у Саши было всё.
Родительская любовь грела всецело. Никогда не было такого, чтобы Саша пришла домой, а на кухне не стоял ароматный, недавно приготовленный мамой ужин. Саша всегда могла подойти к старшим за советом, в той или иной ситуации, или же пожаловаться на неудавшийся день, выслушать слова поддержки и успокоиться. По вечерам в семье Трусовых была традиция — играть в настольные игры, и совершенно неважно в какие — монополия, твистер, активити. Да и в целом, такой сплоченной, и дорожащей каждым членом, семье оставалось только позавидовать. Любое взаимодействие с родными Сашу наполняло и заряжало частицами положительных эмоций; неописуемой мотивацией, которая оставалась с ней на протяжении следующего дня, а также пониманием, что она должна сделать всё, чтобы близкие ей гордились. Друзей было также приличное количество, ведь Саша была чрезмерно общительной исключительно в близком кругу, часто шутила, рассказывала истории из жизни, даже несмотря на столь юный возраст, их было хоть отбавляй. Каждый день происходило что-то необычное, что нельзя назвать банальным и тривиальным, по крайней мере, так казалось Саше.но всё хорошее когда-либо заканчивается, не так ли?
Многие называли Сашу олицетворением доброты, отзывчивости, выдержки и терпения, иными словами, хрупкой девушкой с боевым стержнем внутри. Всё это было до Олимпийских Игр в Пекине, где Саше не хватило каких-то незначительных баллов до триумфальной и всепоглощающей победы. Потом же она сгорела. Сломалась. Разбилась вдребезги на тысячи маленьких осколков и полностью изменила свои жизненные уставы, свою позицию и, конечно, отношение к одушевлённым и неодушевлённым. Она потеряла себя. Полностью и без остатка.///
— Саша, ты сегодня поздно, — из-за угла показалась темноволосая женщина, которая рассматривала свою дочь осуждающим и, можно сказать, презрительным взглядом с ног до головы. С недавних пор отношения с матерью были не то, что натянуты. Они были испорчены в пух и прах, словно эти люди друг другу вовсе не родные, не близкие, а так, просто уживаются вместе. — Где ты была? — повторила Светлана, смотря на то, как ее нерадивая Саша пытается снять обувь, придерживаясь за стену в прихожей. На лице рыжеволосой легко было заметить едкую и вовсе недобрую усмешку, которой она одарила женщину. Глаза Саши виднелись какими-то стекляшками, что бегали по всему помещению, но ни в коем случае не останавливались на лице матери. Саша скинула конверсы с ног, отталкиваясь от несчастной стены и уже собиралась пройти к лестнице, чтобы подняться в свою комнату и благополучно лечь спать, как вдруг была мягко остановлена за запястье. Недоумевающе посмотрев на свою руку, Саша, недолго думая, одернула ее, протирая запястье и переводя взгляд на мать. Она честно не понимала, что от неё хотят, ведь долгий период времени приходила домой только где-то за полуночь, а вопросы и вовсе задавали только в первые несколько дней. — Я хочу спать, — нахмурившись, твердо произнесла Саша, стиснув зубы, дабы не ляпнуть лишнего. Всё бы было слишком просто, если бы ее без всяких слов отпустили в царство Морфея, но у Светланы на это были совершенно другие планы. — Что с тобой происходит? — начала женщина, потирая переносицу и вешая кухонное полотенце себе на плечо, сопровождая это всё тяжёлым вздохом. — Ты несколько месяцев подряд приходишь домой в таком состоянии. — В каком? Состроить дурочку показалось Саше замечательной идеей, ведь это всегда беспроигрышный вариант. — Издеваться вздумала? — по выражению лица Светланы можно было заметить, что она явно закипает. — Отца хоть пожалей, я уже устала врать о твоём состоянии, о том, где ты находишься до не пойми какого времени. Сколько можно? Сашу это начало безмерно раздражать. Ее отчитывают словно маленькую девочку, хотя совершеннолетие уже наступило и она вправе решать самостоятельно, что ей делать, а что нет. — Так не ври, мамочка, — прошептала Саша, расплываясь в самодовольной ухмылке. После же она сотворила выходящий за все рамки поступок. Саша демонстративно поклонилась, буквально до самых ног матери, при всем этом держа зрительный контакт с женщиной. А потом, просто ушла. Ушла, как всегда. Без слов и объяснений.///
