***
Последний экзамен он сдаёт на «отлично», но это его почему-то не радует, хотя впервые у него все «пятёрки» в зачётке за семестр. Снова пустота, от которой получалось отбиваться, укусила. Рука сама потянулась к телефону — порадовать новостью сначала Сынмина, и уже потом — семью. Он почему-то так и не удалил контакт «Сосед», хоть больше и не звонит. Боится механического автоответчика. Феликс благополучно наскрёб «трояки» и тоже радуется, похлопывая Чонина по плечу. Обычно у него пересдачи, никакого снисхождения студентам по обмену почему-то нет. Чонин прикрывает глаза. Жизнь продолжается. А ещё всем как-то наплевать на то, что случилось. Никто уже и не шепчется о них с Хёнджином, а о Сынмине как будто и забыли. Чонин пару раз ловил его имя в разговорах — но те быстро смолкали. Все знали не больше его. — Отмечаем сегодня. Пойдёшь? — спрашивает Чонин у Феликса. Хотя всё бы отдал за возможность спросить это не у него. Ему ни разу даже в голову не пришло позвать Сынмина куда-то. Было как-то… неинтересно? Других друзей полно, только и успевай где-то пересекаться. А Сынмин… не сдавался, что ли? Куда только ни звал — и на бейсбол, и на концерты… Чонин ходил только в кафе. И то, когда чувствовал, что проголодался. — Пойду. Наверное. Чонин, задумавшись, забывает о вопросе. И немного уже жалеет. Примерно до того момента, как Феликс предлагает купить за его счёт снеков для всех. Деньги у австралийца водятся, но чтобы такие… Чонин мог бы ему объяснить, что подкуп не работает, если ты хочешь по-настоящему с кем-то подружиться, но благоразумно молчит. Он же с Феликсом тусит просто так? А вовсе это и не замена… Несмотря на то, что на вечеринку припёрлись все, кому не лень, а не только однокурсники, Чонин остаётся в одиночестве, покачивая тёмное пиво на дне банки. Оказалось, что-то там про физкультурный факультет Феликс пытался ему втолковать с определённой целью. Которой, впрочем, и сам достиг — уже примостился рядом с прямо-таки угрожающе подкаченным парнем на диванчик и смеётся каждой его шутке. Понятно. Снова подташнивает, и Чонин отставляет банку прочь. Но дело не в алкоголе. Может быть, уговорить кого-то… нет. Так ещё сильнее мутит. Чонин выскальзывает из-за столика и уходит. Сырая ночная тьма за порогом принимает его, ласкает редкими светоконусами фонарей, в туманной мороси кажущимися мягкими и тёплыми. Чонин подпинывает носком кеда мелкий камешек, пока не теряет тот в луже. Засовывает руки поглубже в карманы ветровки, которую носит постоянно. Словно с надеждой, что Сынмин вернётся, потому что рукава и воротник уже порядком засалились, пора бы и постирать. Чонин вспоминает, что закончился кондиционер для белья. И кухонные полотенца. И туалетной бумаги остался последний рулон. А ещё то, что на все эти мелочи уходит гораздо больше денег, чем он отдавал Сынмину. И Чонин почти насильно пытается себе запретить думать, что именно поэтому трижды в неделю Сынмин ещё и умудрялся ходить на работу. Помимо учёбы и курсов вокала. И почти весь год торчал в общаге. Приходил под утро и шуршал на кухне. Потому что это именно он, Чонин, снова не помыл тарелки или оставил обёртки. Или не сложил свои вещи в стирку. Или потому, что с утра захочет кофе и ещё молоко надо подогреть… Чонин сейчас ненавидит того себя, который нарочно ворочался на кровати, а потом демонстративно-громко шлёпал в ванную. Мол разбудили, а мне вообще-то ко второй! И снисходительно кивал на довольно жалкое «извини». Ненавидит. Ненавидит. Ненавидит… Покусывает «собачку» на ветровке, успокаиваясь от металлического привкуса. Одна из его новых аддитивных привычек, как и потирать мочку уха. Чтобы отвлекаться от мыслей и воспоминаний. Постараться отпустить… — Херасе тебя носило. И как только пускают. Час который? — раздаётся за спиной, как только он опять сражается с замком комнаты. Оборачивается. Минхо, стоит в дверях, почёсывая одну ногу в резиновом шлёпанце о другую. — Два тридцать, — Чонин смотрит на наручные часы. — Стоят, — уверенно заявляет Минхо. Чонин трясёт часы и понимает, что тот прав. Завод кончился. — Если сам знаешь время, зачем спрашиваешь? — Так тебя и жду. Феликс трубку не берёт. — Мог бы и сам с нами пойти. Он себе парня подцепил вроде, не жди особо. — Лениво, и последняя серия арки сама себя не посмотрит. Феликс мне и без надобности, к тебе дело. Точнее, ты теперь в долгу будешь. — Да что ещё? — устало выдыхает Чонин. — Твой ненаглядный? Чонин не успевает сообразить ответ, потому что Минхо показывает ему на экране своего порядком покоцанного телефона фотографию Сынмина. Тот склонился над листами и что-то сосредоточенно пишет. Фон размыт, и от этого лишь чётче выделяется округлый шрам на щеке и пряди новой причёски. Чонин судорожно вцепляется в мобильник, но Минхо не отдаёт, на что получает почти рычание: — Где? — Щас скину, отцепись. Вот же, думал, Феликс приукрашивает. Знакомая знакомой запостила, лайков куча, вылезло в ленте. Дай, куда скинуть. Чонин едва не роняет собственный телефон и путается в приложениях, пока не показывает первый попавшийся свой акк. Пытается хоть как-то держать себя в руках томительные секунды, пока Минхо не торопясь, одним пальцем набирает данные. — Буду должен? — Хотел бы я что-то попросить, — отвечает Минхо, о чём Чонин тут же жалеет, тыкает в экран он теперь ещё медленнее. — Но уже завтра вообще все знать будут. Сегодня. Ага. Мобильный Чонина наконец-то получает увед, который открывается быстрее, чем стихает вибрация. — Там геолокация, — поясняет Минхо. Но Чонин уже в этом не нуждается — бежит по коридору. — Да куда ты