Что умерло, кто умер

Суна до рези в глазах всматривается во тьму за окном, разрезанную всполохами редких огней домов на другом берегу Босфора: время уже давно перевалило за полночь, и Стамбул начинает потихоньку засыпать. Ощущение тревоги не покидало её ни на секунду за последние несколько дней, но сейчас оно дошло до такого предела, что буквально начинает не хватать воздуха. Она скользит пальцами по шее, пытаясь нащупать какую-то точку опоры и успокоиться, но ничего не происходит. Вокруг сплошной ледяной вакуум, из которого не выбраться, и загнала она себя в него добровольно. Тысяча голосов в голове, тысяча глаз смотрит на неё, и в этом гомоне она не слышит собственных мыслей. Самой себе она кажется какой-то жалкой мошкой, застрявшей в огромной паутине, которая уже давно готова зубами выгрызать себе путь к свободе, вот только никак не дотянуться до этих нитей… Они держат крепко. И она совсем одна, медленно сходит с ума от собственного бессилия. Суна не видит выхода, не видит света, и ей кажется, что в целом мире не найдется человека, которому она была бы по-настоящему нужна. Не для мести, не для того, чтобы её выгодно продать или не менее выгодно купить, не потому, что её жалеют или сочувствуют, а просто потому, что она есть. Дверь в комнату резко открывается, и Суна мгновенно чувствует облегчение, оборачиваясь на звук и пытаясь разглядеть в темноте лицо Кайи. Наверно, им надо поговорить. Ей бы хотелось набраться смелости и рассказать о том, что она заблудилась и не знает, куда ей идти. Объяснить, что она творит какие-то глупости, просто потому, что бездействие убивает, а решение принимать она так и не научилась… — Где ты был? — её голос звучит резко, хрипло и требовательно, совсем не так, как ей бы хотелось, но Суна будто на автомате вновь выстраивает между ними стену, чтобы защитить себя и то, что осталось от её сердца и разума. — Где я только не был, дорогая жена, — Кайя издает какой-то лающий смешок и приваливается спиной к стене. Если бы Суна не знала его достаточно хорошо, то подумала бы, что он пьян. Внутри что-то резко обрывается, летит вниз с бешеной скоростью, и она делает несколько шагов вперед, пока в её ноздри не ударяет запах спирта. Сомнений быть не может, Кайя действительно пьян. Суна застывает, сжимая руки в кулаки. Его лицо все еще скрыто в тенях, но она буквально кожей чувствует какую-то опасность. Кайя что-то принес в этот дом, злой рок, нечто непоправимое и фатальное, и она чувствует, как её начинает бить крупная дрожь. Рано или поздно, расплата настигает всех, и сейчас Суна чувствует, что сама судьба, которую она так отчаянно пыталась найти на дней кофейной чашки, явилась к ней, спросить по счетам, собрать долги. — Сначала я был в офисе, — Кайя наконец-то выпрямляется во весь рост. На его губах играет какая-то безумная лукавая улыбка, от которой кровь стынет в жилах. — Там у меня был очень интересный, я бы даже сказал, судьбоносный разговор с Феритом. Суна не может пошевелиться, не может даже вымолвить слова, только стоит и загнанно дышит, ощущая, как от его тона мурашки ползут по позвоночнику. Перед ней не тот Кайя, которого она знает. Это кто-то другой, чужой, холодный, будто мертвец. Ей кажется, что даже воздух в комнате становится плотнее, удушливее, в нем витают сладкие до тошноты ароматы гниения. Кто умер, Суна? Что умерло? — Потом я был в больнице, — Кайя рваным движением откидывает волосы со лба, и Суна видит сбитые в кровь костяшки пальцев, ссадину на скуле и разбитую губу. Он одет в черное, но от него буквально пахнет кровью. Чьей? Хочется подойти и прикоснуться, но неведомая сила удерживает её на месте, — отвозил твоего водителя. Надеюсь, ты не будешь слишком сильно злиться на меня. Думаю, я заслужил набить ему морду напоследок, — он подходит к ней ближе, все еще улыбаясь, и шутливо поддевает пальцем её подбородок. — Что? — тихо переспрашивает Суна. Она не понимает, что происходит, где она находится, что говорит. Все её внимание сосредоточено только на каплях крови, что стекают по серому, полностью лишенному красок лицу мужа. — Ты избил Абидина? — Ну не волнуйся