Утро выдалось по-настоящему похмельным. Хотя, утром назвать временной промежуток, в который она проснулась было сложно. На часах слишком ярко высвечивалось 18:34. Саша совсем не помнит, что было вчера, лишь отрывками, как подстать сильно выпившему человеку. Она каждый раз говорит себе, что не хотела. Не хотела напиваться; не хотела говорить гадости и несусветную дикость; не хотела огорчать родных, но к огромному сожалению постоянно получалось одно и то же. Вот и сейчас, Трусова решила сходить в душ, дабы смыть то омерзительное чувство, которое гложило не по-детски. Которое буквально сводило с ума. Ей было противно от себя самой, своего поведения и неуважения к родным, которые помогали и шли шаг в шаг с ней по параллельной прямой. Вниз Саша решила спуститься, когда родители вели заманчивый для ее ушей разговор. — Ты сам всё знаешь, хватит уже прикрывать ее, — будто ножом в сердце прилетела эта фраза в ухо Саши, хотя подслушивать ей никогда не позволяло воспитание. — Я не прикрываю, ей просто нужно время, Свет, — пытался вступиться отец, но женщина, казалось, находилась в боевой готовности настолько, что шла ва-банк, это можно было заметить по ее хмурому выражению лица, — Она у нас с характером, нагуляется и станет прежней. В этот момент Светлана запустила кухонное полотенце прямо в мужа, которое попало в грудную клетку, а сама же пыталась без лишней нервотрепки завершить своё кулинарное деяние. — Делай, что хочешь, — как-то очень тихо произнесла Светлана, смотря на подгоревший стейк, — Но, когда ты найдёшь ее где-то в подворотне, дай Бог, живой, ничего мне не говори. После высказанных из уст матери слов, Саши и след простыл. Она вновь сбежала из дома, настолько тихо, что даже их скрипучая входная дверь не выдала ее. Слова матери въедались в разум Саши медленно, но болезненно, оставляя за собой невыносимый груз, обволакивающий всё сознание и приводящий к полному безрассудству. Ничего не оставалось делать, как поехать к своему псевдо-парню, который выслушает хотя бы из жалости. Саша ненавидела жалость к себе, ровно так же, как не принимала поддержку, списывая это всё на бестолковость и немыслимую чуждость. С Макаром Саша познакомилась ещё в далекой давности, когда выступала на юниорских соревнованиях. Именно тогда Игнатов проявлял к ней заботу, но не ту обычную, которую она чувствовала от родителей, а более похожую на трепетную, схожую с первой влюбленностью. Феномен любви, в принципе, вещь неизученная. Саша искренне не любит субъективность, она скорее привержица объективизма: когда все проанализировано и буквально расписано на бумаге. Макар был как, своего рода, некая жизненная опора. Она всегда могла на него положиться, попросить помощи или же совета, даже тогда, когда период жизни окрасился в исключительно тёмные оттенки. Собственно, как и сейчас. Саша приехала именно к нему. — Это невозможно, — ходила из угла в угол рыжеволосая, сложив руки на груди. — Разве ты не сама довела до такого? — Ты что, на их стороне? Для Саши было равно потрясением то, что Макар, прилежный домашний мальчик, не поддерживает ее в очередном безрассудном поступке. — Саш, я всегда буду на твоей стороне, но сейчас ты совершаешь глупость. — Да ну? — усмехалась