погнал, время… — доносится ему вслед. Только пробежав пару кварталов и запыхавшись, Чонин переходит на шаг. Влажный воздух разрывает лёгкие, когда-то белые кеды вымокли полностью, а джинсы забрызганы до колен. А ещё его обгоняет первый утренний автобус. Не переставая идти, Чонин машет следующему. Тот еле плетётся, ещё и всего пару остановок, а потом сворачивает. Чонин выскакивает из него и ловит новый, затем ещё один… Понимает, что мог вызвать такси, только когда из тьмы за конечной остановкой выступает громада фасада университета искусств. Ворота ещё закрыты, но Чонин не раздумывая подпрыгивает и перемахивает через забор. Цепляется карманом куртки, слышит треск и звон выпавшей мелочи, но даже не оглядывается. Доходит до самых дверей и понимает, что его туда никто не пустит. И потому, что несусветная рань, и потому, что на пост пришёл охранник — как раз со скрипом отпирает ворота. Можно же было и его дождаться… Чонин садится на ближайшую лавочку от входа и принимает самый невозмутимый вид. Проходя мимо, охранник задерживается и Чонин внутренне сжимается — но сидеть тут всё-таки не запрещено. Вслед за охранником появляется кто-то из преподавателей или технического персонала — Чонин зарывается поглубже в ветровку. Когда показываются первые, самые сознательные или далеко живущие студенты, он уже успевает замёрзнуть, особенно промокшие ноги дают о себе знать. Почти совсем светло, и он цепко всматривается в лица. Ждёт. Ждёт и ждёт. Усталость бессонной ночи всё равно сказывается, он то ли успевает задремать, то ли лица студентов уже сливаются в единый поток. — Йени? Негромкое, но резанувшее, разорвавшее весь недовольный гомон толпы и шум просыпающегося города. Чонин вскакивает, озирается по сторонам — но Сынмин стоит прямо перед ним. Словно ничего не поменялось, не было этого месяца пустоты и бесконечных ожиданий завтрашнего дня, такого же, как прошлый. И Сынмин с сумкой через плечо, в такой же точно ветровке, которая сейчас на Чонине — только другого цвета. На расстоянии вытянутой руки — и бесконечно далеко. Слишком короткие пряди растрепались от ветра, и сумка фирменная, с яркими буквами по ремню. И шрама на щеке нет. И всё-таки… настоящий. Чонин не задумываясь обнимает его, утыкается в плечо и втягивает запах. Тот же лосьон для тела. Тот же крем для бритья. И шампунь тот же. А сам Сынмин… тот же? — Что-то случилось? Сынмин осторожно пытается отстранить Чонина от себя, но тот вздрагивает и обнимает крепче. Да пошёл он! Никуда больше не уйдёт! — Ничего, — раздражённо огрызается. Чонин уверен, что на них все обращают внимание, но ему наплевать. Он тоже имеет ещё какое право создавать проблемы и неприятности! Хочет и будет! И ещё вот… Сынмин осторожно поглаживает его по голове, пропуская пряди сквозь пальцы, как будто поправляя. Чонин замирает, прикрыв глаза. Прикосновения Сынмина так сильно отличаются от шутливых растрёпываний волос от братьев и друзей, в чём особенно преуспевал Феликс и чем злоупотреблял нетрезвый Хёнджин. Не совсем забота — но и не ласка. У Чонина возникает странное чувство собственной ценности, какой-то беззащитной хрупкости. Которое тут же рушится — он чихает. Отпустив Сынмина и отвернувшись, чихает ещё раз, прикрываясь рукавом. Боится, что Сынмин исчез — но нет, всего лишь опять беспокоится: — Ты не заболел? Всё хорошо? — Не, не заболел. Мотнув головой, Чонин машинально смотрит на кончики кед. Мокрые ноги порядочно замёрзли, дают о себе знать. Сынмин отследил взгляд и ворчит об очевидном с до боли знакомой интонацией: — Ноги намочил, да? Когда-то Чонина это жутко бесило, но теперь он не может сдержать глупой улыбки. Ничегошеньки не поменялся, всё тот же ворчливый мистер Ким. У которого всегда есть решение для всех проблем. — У меня сменка с собой. Переобуешься? Не особо дожидаясь ответа, вытягивает из своей огромной сумки через плечо обувную сумку поменьше. Всë ту же — чёрную с оборванной завязочкой. Конечно же, это Чонин сделал, когда брал без спроса — и потом просто связал два шнурка в узелок, ничего не сказав. Сынмин не мог не заметить. И мог — поменять. Но узелок на завязочке со временем лишь крепче затянулся и уже успел истрепаться. — Кроссовки носил немного, но носки вот, чистые. Снова суетливые извинения за заботу, которую Чонин принимал лишь с фырканьем. Но теперь… нет, благодарить почему-то так сложно! Его хватает лишь на негромкое: — Ничего. Теперь на них уже точно никто не смотрит — все студенты уже скрылись в дверях университета, и как только Сынмин прячет грязную обувь к себе, он тоже хочет уйти: — Мне пора, постираю и завезу их потом, оставлю на вахте, хорошо? — Нет! — Чонин возражает быстрее, чем думает. Вскочив, хватает Сынмина за запястье, сжимает. Не пустит! Никуда не пустит! Если не было такой силы, которая может помешать Сынмину пойти на занятия, то он ей станет! — Ну сейчас забери, — Сынмин немного теряется. — Да не в кедах дело! Замолчи уже! — Я, наверное, что-то ещё должен? — тут же почти испуганно беспокоится Сынмин. — Ты поэтому приехал? — Я к тебе приехал! Неужели лекция важнее? Выпалив это, Чонин сглатывает. Загадывает про себя, что, если Сынмин попытается освободиться, возразить или хотя бы задумается — выпустит его запястье, развернётся и больше никогда не будет искать. Никогда-никогда. Получит ответ на так и не заданный вопрос. — Да, — кажется, Сынмин соглашается с сожалением, но сразу. — Нам нужно поговорить. Ты ел? Снова этот уход от вопросов и избежание ответов, но Чонин действительно чувствует, что проголодался. Странная способность Сынмина своими вопросами