ты так, Суна, он жив. Пара недель и будет снова поджидать тебя в вашем укромном уголке, — Кайя смеется, обнажая зубы, и проходит мимо, слегка задевая её плечо. — Потом я съездил к юристам. Ты знала, что это ужасно занудные люди? Убил целых два часа, пытаясь объяснить вроде бы простую вещь… Суну сковывает настоящий ужас. Она едва слышит то, что говорит Кайя, смотрит на его слегка дрожащие окровавленные пальцы, выуживающие из внутреннего кармана пальто маленькую бутылку с бесцветной жидкостью. Ей хочется понять, хочется нащупать какой-то смысл в происходящем, правду, искренность, но отчего-то перед глазами лишь выпотрошенные внутренности и зовущая тьма бездны. — … снял деньги, — слова Кайи режут слух, и Суна морщится, трясет головой, пытаясь избавиться от удушающих приступов тошноты. — И потом пошел в бар, решил сделать маленькое исключение и отпраздновать, — он разливает по стаканам резко пахнущий напиток и протягивает ей. — Но тут до меня дошло, что это не только мой праздник. Я же не эгоист, Суна? Ну хоть это ты должна признать? — Кайя берет её ледяные пальцы в свои, всовывая в них стакан, а потом победно ухмыляется, опрокидывая в себя терпкий джин. — За нас, дорогая жена. За всё то, чем мы были и чем никогда не стали. Суна в ступоре рассматривает мутное стекло, на котором кровью отпечатались следы его пальцев. Неосознанно накрывает их своими, желая почувствовать хоть толику теплоты. Но её нет. Она с запозданием понимает, что по щекам текут слезы, когда поднимает голову и наконец-то встречается взглядом с мужем. С мужем. Что умерло, Суна? Кто умер? — Я не понимаю, — жалобно шепчет она и надеется, Аллах Всемогущий, желает, чтобы Кайя действительно её пожалел. Что угодно, она вынесет всё, кроме того, что он сейчас ей давал. Вязкую тьму, запах крови, мертвый холод. — Чего именно? — интересуется Кайя, слегка морщась от того, как джин обжигает разбитые губы. Суне хочется подойти к нему, дотронуться, но отчего-то она уверена, что у неё ничего не выйдет. Кайи здесь нет. Что умерло, Суна? Кто умер? — У тебя, как и у любой принцессы из сказки, есть своя фея–крестная, — Кайя подмигивает ей и обводит рукой свое лицо. — Исполняю все твои желания. Ты заслужила, Суна. Такая добрая, нежная, верная… — Замолчи, — руки у нее так трясутся, что джин выплескивается из стакана, пачкая пол. Суне кажется, что она сойдет с ума, задохнется прямо тут, на этом месте, и наконец-то все её мучения закончатся. Ей так противно, так до тошноты противно от себя, от того, что она делала и о чем думала, от того во что превратила те шансы, которые давала ей судьба… И снова она не может сделать ничего, только плакать и трястись, как загнанный зверь. Кайя что-то шипит, хватает её за запястья, удерживая на месте трясущуюся кисть и снова подливает в её стакан джин. Суна ищет в этом жесте злость, отчаяние или сожаление, но видит лишь безразличие и какую-то усталость. Он смотрит на неё так, будто видит впервые. — Выпей со мной, Суна, — Кайя буквально её подначивает. — Выпей и улыбнись. Сегодня твой счастливый день. Она мгновенно все понимает. Это даже иронично, учитывая то, сколько времени ей обычно нужно, чтобы осознать простые вещи. Сердце сдуто перестает биться совсем, а на его месте возникает гниющая, кровоточащая рана. — Кайя, — из её горла вырываются задушенные рыдания, и она с глухим стуком оседает на пол, будто фарфоровая статуэтка, рассыпавшаяся на куски в колючем ворсе ковра. Что умерло, Суна? Кто умер? Кайя опускается рядом с ней, но в этом жесте нет и следа былой заботы, желания защитить и поддержать, к которым она так привыкла. А ведь уже начала воспринимать, как должно, как что-то само собой разумеющееся. Не ценила и в один миг потеряла. — Разве не этого ты хотела? — спрашивает Кайя, проводя холодным металлом одного из своих колец по её дрожащему плечу. Ей кажется, что он вспорол ей кожу. — Разве ты не ходила к Фериту и не просила его помочь оформить наш развод? — Я… — Суна пытается перехватить его руку, объяснить, что она просто запуталась, сама не знает, чего хочет. Что с неё взять? Она лишь забитая, жалкая дура, на