рыжеволосая, уже открывая зубами бутылку вишневого крафтового пива, — Даже не знаю, что тебе на это ответить. — Всё ты знаешь, — закатив глаза и поставив лайк на очередной пост в инстаграме, произнес Макар, переводя едва потупившийся взгляд на рыжеволосую, которая в свою очередь сделала глоток приторного напитка, — Не нужно делать из себя жертву, Саш, достаточно. — О чём ты, Макар? О какой жертве идёт речь? Она хочет сбагрить меня, вот и всё. На такую безрассудную реплику от Саши, парень лишь издал мимолетный смешок, прокручивая телефон в руке, параллельно наблюдая за своими действиями. — Ладно, не мне судить тебя. Бессмысленные разговоры продолжались приблизительно до двух часов ночи, а могли и вовсе продолжаться до утра, если бы не одно «но»: Сашу настигло сильное алкогольное опьянение, которого никогда не происходило с ней ранее. Если последние несколько месяцев Саша приходила домой исключительно в подвыпившем виде, то сегодня её словно подменили. Глаза были буквально стеклянные, словно изумруды, от чего взгляд стал затуманенным и предельно хмурым. Ее мысли превратились в сплошную неурядицу. Ничего не было разложено по полочкам. Голова кружилась так, будто она катается на колесе обозрения со скоростью сто восемьдесят километров в час. Голова кружилась так, будто прямо сейчас она хочет сделать необдуманный, чрезмерно импульсивный поступок. Голова кружилась так, будто руки и вовсе не ведают, что творят, а именно набирают номер. До тряски сердечных поджилок знакомый номер. Номер, который она помнит от и до. Номер, который она лично приклеила на уголок зеркала. Чертовы гудки. Ненавистное, но запоздалое осознание и разыгравшаяся фантазия всех возможных исходов. — Саша? — в трубке послышался едва сонный, но истинно встревоженный голос, — Что случилось? Именно в этот момент в голову начал безбожно врезаться её образ. Именно в этот момент Саша поняла, что не может издать даже самого мимолетного звука, потому что слов просто не находится. Именно в этот момент ей кажется, что всё происходящее сейчас — плод воображения и мнимых иллюзий. — Надо поговорить, — буквально на выдохе произнесла Саша, — Это очень важно для нас, — в этот момент Трусовой захотелось дать себе по лицу, — То есть, для меня. Да, конечно, для меня. — Я очень надеюсь, что ты «культурно» проводишь время в каком-то безопасном для себя месте, — даже через телефон было ощутимо каким разочарованным взглядом она смотрела в пространство комнаты, — Поговорим завтра, когда ты будешь во вменяемом состоянии, договорились? Я в половину четвертого заеду в «Хрустальный» забрать несколько вещей. — Аня, я… — Спокойной ночи, Саша. — …Скучаю по тебе, — прошептала Трусова уже куда-то в пустоту, потому что теперь настало время Ане быть жестокой. Видимо, абсолютно заслуженно. Видимо, самое время лечь спать, чтобы эмоции не взяли верх ничего не натворить. Видимо, Макар очень вовремя отнёс её в кровать, накрывая пледом.///
Очередное похмельное утро. Единственное, что отличало сегодняшнее от остальных — сердце отчего-то сжималось сильнее. Стоять здесь, на пороге, который отгораживал Сашу от её прошлого, от которого она всеми силами старалась абстрагироваться, было не то, чтобы непривычно, а скорее — опрометчиво. Странные ощущения нервозности моментально врезались в голову, от чего хотелось сделать так, чтобы Вселенная наконец-то уже схлопнулась и весь этот тягостный ужас закончился. Идея «убежать» уже не казалась такой глупой, но Саша прекрасно осознавала тот факт, что от себя убежать никак не получится. По крайней мере, попытки уже были. И они, как показала практика, не увенчались успехом. Образ жизни, которым жила Саша дал многое осмыслить и осознать. В