и действиями почти предугадывать его желания немного напрягает. Но больше не раздражает, Чонин охотно соглашается: — Да, пойдём уже скорее. Куда-нибудь! Ему кажется жизненно важным вывести Сынмина за ворота, и только на оживлённой улице выпускает его запястье. Тот его растирает, но говорит вовсе не об этом: — Через дорогу мороженое продают и ещё что-то такое, хочешь? Чонин быстро кивает несколько раз. Ему всё равно уже, что есть и куда идти — ныряет в чувство защищённости и ведомости, когда Сынмин решает за него, и всегда правильно. Старается не отставать, но Сынмин время от времени оглядывается. Чонин обычно всегда злился, что тот ходит быстрее и всегда чуть впереди, стремился идти с ним наравне — но сейчас радуется, что может его видеть. Но даже самому себе сложно в этом признаваться. — Тут, мягко говоря, не роскошно, — бормочет Сынмин, как только они усаживаются за хлипковатый столик. — Но вроде бы вкусно. Что ты будешь? — Как и ты, не хочу выбирать. Сынмин вздыхает. Чонин понимает, что снова капризничает, опускает взгляд и нервно разглаживает несуществующую складку на джинсах. Но уже поздно раскаиваться и что-то менять, Сынмин делает заказ, а Чонин разглядывает зубочистки и приправы в держателях. Ему и хочется посмотреть Сынмину в глаза, и в то же время он боится увидеть тёмную пустоту. Наконец, тема для разговора находится: — Ты теперь здесь учишься? — Только буду, — охотно отвечает Сынмин. — Вводные лекции… пропускаю. — Забей? — предлагает Чонин. — Они же для абитуры, а ты… на какой курс? Украдкой смотрит на Сынмина, но не в глаза. Замечает, что поверх родинки у того не особо ровный слой тонального крема. Почему-то Чонина этот факт смутно беспокоит. — На третий, — досадует Сынмин и морщит нос. — Год теряю, но посмотрим. — Есть варианты? — Экстерном что-то сдать наверняка получится. Попробую. Чонин прикусывает губу. Надежда на то, что Сынмин взял академ по каким-то личным обстоятельствам и когда-нибудь вернётся, истаивает, как одинокий кубик льда в коле. Глоток — жижа без сахара, но приторная. — Тем более ничего страшного, что пропустил лекцию, — Чонин хочет казаться безмятежным и скрыть собственные мысли. — Наверное, ты прав, — помолчав, Сынмин неожиданно соглашается. — На прошлой говорили только о том, какое тут всё замечательное и великие преподаватели. — Как и везде, — хмыкает Чонин. — Всё, объяви себе каникулы. Сынмин хочет что-то ответить или даже возразить, но в это время перед Чонином ставят тарелку с блинчиками, и снова включается «заботливый инстинкт»: — Они с красной рыбой и сыром. Не пробовал пока, надеюсь, ничего такие. — Не ты их готовил, — пожимает плечами Чонин и разламывает вилкой один из блинчиков. Солёные и немного недожарены. Но он слишком хочет есть и совсем не хочет расстраивать Сынмина — тот, как всегда, примет близко к сердцу и разволнуется. Виду не подаст — но Чонин заметит. По напряжённо-прямой спине и излишней суетливости. И по сжатым челюстям и едва уловимому наклону головы. Слишком уж часто он наблюдал, но не придавал значения. Почему-то сегодня это стало вдруг важным, и Чонин лукавит: — Ничего такие. Может поклясться — Сынмин прячет улыбку, делая глоток колы. И Чонину явно посредственный блинчик начинает казаться на порядок вкуснее, уже вполне дотягивая до высказанной оценки. Жуя, Чонин радуется, что можно не поднимать никаких сложных тем, просто следить за тем, как Сынмин посматривает то по сторонам, то на него и постукивает пальцами по столу. Так привычно и в то же время необычно. Обволакивающее чувство покоя. Но всё-таки Чонин чувствует себя немного виноватым, пока не понимает — нервничал Сынмин вовсе не из-за него, а из-за местного сервиса. Оказывается, он заказал мороженое и его несли как-то уж слишком неторопливо. Чонин рассматривает три разноцветных шарика — розовый, жëлтый и белый — в креманке, сравнивает их с теми, что у Сынмина, и шутливо ворчит: — Допустим, блинчики ты не будешь, потому что завтракал. А вот почему у тебя зелёное мороженое, не объяснишь? — Мятное, — Сынмин не повёлся на явную провокацию и постукивает ложечкой по стеклу. — Хочешь попробовать? — Фе, — Чонин кривится. — Снова ешь зубную пасту. — А мятный шоколад тебе понравился, — невозмутимо возражает Сынмин. — Может, я только из вежливости тебе такое сказал, — бурчит Чонин. — «Ты» и «из вежливости» не может стоять в одном предложении, — Сынмин почти улыбается… почти. — Да что ты, — фыркает Чонин в притворной обиде. — Я очень вежливый и культурный. И вот он-то не выдерживает и улыбается первым. Мороженое тут действительно вкусное, особенно под бесконечные разговоры, просто болтовню обо всём подряд, от погоды до чашки риса, со стороны наверняка похожую на ворчливую перепалку. Он скучал. Он нуждался. — Тоже мне, усатый оратор. Испачкался, — поясняет Сынмин и тянется через стол с салфеткой. Чонин не собирается терпеть то, что его будут обтирать, как младенца, и перехватывает руку Сынмина. Собственные пальцы кажутся неожиданно тонкими и хрупкими в его широкой и тёплой ладони. Их не хочется убирать мгновение, другое, третье… Сынмин первым ощущает неловкость и отводит взгляд, почти впихнув салфетки Чонину в руку. Тот смотрит в стол, вытирая рот и щёки, и пытается как-то понять и принять произошедшее. Хотя… ничего же не случилось? Сынмин знает, что Чонин не любит прикосновения, и только иногда похлопывает его по плечу или колену, привлекая внимание к чему-то. Ну или как сейчас, пытается позаботиться, обтерев. Смахивает крошки, поправляет одежду или… Чонин вспоминает недавние прикосновения к волосам и снова