страсть, которая сожжёт одного из нас, если я не буду осторожна. Энид поджала губы. Она сделала ещё один шаг вперед, к краю личного пространства Уэнсдей. И снова девушка не отступила. Скорее всего, её хмурый взгляд исчез, сменившись взглядом, который зажег сердце волчицы. — Оборотни тоже могут быть страстными, Уэнсдей. Может быть, у нас возникнут какие-то проблемы, может быть, мы навредим друг другу по пути, но я не позволю никому из нас сгореть. Я справлюсь с этим. Если ты хочешь быть со мной, то можешь. — Я бы хотела от тебя очень многого. Еще один шаг ближе, в пространство готки, достаточно близко, чтобы можно было прикоснуться, — Ты можешь получить это, если я получу от тебя то же самое. — Если мы сделаем это, пути назад не будет — прошептала Уэнсдей. — Хорошо… — голос блондинки тоже понизился до шёпота. Её рука медленно поднялась, — Уэнс, могу я поцеловать тебя сейчас? Пауза, затем новый шёпот. — Да. Рука Энид ласкала щёку брюнетки, и глаза другой девушки закрылись. Она надавила ровно настолько, чтобы Уэнсдей наклонила голову. Наклонилась и поцеловала её, мягко и нежно, чтобы не напугать слишком сильным физическим контактом и скоростью действий. Она медленно отстранилась и облизнула губы. Ей уже хотелось коснуться снова. Но волчица внимательно следила за Аддамс, чтобы убедиться, что всё в порядке. Сначала она подумала, что другой девушке это не понравилось. Дыхание её было ровным, глаза всё ещё были закрыты. Затем она увидела это: бледные щёки Уэнсдей покраснели. Её глаза открылись, и у Синклер перехватило дыхание от той страсти, которую она там почувствовала. — Cara mia… — выдохнула брюнетка. — Всё хорошо? — спросила Энид. Одна из рук Уэнсдей медленно поднялась и накрыла ладонь, прижимая её к щеке. — Да. — Тогда могу я поцеловать тебя снова? Вместо ответа рука Уэнсдей покинула руку Энид и обвила её шею. Она почувствовала притяжение и наклонилась для ещё одного поцелуя. Если Аддамс проклята, подумала она, то Синклер знала, что она тоже. И она никогда не чувствовала себя более счастливой от проклятия.