том числе, пересмотреть свои взгляды на личную жизнь. Кажется, тот ночной звонок был крайней точкой. На этот раз Саша решила быть счастливой. Вопрос был лишь в том, пойдет ли её счастье навстречу или же оставит медленно, но несомненно заслуженно умирать в муках из предательских иллюзий. Собравшись с последними силами и все-таки перешагнув через злополучный порог, а вместе с тем, через свои страхи и переживания, Саша оказалась в «Хрустальном». В месте, где началось творение истории; в месте, где всё приобретало хоть какой-то смысл; в месте, где прямо сейчас находилась она. Всё это было настолько правильным и нужным, ведь стены ледовой арены были по-настоящему родными, нежели те, в которых Саше пришлось тренироваться (хотя, это сложно было назвать полноценными тренировками) эти несчастные полтора года. Ради чего, спрашивается? Ради какого-то парня, с которым, как оказалось, у них ни грамма общего? Ради второго, как она думала, возлюбленного, на которого пришлось переключиться ввиду обстоятельств? Ради того, чтобы что-то кому-то доказать, как это происходило всегда? Или, быть может, ради того, чтобы в очередной раз выбрать не себя? «Ирония — последняя стадия разочарования», — хмыкнула Саша в собственных мыслях. Безусловно, Макар хороший. С ним действительно было весело. Он мог поддержать в нужный момент; приободрить, когда на душе скребутся кошки; быть рядом в трагические эпизоды жизни. Вот только сердце отказывалось ударяться о ребра с той силой, с которой ударялось при ней; дыхание не учащалось в геометрической прогрессии, когда он предпринимал попытки прошептать что-то эдакое на ухо; приятное тепло не разливалось в зоне солнечного сплетения, когда он брал за руку, когда обнимал. Всё было не то. Всё было не про Сашу.///
Мимолетные воспоминая от чемпионата России неутешительны, ещё более терзающие естество, нежели предолимпийская суматоха. Именно там решалась судьба, которая перевернёт историю. Именно там Саша впервые совершила попытку перепрыгнуть саму себя, заявив в произвольной программе пять четверных. Именно там всегда стабильная и хрупкая обладательница карих омутов сорвала прыжок, находясь на волоске от того, чтобы не поехать на Олимпиаду вовсе. Именно там Саша поймала себя на мысли, что хочет убить ее за принесенный эмоциональный шквал, что тотчас отдался где-то под ребрами, когда она увидела на лице Ани болезненную гримасу после чёртового лутца. — В следующий раз я даже не подумаю смотреть твой прокат, Аня, — прошептала Саша куда-то в область шеи, надевая на лицо маску самого непоколебимого человека в момент награждения. В момент самых желанных, тёплых и по-настоящему трепетных объятий. Только Аня могла приносить настолько искреннее, но в то же время смертоносное тепло.///
Наконец, дойдя до раздевалок, Саша замерла. Рука безбожно дрогнула, когда фигуристка удручённо подняла её, и пальцы гнетуще коснулись тяжелой, как собственное сердце, дверной ручки. Каждая мышца её тела боролась с внутренними демонами, которые создавали противоречивые помехи в том, чтобы смело шагнуть внутрь. Саша дышала тяжело, пытаясь вдохнуть смелость и выдохнуть страх, который обволакивал её, словно сумеречная дымка. В её глазах пылал огонь нерешительности и решимости одновременно. В круговороте имманентных колебаний, каждый звук и шорох резонировали в её душе и отзывались эхом в голове. Пути назад нет. Сейчас или никогда. Дверь скрипнула и неохотно открылась с треском и еле слышным скрипом, словно врата в мир невыполненных обещаний, где неопределенные надежды бились об стены разбитого на тысячи осколков сердца. Видимо, Вселенная всё-таки услышала молитвы Саши и в один момент решила схлопнуться. Резко стало не хватать