не может понять, чем они были. Утешением? — Если ты поел и не устал, то давай ещё кое-куда сходим. — В туалет я и сам могу сходить, — Чонин хочет отшутиться. Но, оказывается, надо. Стоя там, размышляет о странностях его самого сегодня. Он словно немного выпадает из реальности и игнорирует свои же потребности. Слишком мало выпил на вечеринке, чтобы на это можно было свалить. И спать как-то не хочется, но всё равно он умудрялся почти не замечать даже то, что промочил ноги и замёрз. Будто во сне или каком-то трансе. Снова боится, что проснётся, и что Сынмина в кафе не будет… Стоит почти перед дверью, дожидается и торопит: — Пошли-пошли, пока народу поменьше. Чонин хотел разделить счёт, но Сынмин уже всем распорядился. Не кажется правильным, но уже поздно. Вздохнув, Чонин смиряется и решает, что в следующий раз обязательно заплатит. Сглотнув, на мгновение ловит почти панику — а что, если следующего раза не будет? И тут же обретает уверенность — теперь-то он Сынмина никуда не отпустит. Особенно без объяснений, от которых тому пока что удалось ускользнуть. Метро уже работает, и Чонин снова боится потеряться в толпе. Но взять Сынмина за рукав не решается. Раньше это было несколько проще, до того, как их руки столкнулись сегодня… почему-то. Теперь он как малыш цепляется за ремень на сумке Сынмина, на что тот снова почти улыбается и придерживает её на плече. В вагон удаётся втиснуться и даже занять одно место — Сынмин уступает, и Чонин теперь смотрит на него снизу-вверх. Снова ловит себя на том, что задерживает взгляд. На линии челюсти, скулах, профиле. Рассматривает даже ресницы — и слишком уж долго смотрит на губы. Устыдившись, не успевает отвести взгляд — Сынмин смотрит ему прямо в глаза. И теперь — улыбается. Широко и искренне, блеснув краешком зубов. Чонин улыбается в ответ. С облегчением и без стеснения — больше всего он боялся, что Сынмин с ним всего лишь возится и совсем не хочет находиться рядом. Но всё портит осознание того, что расстались они не вчера вечером, а целый месяц назад! Чонин продолжает улыбаться, пусть и несколько натянуто — не хочет показывать беспокойство. Может быть, Сынмин не заводит разговор, потому что к нему не готов? А готов ли Чонин? Сынмин отвлекается на телефон, наивно приподнимая тот, чтобы поймать сеть, и Чонин пользуется этим — отворачивается и смотрит в окно, хотя за ним ничего, кроме черноты и редких огней тоннеля. Так они проезжают пару станций, становится свободнее — Сынмин садится рядом с ним, пристраивая сумку на коленях. Чонин невпопад вспоминает, что там болтаются его основательно ношеные и мокрые кеды, и должно быть запашок будет тот ещё. Снова он подкидывает Сынмину проблем… Чонин подумывает о том, чтобы в самом деле выпросить обувной мешок и таскаться с ним самостоятельно, но все мысли резко испаряются. Сынмин осторожно накрывает его ладонь своей, чуть сжимает и не отпускает. Чонин решает, что ему показалось — но рука согревается под тяжестью ладони. Боясь сделать резкое движение, Чонин осторожно поворачивается. Сынмин смотрит в одно из окон на другой стороне вагона с совершенно невозмутимым лицом, но Чонин теперь уже видит, как пальцы Сынмина накрыли его — почти полностью, тоже очень длинные. А ещё — никто не обращает внимания. Чонин не шевелится, стараясь самому себе как-то внятно объяснить происходящее, особенно то, почему ему так не хочется высвобождать руку. И почему он должен это сделать. А должен ли? Кому? Мысли спутываются, он решает дальше их не думать. Просто сидит ещё станцию, и почти сожалеет, когда Сынмин убирает ладонь. Но им пора выходить. Теперь Чонин уже набирается храбрости чтобы схватить Сынмина за руку в толпе — за запястье, но шалеет от смелости. А ещё от невесть откуда взявшейся уверенности. Решает больше не задумываться, а целиком полагаться на чувства. Пока ему нравится, как всё оборачивается — и больше всего то, что Сынмин не собирается сбегать и снова улыбается. Чонин засматривается на него и едва ли смотрит под ноги, поэтому предсказуемо спотыкается. Но Сынмин к этому отлично подготовлен — перехватывает за талию и не даёт упасть. Чонин смущается и тут же выкручивается, высвобождаясь. Потирает горячую щёку и снова пытается подумать о происходящем — но времени нет, они пришли. К воротам парка аттракционов. Чонин тут же для себя решает, что идея так себе, но сказать Сынмину об этом прямо кажется неправильным. Пока решает, какую эмоцию состроить, чтобы тот сам всё понял, они уже до билетной кассы доходят, остаётся только смириться. — Сегодня день открытия парка, — поясняет ему Сынмин, пока они стоят в очереди. — На чём хочешь покататься? — А тут есть что-то не для детей? — пренебрежительно хмыкает Чонин в ответ. Но Сынмин то ли не понимает интонацию, то ли игнорирует: — Конечно есть. Но, думаю, на «фрисби» нам после еды делать нечего, а на «чёртовом колесе» будет скучно… Он ещё о чём-то рассуждает вслух, пока Чонин обдумывает то, что остаться вдвоём в тесной запертой кабинке на головокружительной высоте не самая плохая идея… билеты Сынмин покупает на «пиратский корабль», снова не дав Чонину и шанса расплатиться. Слыша визги ещё на подходе к аттракционам, Чонин заключает, что с выводами он погорячился — тут вполне может быть весело. И не только им одним — снова очередь, в которой Чонин замечает смутно знакомую белокурую макушку, а потом и по тембру голоса понимает кто это. Оставив Сынмина стоять, проходит вперёд и похлопывает Феликса по плечу: — Отдыхаешь? Тот вздрагивает так, как будто его на месте преступления застали, даже не сразу соображает