которую всегда было всем плевать. — Так я сделал это, — Кайя улыбается. — Документы привезут утром, тебе надо просто поставить подпись. Развод. У неё сердце рвется на куски. Она сама вся будто застряла в бесконечном цикле смертей и возрождений, и Суне остается молиться о том, чтобы это когда-нибудь закончилось. Ногти впиваются в тыльную сторону ладоней, пока она дышит через рот, как выброшенная из воды рыба, и звук собственных рыданий кажется ей поминальной песней. Что умерло, Суна? Кто умер? — Почему ты плачешь? — почти озабоченно интересуется Кайя, вновь делая глоток джина. Кажется, что он правда не понимает, и это осознание режет её без ножа. — Я снял для тебя деньги и оформил счет, так что у тебя будет время понять, чего же ты хочешь, — последнюю фразу он произносит настолько серьезно, что из горла Суны почти вырывается смешок. Он бьет её же словами, но хочет ли он вообще этой битвы? Нужна ли она ему? О, как она была бы счастлива, если бы Кайя делал это, чтобы ей было больно. Но это не так, её глупое сердце понимает это раньше, чем дурная голова. Суна пытается найти в себе силы вновь посмотреть в его глаза, но не может. — У меня снова не получилось исполнить все твои мечты, Суна? — ровным голосом спрашивает Кайя и наконец-то вытягивает из её рук стакан с джином, чтобы осушить его. — Ну что же, может быть с феей-крестной я погорячился, но я правда старался изо всех сил. — Я знаю, — Суна всхлипывает и цепляется за его руку, когда он хочет подняться на ноги. — Я знаю, Кайя. Это я во всем виновата, только я. Я не знаю, что со мной происходит, я так запуталась… И все вокруг путают меня только больше… Не знаю, кому, чему верить. Кайя, пожалуйста… — Ты не виновата, Суна, — он вырывается из её хватки, но впервые в его голосе звучит что-то похожее на сожаление. — Это я виноват. Не надо было нам жениться. Тебе нужна была свобода, а я посадил тебя в новую клетку. — Нет, нет, нет, — она буквально кричит, барабаня кулаками по полу. Ей так больно, Аллах, как же ей больно. — Наш брак никогда не был клеткой, Кайя, не говори так! Ты спас меня, ты… — Я бы мог спасти тебя, — Кайя усмехается, и на мгновение ей кажется, что и на его щеках блестят слезы. Но нет, снова кровь. — Я бы мог помочь тебе найти работу, снять квартиру, показать, что такое настоящая свобода, но мне казалось, что у нас есть шанс, что я смогу сделать тебя счастливой. — Ты можешь, — Суна вцепляется в собственные волосы, до боли тянет их в стороны, чтобы хоть на мгновение ослабить давление в голове. Кровь бешено шумит в ушах, а воздуха катастрофически не хватает. — Можешь, мог, можешь, можешь, можешь… Кайя стоит неподвижно, мертвым взглядом скользя по её трясущейся фигурке. Не делает попытки остановить её, помочь, прекратить это безумие. Так вот значит, какого это, когда за твоей спиной никто не стоит? Суна уже успела забыть. Она думала, что ей никогда не придется вспомнить. Что умерло, Суна? Кто умер? — Не могу. Ты бы не просила у Ферита помощи в разводе, Суна, — слова Кайи впиваются в её кожу, как пули. — Не сбегала бы по ночам из дома. Не грелась бы под теплом прикосновений чужого мужчины. Не доверяла бы другим свои тайны. Не говорила бы о том, как мы несчастны вместе. Не надо врать. Ни себе, ни мне. Хотя бы сейчас. — Кайя, — кричит Суна, когда он подходит к шкафу и достает оттуда дорожную сумку. Мир рушится, рушится, рушится, и этому нет ни конца, ни края. — Я… я просто… Мне было страшно, так страшно. Я не знаю, зачем я это делала, я никогда не изменяла тебе… Я никогда не хотела этого всего… Ты ведь не любишь меня, мне так ужасно больно от этого, Кайя, я опоры не видела, не понимала, зачем я тебе… Он застывает с кипой рубашек в руках, облизывает губы и наконец-то в его глазах появляется гнев. Суна цепляется за эту эмоцию, как утопающий за спасательную шлюпку, рваным движением поднимается на ноги и утирает с лица слезы. Она должна нащупать точку давления, должна понять, как вернуть себе Кайю, его чувства, какими бы они ни были. Все еще не разрушено, не может быть разрушено, не сейчас, не теперь… — Не люблю тебя? — на выдохе медленно повторяет