воздуха. Сердце, кажется, и вовсе покинуло тело девушки и улетело в пятки. В самом углу, держа в руках телефон и переводя недоумевающий взгляд на Сашу — сидела она. Аня, которая моментально нахмурила брови и выпрямила спину. Выученные наизусть, прекрасно отточенные черты лица Ани буквально въелись в разум Саши. Складывалось впечатление, что теперь она будет искать даже в толпе людей ту самую — немного замысловатую, поистине женственную и романтичную натуру, как Аня. Аня не была похожей на других. Ее действия были слишком плавные и продуманные до малейшей детали; ее улыбка могла очаровать любого; ее медовые глаза могли выдать такие эмоции, которыми десятилетиями обучаются профессиональные артисты; а что цепляло сильнее всего: в ней не было ни грамма фальши, лишь преданность и искренность. Аня всегда была терпелива. Она покорно ждала оценок за прокат, в то время как Саша кусала локти, не имея возможности просто сидеть на месте смирно. Аня знала, когда лучше завести диалог, а когда оставить наедине со своими мыслями, дабы не попасть под горячую, даже скорее пылающую руку и едкий пронзительный взгляд. Это удивляло. Поражало. Ведь Аня, казалось, знала Сашу «от» и «до», пропуская сквозь себя все колкие и язвительные фразы, которые были брошены на эмоциях. Аня не выходила у Саши из головы. Ни днём, ни ночью. Однако, показывать свои настоящие эмоции Трусова не совсем умела, даже наоборот, держала планку ледяного хладнокровия и непоколебимости. И сейчас, в этой чёртовой раздевалке, они словно замерли в этом танце недосказанностей друг напротив друга, где каждая секунда молчания, каждый незначительный жест казался крупицей книги их судеб. Воздух наполнялся электричеством, словно они две разные полярности, что стремятся сблизиться, но боятся обжечься. — И что это было вчера? Вот так вот. Ни «привет», ни «как дела» — сразу в лоб. Как же это на неё похоже. Как же это наталкивало на мысли, что она не поменялась. — Со вчера ничего не изменилось, я всё так же хочу поговорить, — закивала Саша, закрывая за собой дверь. — А разве есть о чем? — Аня легким движением руки заблокировала телефон, кладя его вниз экраном на деревянную поверхность, а после переводя все свое внимание на Трусову. Мысли о схожести с «прошлой» версией Ани тут же покинули голову Саши, ведь за всё время их общения она ни разу не видела такого безразличного, настолько отстраненного и поистине ледяного взгляда в свою сторону. — О нас. Исчерпывающе. — Интересно, — Щербакова повела подбородком, параллельно покидая место и идя к тренировочной сумке, — И с каких же пор появились «мы»? Не припомню, чтобы тебя волновали «мы» как только закончились Олимпийские игры. У меня отсутствует отпечаток в памяти о том, что тебе было важно хоть что-то, кроме твоего единственного и неповторимого, — Аня приподняла уголок губ, — Прошу прощения, единственных и неповторимых. Или это прикол какой-то? Вроде не первое апреля. Усмешку Ани Саша ощущала даже не видя её выражение лица. Она была слишком язвительной. Слишком колкой. Слишком болезненной. Застегивая олимпийку, она повернулась. Снова этот взгляд. Саша молча посмотрела в глаза Ани. В них отражались глубочайшие обиды, гнетущие разочарования, растущая боль и, мать его, пустота. — Это не прикол, — удрученно произнесла Саша, потирая подушечками пальцев переносицу, — Так делают все нормальные люди: обсуждают, приходят к выводам и закрывают гештальт. — Ах вот оно что, — Аня издала смешок, который больше походил на истерический, — Ты пришла, чтобы тебя не съела собственная совесть, — кивнув, Щербакова приподняла бровь, — И как же ты, позволь поинтересоваться, дошла до осознания всё обсудить, нежели бегать от меня по привычке? Прошло