поздороваться, и Чонин понимает, почему — Феликс тут не один, а в компании приглянувшегося парня с физкультурного. Похоже, тоже загулялись до утра. Хотя выглядит тот уже не так уверенно, как раньше, посматривает на аттракцион с опаской и не сразу замечает Чонина. — Чанбин, — протягивает руку. — Чонин, — тот закрепляет рукопожатие и указывает назад, — а это Сынмин. — Да ладно, — Феликс оборачивается, замечает Сынмина и тут же тащит Чанбина за руку назад по очереди. Чонин отмечает про себя, что тот даже не пытается сопротивляться и смущаться. Но как-то неодобрительно наблюдает за тем, как Феликс кидается Сынмину на шею. Да и сам чувствует какое-то смутное раздражение. Хотя страдальческое отчаяние, тут же проступившее у Сынмина на лице, его веселит — тот объятья ненавидит категорически. Но почему-то Чонина не оттолкнул, более того — гладил. По волосам… но да. Гладил?! — Вот я знал, я знал что вы помиритесь, — Феликс тут же рассыпается многословием. — Могли бы и раньше, я так много думал, извёлся, и Чонин, он тоже… — Многовато думаешь, это да, — Чонин его перебивает, чтобы не наболтал всякого, мало ли что ему там казалось. — Вы тут сами-то как оказались? — Бини предложил продолжить развлекаться, ну мы и поехали покушать, потом… — Феликс охотно переключается, но его уже никто не слушает. Чанбин очень красноречиво закатывает глаза, и Чонин старается не засмеяться. Сынмин рядом тоже смотрит в сторону, сжимая губы и сдерживая улыбку. Феликс-Феликс, святая простота… Однако же Чанбин с ним сюда поехал, может быть, у них что-то и получится. Чонину даже хочется, чтобы так и вышло — слишком блестят у Феликса глаза. И нельзя не заметить, как он то и дело пытается прикоснуться к Чанбину. Просто не способен как-то скрывать влюблённость. Или не считает нужным. Ну и… всё верно делает? Сынмин отвечает Феликсу за них обоих, но расплывчато и односложно — впрочем, тот замолкает только когда подходит их очередь садиться в корабль — Чанбин почему-то в последний момент отказывается. А вот Сынмин уже перепрыгнул низкий бортик и протягивает Чонину руку, чтобы не споткнулся. Тот уверен, что справится, но позволяет себе помочь: держать Сынмина за руку хотя бы несколько мгновений — приятно. Чанбин всё ещё сопротивляется, до тех пор, пока Сынмин его не подначивает: — Может, ты боишься? — Я? Боюсь? Да никогда в жизни! — вспыхивает и решительно занимает место. Феликс, просияв, тут же устраивается рядом. Чонин рад, что на другом ряду. При посторонних всё равно как-то проще будет снова взять Сынмина за руку. Потому что… хочется? Но тот проверяет перила безопасности, а когда заканчивает, аттракцион приходит в движение. И тут остаётся только восторженно вопить, когда после подъёма корабль резко падает вниз. Чонин понимает, что ошибался насчёт этого парка — и высота, и скорость совсем не детские. Детей на аттракционе и нет — ну, может, только старшие школьники. Но на них он не смотрит, а вот на Сынмина — да. Счастливого и восторженно кричащего. И… безумно красивого. Снова теряется ощущение реальности, Чонин не может сказать, падает корабль или поднимается в эту секунду — будто завис между небом и землёй, заполненный радостью и весенним солнцем. Его блики мелькают в глазах Сынмина, зайчики прыгают по губам и щекам, пестрят на груди и коленях. Чонин удивляется, как он раньше не замечал того, какой же Сынмин… ребячливый. Но смелый. И каким может быть восхищённым. И восхитительным. Но корабль замедляется — волшебство кончается. А Сынмин всё-таки успевает поймать взгляд Чонина до того, как тот отворачивается. Ещё мгновение назад всё было в порядке… Впрочем, в центре их внимания тут же оказывается Чанбин — бледный как смерть, ковыляющий мимо с помощью Феликса, который его ещё и упрекает: — Так больно хватаешься! — Ты в порядке? — интересуется Сынмин. — Как только эта адская колесница остановилась — в полном. В полнейшем, блядь, порядке! — Оу, — Феликс почему-то прикрывает собственный рот. — Простите. И тащит Чанбина подальше от так напугавшего его аттракциона. Сынмин всё так же помогает Чонину теперь уже покинуть корабль, и когда они выходят за ограждение, интересуется: — Давно у них? Чанбина я вроде где-то раньше видел. — Ага, он с физкультурного, — отзывается Чонин. — Точно не знаю, но, по-моему, с сегодня. И у нас теперь есть, что им припомнить. Сынмин реагирует неожиданно резко, даже остановившись: — У каждого есть свой страх, Йени. И смеяться над ним не нужно. — И у тебя? — спрашивает Чонин раньше, чем соображает. — Да, — серьёзно кивает Сынмин и тихо добавляет: — И он сбылся. Чонин закусывает губу. Раньше он думал, что боится каких-то обычных вещей, вроде глубины, высоты или щекотки. Но оказалось, что самый большой его страх — пустота. И он больше не вынесет ни секунды её. — Куда теперь? — вроде бы невинно любопытствует, скрывая свои мысли, улыбаясь. Феликс и Чанбин ушли далеко вперёд, затерялись в толпе. Впрочем, Чонин особо и не жаждет их общества. — Теперь ты сам выбери, — Сынмин тоже рад отпустить сложную тему. — Давай немного где-нибудь просто посидим, отдохнём. Сынмин оглядывается в поисках хотя бы одной незанятой лавочки или стула в летнем кафе, но ничего не попадается, даже когда они прошли уже половину парка. Останавливается, чуть наклоняет голову — Чонин знает, что он так что-то обдумывает. — Есть один вариант… немного незаконный. — И насколько? — Чонин не скрывает заинтересованность. — На средний штраф, наверное. — Скинемся — потянем, — убеждает его Чонин. — Веди. Пытается не отстать от Сынмина, но едва не теряет того из виду на