Кайя. — Не понимала, зачем ты мне? Опоры не видела? Ты слышишь себя, Суна? Насколько по-твоему у меня нет гордости, чтобы желать ребенка от женщины, которую я не люблю? — она вздрагивает, когда он отшвыривает от себя стакан, и тот разбивается вдребезги об стену. — Я делал всё! Я был рядом, даже когда считал, что ты творишь полную херню! Был готов поддержать тебя, выслушать, помочь в чем угодно! Да блядь, если бы ты приволокла труп и попросила бы помочь его закопать, я бы это сделал! Ты знаешь, что улыбнулась мне ровно четыре раза с момента нашей свадьбы? И каждый этот гребаный раз у меня на сетчатке выжжен! Да я бы умер, убил бы, сделал бы всё, лишь бы ты была счастлива! И сделал, Суна! Сердце себе вырвал, но сделал то, чего ты хотела! — Почему не сказал? — кричит она, подбегая к нему и вцепляясь в его предплечья. Суну трясет от боли и надежды. Она буквально чувствует её целительное присутствие, пытается ухватить её за хвост, но она вновь и вновь ускользает. — Почему не сказал мне этого, Кайя? — Потому что я хотел взаимности, — выплевывает он ей в лицо. — Потому что я не хотел, чтобы ты чувствовала себя обязанной, ответственной за то, что я влюбился в тебя, как последний дурак, Суна! Я ждал, я пытался, надеялся, что со временем ты хотя бы немного оттаешь ко мне, но ты продолжала бегать к водителю, к Фериту, к гадалкам, — Суна задыхается, пока он сжимает её запястья. — Да, я все знаю, всегда знал. В этом доме все всё видят. Все, кроме тебя. Но это уже неважно. Что умерло, Суна? Кто умер? Кайя отводит в сторону её руки, и закрывает свою дорожную сумку. Звук молнии вспарывает Суну от рта до пупка, и она шатается, больно ударяясь об угол стола бедром. Перед глазами все плывет, и она молится Аллаху, чтобы тот не допустил, чтобы она сейчас потеряла сознание. — Как это может быть неважно? — шепчет она, смотря на то, как Кайя натягивает на себя свитер. — Куда ты идешь? — Я могу бороться со всем миром за тебя, Суна, — неожиданно тихо отзывается Кайя, оглядывая потухшим взглядом их комнату. — Но бороться с тобой? С твоими решениями? Сколько еще раз ты должна мне соврать, а я - притвориться дураком? Что это за любовь такая, если я не могу отпустить тебя, когда ты этого хочешь? Прости, мне пора, у меня рейс в Лондон через три часа. — Кайя, я не хочу, не хочу, — умоляет она, пытаясь перегородить ему путь к двери. Суна не знает, что делать, силы покидают её тело медленно, по капле, и нет никакого способа их удержать. Удержать его. — Не хочу. — Тебе просто страшно, — Кайя грустно улыбается, и его руки дергаются, будто он хочет к ней прикоснуться. — Не знаешь, что делать с обретенной свободой. Но ты разберешься, Суна. Она просто не может поверить, что он уйдет. Покинет её, оставит, бросит одну в этом нескончаемом кошмаре. Этот страх захватывает всё её существо, топит, обжигает, и внезапно все её сомнение, все глупые иллюзии, все то, что варилось в голове Суны последние недели, — они просто исчезают. К ней приходит ясность, осознание, истина, но уже слишком поздно. Кайя не слышит её, связь между ними разорвана силой, кровавыми ошметками она влачится по полу их комнаты вслед за ним, и её уже никак не восстановить. — Что мне делать, Кайя? — в отчаянии спрашивает она. Тьма за её спиной ширится, лаская затылок своим холодным дыханием. — Что мне сделать, чтобы… Ты остался. Ты снова любил меня. Кайя замирает на пороге, обхватив ручку двери, и на мгновение Суне кажется, что она вновь видит его таким, каким первые узнала. Он улыбается, и на щеках вновь играют мальчишечьи ямочки, а глаза кажутся теплыми, львиными. Татуировки на его теле искрятся в темноте, забирая весь свет. Он уйдет вместе с ним, в этом Суна абсолютно уверена. — Что хочешь, Суна, — Кайя пожимает плечами и делает глубокий вдох, будто сбрасывает с плеч тяжелый груз. — Честно говоря, мне уже всё равно. Звук захлопнувшейся двери — контрольный в голову. Суна падает, падает, падает, но все никак не достигнет дна и блаженного небытия. Вокруг сплошной ледяной вакуум, из которого не выбраться, и загнала она себя в него добровольно. Что умерло, Суна? Кто умер?