Всë хорошо, убеждает себя Страм, бывают такие любители всех подряд потрогать, подойти вплотную, вообще вторгнуться в пространство. Это только чтобы взять под контроль. Это просто ты так и не научился не переживать по любому поводу, а сейчас такая обстановка, что и не предосудительно нервничать от любого напряжения в атмосфере.
Однако когда Хоффман разговаривает с Линдси, он не занимается этой тактильной хернëй. Держится на расстоянии, наклоняет голову, показывает, как внимателен. Улыбается почти дружелюбно. Вот не похож он на особого эгилитариста, хоть убей.
Ты встретил его только что и через пару недель увидишь в последний раз, повторяет себе Питер как заведëнный. Будешь занят другим делом – ФБР, как известно, не тянет резину, разбирается быстро и точно, и раз их привлекли, то Пилу вот-вот посадят или казнят. Может, Страма тогда отправят на другой конец страны. Может, усадят в кабинете. Зависит от итогов расследования.
Отчего-то он ясно представляет себе, как Хоффмана убивают. В одной из ловушек (
губы сохнут, пожевать не помогает, облизнуть нельзя, заметят), выстрелом, в драке. Терапевтка – умница, надо возобновить сессии, как время появится; давно разъяснила – мозг пытается избавиться порой от ненужного такими способами. Знает, без чего можно (
лучше?) обойтись.
Но каждая картина в подсознании, где детектив гибнет так или иначе, заканчивается дурацким пощипыванием под сердцем. Жалость. Страм так давно не распыляет еë на всех встречных. Оставил для пары коллег, для Линдси чуть больше, для воспоминаний из прошлого, что слишком дороги и возвращают на минуту времена, когда он был моложе, счастливее, может быть, беззаботнее. Чувствовал и жар, и холод, и предвкушение. Не одно раздражение, бесконечное, неотступающее.
Правее галстука грудь под рубашкой жжëт. Детектив не дал ему перешагнуть, сперва прикоснулся, медленно моргнул. «
Постой здесь». Конечно, Страм остановился, напарница чуть не впечаталась ему в спину. Сбивчиво пошутила на ухо, что не в первый раз, что так из-за его качественных тормозов станет совсем курносой. Питер не слушал. Мягкая большая ладонь легла Риггу на плечо, потрепала, погладила.
Воздуха стало больше: Страм почувствовал, как расширяются ноздри, как горит вверху лба, как пальцы, наоборот, хочется сунуть в карманы, так они замëрзли за половину мгновения.
- Я тебе чуть позже позвоню, - обещает Хоффман коллеге, - узнать, как ты. Иди домой, передохни.
Питер выпрямляется, словно в строю. Детектив почти тронул напряжëнную шею Ригга. Отобрал газету, накрывая руку своей.
- Ух ты, - Линдси невозмутима. – Закипаешь. Ничего, они сейчас уйдут, поработаем спокойно.
Ригг, выходя, поворачивается задом к Питеру. Взгляд сам просится вниз, Страм уверенно делает вид, что пялится себе в ботинки, а сам думает: я был в зале два дня назад, видел себя в оборотное зеркало, у меня и посуше, и покрепче.
Твою мать.
- Что у него за проблема?
Да-да, ты так хочешь знать, какие, на фиг, семейные беды у очевидно симпатичного мужика. Женатого, сука, человека. Который позволяет к себе вот так прикасаться.
- Все рядом с ним умирают, - спокойно отзывается Хоффман. – Проходите, все материалы в этом кабинете.
Пересекается со Страмом взглядом, когда Питер садится, подхватывает папку.
Какие мощные жилистые руки. Тëмные волоски вплоть до ладоней, видны вены.
Зачем ты держишь глупые папки, где нет вообще ничего стоящего? Всë, что может привести к разгадке дела, с тобою рядом.
Схвати за руку меня. Давай, ты же, кажется, спец высшего класса, так поймай прямо на выходе. М? Я бы тебе даже подыграл. Но напарница, блин, сидит и улыбается. Почему она сразу разделась? Чувствует себя как дома? Неудивительно, с тобою наверняка везде спокойно и нечего бояться: самый опасный человек – на твоей стороне, перед тобою, прямо как на входе в кабинет.