каком-то неприметном повороте. Оказывается, надо перемахнуть через живую изгородь и пройти вдоль неё. Но на этом хулиганство не заканчивается — Сынмин показывает ему на слегка разогнутые прутья решётки, территория парка за которой кажется заброшенной и немного сумрачной. — Тут и собака не пролезет, — Чонин скептически осматривает лаз. — Я пролезал, — убеждает его Сынмин. — Причём в пуховике. И действительно, протискивается боком, даже не зацепившись. — Ты плоский, как лист бумаги, легко тебе, — бурчит Чонин, но так тихо, чтобы Сынмин не услышал. Идея кажется уже не озорной, а странной — но Чонин из упрямства решает не отступать. Плечи протискиваются без проблем, а вот задница плотно притирается к прутьям. Немного поёрзав, Чонин всё-таки выскакивает с другой стороны и Сынмин его подхватывает. — Не упади. Тут много мусора. — И что мы делаем на свалке? — ноет Чонин. Сглотнув, запоздало понимает, что обратно протискиваться предстоит точно таким же путём. Потирает задницу, убеждается, что джинсы не порваны. Осматривается. — Тут скорее… стройматериалы. И запчасти. Склады. Сынмин прав, теперь они осторожно, чтобы не наступить на что-нибудь хрупкое или ржавое, пробираются меж штабелей металлических шпал и бетонных блоков. Иногда за ними виднеется что-то покорёжено-хтоническое, неопознаваемое. Чонину слегка неуютно, но он старается не выдать страх и не отставать от Сынмина — снова хватает за лямку на сумке. Пытается робко угадать, зачем они всё-таки здесь — посидеть могли бы и на любой нагретой лучами бетонной балке. Он бы ни за что не пошёл один в такое подозрительное и опасное место — хоть со стороны парка и доносятся голоса и музыка, наверняка труп, брошенный в один из этих прикрытых металлическими листами люков, не найдут несколько лет… труп?! Чонин громко сглатывает, Сынмин оборачивается: — Устал? Почти пришли. И улыбается. Озорно и тепло. Чонин одёргивает себя. Ну какие трупы он тут опять напридумывал! Это же Сынмин. Просто Ким Сынмин, дружелюбный сосед. Который исчез на целый месяц без объяснения причин и теперь ведёт его на обшарпанный склад, и об этом никто не знает… — Тут скучновато, дверь не заперта. Заходи. Обшитая деревом стена выросла перед ними внезапно, Чонин прикидывает, что от людной территории парка они уже порядком отошли. А за дверным проёмом — густая тьма. Но Сынмин пропускает вперёд. Всего лишь Сынмин. Его Сынмин. Его?! Чонин переступает порог и щурится — после яркого весеннего солнца глаза не сразу привыкают. Сначала ему кажется, что это какая-то автомобильная свалка, но «машины» выглядят неправильными. С любопытством подойдя поближе и присмотревшись, Чонин понимает, что это части аттракционов — кабины от чёртова колеса, сани и размалëванные лошади от карусели, скамьи от «фрисби» и много чего ещё. Ну и автомобили тут тоже есть, с аттракциона «автодром». Все они не выглядят ржавыми или испорченными, многие накрыты чехлами, только в воздухе ощущается запах сырости. — Выбирай. Чонин вздрагивает и молотит подкравшегося Сынмина по плечу: — Напугал, придурок! — Тут же нет никого, кроме нас, — удивляется Сынмин. — И если не будешь вопить «спасите-помогите», то никто и не придёт. — А если буду? — насупливается Чонин. — Тоже сомнительно, — Сынмин водит рукой в воздухе. — Зимой я тут никого никогда не видел. Он произносит это немного грустно, и Чонину становится уже не страшно, а скорее любопытно, он чувствует какую-то связь с тем, что Сынмин его бросил… покусывает губу. Интересно. — О, туда пошли, — хмыкнув, направляется вглубь склада. — Ты серьёзно? — Сынмин его догоняет. — Вполне. Откуда такая птичка? Перед ними весьма облезлая лодка, когда-то скорее всего напоминавшая лебедя. Но сейчас отсутствует голова и часть крыла ободрана до металла. Зато кабина полностью сохранилась, Чонин дёргает за ручку, прикладывает усилие — и дверь всё-таки отворяется. — Карета подана, — шутит, но забирается внутрь первым. Всё нормально — разве что сиденья слегка потрескались и на полу кучка полуистлевших листьев. А ещё тут… — Очень тесно, — усевшись на сиденье рядом, констатирует очевидное Сынмин, — может, выйдем? — Ну нет, — капризничает Чонин, вытягивая ноги. — Я устал и буду сидеть тут. Сынмин порывается встать — им вдвоём и правда приходится сидеть плечом к плечу, но Чонин его удерживает за рукав. Интересуется: — А что, в парке есть «тоннель любви»? — Может быть, когда-то был. Сейчас только водяные горки и до лета не откроют. Странно, я эту штуку тут не видел. — Как ты вообще додумался сюда прийти? И с кем? — Скучно было, — Сынмин пожимает плечами. — Один приходил. Ты же знаешь, у меня мало друзей. Они старше меня и им такое не интересно. — Тут интересно? — удивляется Чонин. — Ты будешь смеяться, — Сынмин откидывает голову и смотрит на низкий потолок кабины. — А если и буду, то что? Не поделишься? — Над глупостями и нужно смеяться. Мне казалось, что тут что-то вроде… да не, реально же глупость. — Теперь договаривай, — Чонину становится на самом деле любопытно. — Как будто заброшенное королевство. Замки, кареты, кони, вот этот лебедь без головы теперь… все ненужные, а выбросить жалко. Могли бы быть полезны, только уже старые. Надоели и не радуют. К ним никто не приходит, они никого больше не развлекают. Их много, но здесь… пусто. Я же говорю, глупости. Чонин пристраивает голову на плечо Сынмина и молчит. Не смешно. И не глупо. Сынмин же на самом деле вовсе не о старых аттракционах говорит. — Мы к ним пришли, не грусти, — Чонин пытается пошутить и ненавидит себя за это. Сынмин не отвечает, только немного опускает плечо, чтобы