уже сколько? Два года, если я не ошибаюсь? — Перестань, — Саша протяжно вздохнула, — Ты же видишь, как мне тяжело. — Если тебе так тяжело, то будь добра, переходи к конкретике, а не ходи вокруг да около, как провинившаяся школьница, — Аня сложила руки на груди, оперевшись бедром об стену, выжидающе рассматривая Сашу сверху вниз. — Тебе совсем не идет быть сукой. — Ты снова переводишь тему, — Щербакова наклонила голову в бок, обращая внимания на микродвижения рыжеволосой, что в свою очередь нервно заламывала пальцы, — Ну хорошо, раз ты не можешь начать, я с радостью помогу тебе в этой непреодолимой задаче. Напомни мне, сколько раз я пыталась с тобой поговорить? — Не помню, — честно призналась Саша, — Должно быть, много. — Семь раз. Я подходила, писала и билась в закрытую на тысячи замков дверь семь раз в то время, как ты неплохо справлялась со своим поражением, крутя роман за романом. — Ты перегибаешь, — Саша сжала руку в кулак, непроизвольно царапая кожу ногтями. — Да что ты? — возмутилась Аня, с вызовом заглянув в бездонные зеленые глаза, — Неужели правда для тебя ощущается как переход личных границ? Или что, скажешь, чтобы я не лезла в твою личную жизнь? Как же это всё банально и забавно, — Щербакова сощурила собственные глаза. — Аня, я хотела извиниться, — полушепотом произнесла Саша, — Я не должна была доводить наши отношения до такого состояния. Прости меня, пожалуйста, — дыхание предательски стало учащаться, — Всё это время я думала над тем, как неправильно поступила с тобой. Как жестоко ушла от тебя без слов и объяснений. На лице Ани была абсолютно нечитаемая эмоция, которую Саша искренне хотела понять. Ей катастрофически не хватало ответного тепла, толики надежды. — Про разбитое сердце решила умолчать? Похвально. — Зачем ты встаешь в оборону? — Очевидно, потому что не хочу, чтобы мне в очередной раз сделали больно? Саша тяжело вздохнула, собирая все свои оставшиеся силы в кулак. Казалось, что еще один неверный шаг, одно опрометчивое слово и всё полетит к чертям. — Я знаю, — кивнула Саша, осторожно подходя к девушке, — Знаю, как это выглядит. Но я хочу попробовать всё исправить, — рыжеволосая мягко провела собственной рукой по предплечью Ани, которая в это время нахмурилась, — Я жалею о своих безрассудных поступках, жалею о том, как я с тобой обращалась. Наклонив голову вбок, Саша слегка улыбнулась, заглядывая в глаза цвета шотландского виски, а после продолжила: — Мне так тебя не хватало, — Рука Трусовой аккуратно заправила выбившуюся прядь шоколадных локонов, — Ты не дослушала меня вчера, жестоко сбрасывая трубку. Знаешь, что я сказала? — увидев едва уверенный кивок, взгляд Саши упал на манящие губы, которые, кажется, были покрыты каким-то сладким тинтом, — Что скучала по тебе. — Что ты чувствуешь, когда упиваешься каждый день? — начала Аня загадочным шепотом, вгоняя Сашу в смятение, — Что ощущаешь, когда тебя обнимает он? — Щербакова начала наступать, от чего Трусовой пришлось отступать назад. — Аня… — Подожди, — шатенка натянула дежурную, очень схожую с чистой фальшей, улыбку, — Что испытываешь, когда тебя постоянно преследует мысль о том, что ты проиграла? — усмехалась она, явно довольствуясь доминирующей позицией, — Каково сидеть на интервью, прячась за защитной улыбкой, когда каждый тыкает тебя в это? С каждым произнесенным Аней словом в области солнечного сплетения отзывалась непреодолимая боль. Хотелось расплакаться навзрыд; хотелось завыть так, чтобы выпустить все пережитые эмоции, что она держала в себе долгое время; хотелось закрыть уши, дабы не слышать эту убивающую все внутренности правду. Саша опустила взгляд в пол и, кажется, попросту перестала слышать всё то, что говорит ей