Что она тебе сказала? Почему она может подходить к тебе сзади, перебирать ноготками по плечу, фыркать в лопатку (выше не достаëт?) У тебя великолепная длинная шея, агент Страм, и наверняка она очень чувственная (
господи, как он глотнул, какой аккуратный рот, вечность бы смотреть), полезнее бы выдохнуть туда.
У порога Хоффман понял: ему-то роста хватит.
Сними пиджак, пожалуйста. Можешь бросить мне. Хрен с ней, с гордостью, я поймаю. За вонючим Крамером не раз приходилось таскать в стирку обоссанные сорочки – катастрофа для человека с таким обонянием, как у Марка. А вот если бы прилетел в руки пиджак агента… господи, сколько возможностей открыл бы это жест. Съязвить. Надеть ему на плечи и снова пошутить – дерзко, на правах хозяина помещения.
Почему бы этой дамочке с кудряшками не пойти по дамским делам подальше отсюда? Тогда будет уместно пригласить в свой кабинет еë напарника, который, чтоб его, снял пиджак. Закатал рукава. Расстегнул воротничную пуговицу.
Хоффман бы всë на свете отдал, чтобы дëрнуть следующую. Наверняка под нею такая же заросшая, как руки, грудь, хороший пресс. Прикасаться, гладить, надавливать и брать в крепкий хват каждую мышцу, пока пальцы не заноют – от усталости или от желания.
Страм включает видео допроса Джилл. Забавно, Ригг до дыр, возможно, настоящих, засмотрел плëнку. Агент берëт со стола ручку. Жест властный, уверенный, пальцы смыкаются вокруг пластикового колпачка, скользят по нему вверх-вниз. В отражении экрана Марк видит закушенную губу.
Твою мать, Питер. Отошли еë куда-нибудь, и я, клянусь, расстегну тебе ремень прямо здесь. Или встану совсем как на записи, и расстëгивай сам. Можешь задеть жопу, она давно отсижена и потеряла чувствительность.
Ты смотришь на Джилл, да? Уставшую от жизни, зарëванную, морщинистую тëтку, верно?
Хоффман прикусывает щëку. Ладони начинают чесаться.
Было бы слишком хорошо увидеть интерес в ответ.
Подойти, тронуть плечи, загривок. Помять.
В проход протискивается Фиск. Страм оборачивается как раз когда Хоффман забирает у него бумаги и по-дружески трëт плечо в сером пиджаке. Напрягается всем телом.
Сука, тощий и лысый мужичонок, ну неужели ты, детектив, вот так неразборчив?
Что за позы такие во время, мать твою, допроса? Шикарная задница смотрит почти в небо, широкие плечи расслаблены, локти опираются на стол, лопатки под рубашкой наверняка сведены.
Почему для жены грëбаного Пилы? Почему не для меня?
Линдси, будь ты человеком, пожелай выпить кофе, автомат через два поворота налево. И этого сраного помощничка уведи, если можно. Красивый спецназовец молодец, ушëл сам, домой, к жëнушке.
Если бы Хоффман его самого вот так облапал, хера с два Страм сдержался бы, сбросил все материалы, бесценные, со стола – места освободить придëтся побольше. На видео детектив в подтяжках (
губы вот-вот потрескаются, язык, и тот подсох), интересно, сейчас тоже да? Вот бы пиджак соскользнул набок, показал, на месте ли они.
Страм замечает под наглухо застëгнутой рубашкой белую майку-борцовку. Сколько слоëв одежды, неужели Хоффману не жарко? Он ведь, кроме пиджака, был на месте преступления ещë в куртке. Жëсткой. Плечо тоже начинает жечь. Сколько эти слои понадобилось бы снимать. Страм как раз успел бы взять себя в руки.
Но детектив трогает не его, а своих помощничков, и Страм посильнее сжимает папку. Уголок давит в сгиб пальца. Терапевка говорила, нельзя болью выбивать напряжение.
А разве можно такому мужчине быть не его?
Хоффман видит, как агент сминает обложку папки в руке. Глухо, во рту, щëлкает языком. Мы на работе, мы заняты делом, Марк, не позволяем себе залипать.
Не тем делом. Дерьмо.