Чонину было удобно. Тот покусывает губу, не решаясь задать самый главный вопрос. Но тишина становится какой-то напряжённой и душной. Чонин осторожно выбирает слова: — А новый универ, в который поступаешь, тебе нравится? И Сынмин на уловку попадается: — Ещё как. Ну, пока нравится. С общежитием вопрос решается, пока снимаю комнату… Чонин некоторое время честно слушает, но потом ловит себя на том, что просто смотрит на Сынмина, пригревшись у него на плече… Чонин просыпается от того, что Сынмин гладит его по волосам, то ли убирая пряди с лица, а то ли бесцельно. Заметив, перестаёт и спрашивает: — Ты не замёрз? Чонин сонно промаргивается, пытаясь понять, где вообще находится. Только что он видел запутанный, но спокойный и уютный сон, в котором они катались на лодке в «Диснейленде», и Сынмин его фотографировал… — Не, нормально, — Чонин потягивается и пытается отыскать телефон. — Я заснул, да? Много времени прошло? — Часа три примерно. Точно не замёрз? — Тут даже жарко, — Чонин расстёгивает «молнию» на куртке. — Сходим пообедать? Чонин сразу не даёт Сынмину встать, придерживая за плечо. Понимает — тот опять хочет сбежать, и снова разговор будет вилять вокруг да около. Облизнув пересохшие губы, решается: — Почему? Сынмин смотрит ему в глаза. Затравленно и слегка испуганно — всё понял. И что бежать некуда, и отмолчаться не получится. Но делает последнюю отчаянную попытку: — Я не могу сказать тебе правду. — Можешь, — Чонин напирает. — Ещё как можешь. Сынмин прикрывает глаза, потирает лицо, как будто пытается закрыть себе рот. Глубоко вдыхает. Выдыхает. Говорит спокойно, немного монотонно, будто заученно, и в глаза не смотрит: — Понимаю, я не должен был так поступать… и что ты волновался. Но ты не при чём, совсем. Я виноват. Только я один. Мне не очень нравилось там учиться, давно хотел перевестись. Я не выдержал. И не нашёл в себе сил тебе об этом заранее рассказать. Не хотел прощаться, и боялся… В общем, нет никакой особой причины. Чонин наклоняется, ловит взгляд Сынмина и шипит: — Врёшь. Не отвечаешь на вопрос. — Хорошо, хорошо! — после спокойной монотонности Сынмин едва не истерит. — Будет тебе правда! И ещё можешь встать и уйти в любой момент! Чонин понимает, что обратной дороги точно не найдёт, но молчит. Он не собирается никуда уходить. Потому что тогда нельзя будет вернуться. — Я оставался там только из-за тебя, — отчаянно и зло выплёвывает Сынмин. — Ты был таким неопытным и беспомощным сначала… а потом… текли день за днём. Но я тоже человек. И у меня есть чувства! К тебе, — запнувшись, Сынмин всё же решается: — Ты мне нравишься. Чонин обхватывает сам себя и сгибается, чувствуя приступ тошноты. Опять вернулась, накатила волной. Как он вообще мог не замечать? Ладно день, неделю, месяц… но годы? Чонин пытается вызвать у себя чувство омерзения или злости от осознания, что Сынмин о нём заботился не просто так, но не выходит. Чувствует, что не было ни малейшего умысла, он никогда и ничего же не говорил, не делал, даже не пытался… — Не подумай, — горько усмехается Сынмин. — Я знал, что у меня не было шансов. Ты верующий, обожаешь возиться с малышами… ждал и ждал, когда ты хоть что-нибудь расскажешь о своей невесте. Дурной, я был уверен, что тебе её уже давно выбрали. А потом увидел тебя… — сглатывает, — тогда. Как с ума сошёл за секунду. Ничего не соображал, а когда немного отпустило — понял, что мешаю. Что задолбал, навязываюсь, почти контролирую твою жизнь. Без малейшего на это права. Чонин честно пытается не сблевать на пол, зажимая рот. Каждое слово впивается, вгрызается в роящиеся мысли, заполняя пробелы непонимания, давая ответы. Но не указывая никакого выхода. — Я должен был быть сильнее, — уже совсем спокойно и холодно говорит Сынмин. — Не должен был вот так сбегать. Должен был найти в себе силы с тобой поговорить. Но убедил себя, что не хочу мешать твоему счастью и рушить отношения. Самообман… я не собирался признаваться. А избегать было… легче. Чонин глубоко дышит. Закрывает глаза, откидывается на сиденье. Тошнота уступает место злости. Особенно на то, что Сынмин снова отчаянно лжёт. Не было ему легче на этом кладбище радости. — Каких, блядь, отношений? Почему ты позволил себе решать за нас обоих? — цедит Чонин сквозь зубы. — Ты хоть знаешь, как без тебя пусто? Как я волновался, не случилось ли с тобой чего? Понимаешь, насколько важен для меня? — Прости. Я не думал, что… имею какое-то значение. Когда у тебя есть парень… — Да нет никакого парня, — у Чонина уже силы на злость кончаются. — Нет и никогда не было. Если хочешь знать, и тогда ничего не было. Вообще. А если бы и было, — огрызается, — то это не повод меня бросать! Осекается. Распахивает глаза. Вот он снова здесь. Настоящее «я». Капризный и самовлюблëнный Ян Чонин, которому все обязаны. Особенно Сынмин, который никаких долгов не брал… Закатил такую истерику от потери няньки! Взрослый, здоровенный… нет. Чонин понимает, что дело не в удобстве. Ему эгоистично нужно, чтобы Сынмин был рядом. Решение сплетается из полузабытого запаха утреннего кофе, из звуков уведомлений на телефон, из разочарованных вздохов и неловких прикосновений к волосам, тепла рук и разбрызганного на солнечные зайчики смеха. Единственно возможное, и плевать он хотел, правильное или нет. Чонин кладёт руки Сынмину на плечи и даже не пытается поймать его взгляд — без разницы. Тянется и целует. Потому что он так хочет. Был уверен, что Сынмин откажет. Испугается, шарахнется, оттолкнёт… нет и нет. Сжимает в объятьях и отвечает на поцелуй. Неумело, жадно и отчаянно. И первый же