***
Марк видит, как Ригг с пистолетом наперевес мчится по коридором. На другом экране помедленнее, оглядываясь по сторонам, то и дело показывается агент. Вот так, думает он, дай времени протикать, дождись и зайди сюда. Я специально не буду развязываться. Сними повязку со рта, утри кровь под носом. Или добавь. Ноги так затекли сидеть здесь. Им было бы лучше у тебя на бëдрах, м?
Да нихрена. Если и найдëшь, то поплюëшься ядом, даже в участок проводить не предложишь. И уйдëшь к себе в отдел. Как хорошо, что без своей Линдси. Расставляя свечи вокруг куклы-марионетки, Хоффман сжëг себе все пальцы, пока запаливал. Воображал, вот бы убрать Билли подальше и сесть нога на ногу в ожидании агентов самому. Дождь из осколков не обещает, но пристрелить девчонку смог бы, честное слово. Раздражает. Свечи – это сраная романтика, а романтика в таких условиях с запахом кайенского перца, сдуй с ладони щепотку в сторону нервного Страма – не удержится.
Или всë это Марк просто выдумал себе?
Питер надеется, что приблизился к месту игры хоть немного, не тратит время впустую, шатаясь здесь без указателей и инструкций. В голове проигрывается до кадра точно плëнка из телевизора в квартире Ригга: условия игры. И Хоффман в кресле, связанный, обездвиженный.
Пила велел именно Риггу освобождать его. Это Ригг снимет путы, разомкнëт застëжки кляпа. Подставит плечо, а то и… вдруг Хоффману вкололи паралитик, он ведь сильный, предложит донести до выхода.
Хороший или хреновый человек Мэттьюз, кто там ещë с ними третий, Страм и думать не хочет. Счастливые ублюдки, особенно неизвестный: видеть наглого детектива в таком вот положении. Иметь возможность подойти. Дать пощëчину, взять за волосы.
Страм очень надеется обогнать Ригга и, сбивая ноги, стремится вперëд. Войти первым.
***
Стены съезжаются над головой. Хоффман улыбается до слëз – никогда не верил, что это возможно, но вот она, резь в глазах. Страм лезет, держась руками и ногами, вверх, открывая шов на брюках, и Марк с удовольствием облизывается, любуясь его мощной… паникой. До последнего этот человек боролся за справедливость, а теперь борется за свою жизнь. Вырваться отсюда, из его, Хоффмана, неизбежного плена.
Нет уж, не в этот раз. Как только стены сомкнутся, заглохнет его крик, агент Питер Страм навсегда останется в марковых руках. Пусть безжизненной грудой мяса. Пусть его глаза лопнут, зато не посмотрит больше в сторону ни одной кареглазой женщины. Пусть превратятся в лепëшки его ладони – никого больше не тронет ими.
Его судьба – оказаться во власти того, кто всегда своë получает. Не захотел по-хорошему, добровольно – ну, придурок.
Зачем только полез драться? В шприце ждало снотворное. Не яд. Хоффман не так уж хотел избавиться от Страма. Только как от настырного и сообразительного противника. Поразительно горячий мужчина остался бы. Дышал (
в лопатки или в пробор волос Марка), хватался пальцами (
за его, Хоффмана, плечи), хрипел пробитым горлом (
его имя).
Блять, в последнюю секунду Марк ревнует Питера к самой смерти. К стенам. Они навалились, подмяли, довели его до края и уничтожили.
Пусть по плану самого Хоффмана. От этого не легче.
Спустя минут двадцать он будет бережно отирать руку агента спиртовыми салфетками – всю, кроме ладони. Шептать, целуя запястье:
- Кто у нас так перепачкался, м? Грязный, непослушный? Теперь ты принадлежишь мне и будешь делать что мне захочется. Вот так.
Сперва, конечно, придëтся съездить, оставить отпечатки на теле коллектора, который из двоих сдохнет. Уже потом, когда не будет риска, прикоснуться пальцами Страма и к себе.
Он бы хотел всего, но, честное слово, не будь агент так упрям, не пробудил бы к себе желания. Чувствуя его, Марк вспоминает, что всë ещë жив. Значит, победил. И пусть эта победа немного отдаëт кровью и желудочным соком. Не привыкать.