отстраняется: — Мы не должны. Ты не должен. Не из жалости, не из любопытства. И тем более со мной. Чонин замирает с приоткрытым ртом. Когда на языке истаивает привкус мятной пасты, Сынмин кажется нереальным. Словно болен — глаза лихорадочно блестят, волосы в беспорядке, губы неестественно-тёмные. И невероятно прекрасен тем, что ещё мгновение, и будет… его. — Ты мне тоже нравишься, — Чонин надеялся, что будет как-то романтичнее, но вышло тихо и сбивчиво. — Я не понимал, но… Пути назад больше нет — теперь уже Сынмин целует его первым. Осторожно касается губами, потом всё смелее, глубже… их языки сталкиваются. Чонин перехватывает инициативу, и Сынмин активно учится. Возможно, слишком активно. — Ты меня сожрать пытаешься, — Чонин отшучивается, пытаясь отдышаться. — И съем, обязательно съем, — так же отшучивается Сынмин. Обнимается и добирается до уха Чонина, прикусывает кончик — впрочем, не больно. Прихватывает губами, целует, слегка посасывает мочку… Чонину жарко. Он не в состоянии возмущаться и отбиваться — закрыв глаза, прерывисто дышит. Тесно, Сынмин слишком близко, его губы такие горячие… поцелуй заживающих шрамов на шее нестерпим. — Я не… хватит, — слабо выдыхает Чонин. — Щекотно, да? Прости. Сынмин похож на разыгравшегося щенка, и не понял, что творил. Чонин успокаивает дыхание и с удовольствием отдыхает в объятьях Сынмина, положив голову ему на плечо — она немного кружится. Многодневная смутная тошнота испарилась бесследно, вместо неё свербит что-то звенящее, как смех. Немного пересохло в горле, по-прежнему очень душно. И чуть не случилось… Чонин скорее рад, что посопротивлялся. Слишком драгоценные мгновения, не хочется торопить события… торопить?! Сынмин снова гладит его по волосам — так же осторожно, но нежнее и немного смелее. Утыкается в них и втягивает запах. И нежно целует, прямо в макушку. Чонин поёживается от неожиданности, но это скорее приятно, чем щекотно. — Больше не буду, — оправдывается Сынмин. — Но всегда… хотелось. — А больше тебе ничего не хотелось? — подначивает его Чонин. — Да я… я не думал о таком. Никогда. — Даже в одиночестве, пока купаешься? Шутливо спросив, Чонин сам смущается и прячет лицо в складках ветровки Сынмина. Тот ещё сильнее сбит с толку: — Я не… чёрт, да. Я ужасен. Чонин жалеет, что вообще начал об этом шутить. Но если всегда нравился Сынмину… он взрослый парень с простыми и понятными потребностями! Ага. Не решается и посмотреть чуть дольше, а потом… — Всё, я не хочу знать! — Чонин стучит Сынмину по спине. — Замолчи! — Ты же сам спросил. Вот, в этом весь Сынмин. Невменяемый и невозможный. И теперь — его. И от этого те самые бабочки… — У тебя в животе бурчит, — Сынмин разрушает все романтичные мечтания. — Нужно пообедать. Чонин решает не сопротивляться — главное, чтобы не расставаться. Сынмин, похоже, думает так же — выводит Чонина из кабинки травмированного лебедя за руку, не собирается отпускать. Замечает интерес и неловко объясняется: — Боюсь, что всё ненастоящее. Мне показалось, и тебя здесь нет. Чонин сжимает пальцы сильнее. Ему тоже так кажется — что он всё ещё спит. И не было никаких поцелуев, и… но он же проснётся на плече у Сынмина? И свой сон… он сам сделает правдой. Спотыкается об цепь качелей — Сынмин его удерживает, но теперь точно не сон. Неловкая реальность, в которой их лица снова слишком близко. — Не замазывай. Схватив основательно замызганный край рукава ветровки, Чонин трёт Сынмину щёку до тех пор, пока не становится видно шрам. — Вопросов много задавали. — Шли их нахер. Чужая бестактность не твои проблемы. Ты же не айдол, чтобы быть как кукла. — Ага, хочешь, чтобы я выглядел как печёная картошка с глазка́ми. — Самая лучшая картошечка. И самая симпатичная. А ещё я не намерен делиться картошечкой ни с кем, нечего им засматриваться и родинки твои пересчитывать, — недовольно бурчит Чонин в ответ. — Быть картошечкой всё-таки немного обидно. Даже самой симпатичной. — Хорошо, — соглашается Чонин. — Кем хочешь быть? — Твоим парнем, — ни секунды не замешкавшись, выдаёт Сынмин. — Только если выберемся отсюда живыми! — Чонин снова спотыкается. — В следующий раз давай посидим на каком-нибудь камне или типа того! — Ладно, — соглашается Сынмин, но в его голосе сквозит разочарование. — Будь осторожен и смотри под ноги. Чонин чувствует смутную вину: — Тут странно, но чудесно. Придём сюда как-нибудь потом, на подольше. — Перестань. Заброшка с хламом — не место для свиданий. — Тогда придём сюда не на свидание, — не сдаётся Чонин. — А то лебедь решит, что мы его поматросили и бросили. — Он ничего не решит. У него головы нет. Чонин фыркает, пытаясь не засмеяться. Сынмин. Снова его непонятный, неуместный, жестковатый и абсурдный юмор. Который Чонину почему-то нравится. Солнце снаружи склада ослепительное. Идти, оказывается, совсем не далеко и не долго, несколько поворотов, меньше пары минут. А ещё склады издалека видно, Чонин любопытствует: — А что в остальных? — Разный мусор. Похоже, остался после реконструкции парка, которую не довели до конца. Даже на металл не сдали. Никому нет дела. — Зато у нас есть убежище, о котором никто не знает! Сболтнув, Чонин думает о том, что и их с Сынмином совместная комната в общаге была таким убежищем. И что, если бы отношения строились как… любовные с самого начала? Если бы Сынмин признался… стал бы ещё одним назойливым поклонником? — Боюсь, нас оттуда охрана когда-нибудь выгонит. Всё-таки территория парка и его собственность, даже если бесполезная. — Скажем, что заблудились, — безмятежно отзывается Чонин. — Мы не ничего не крали, не мусорили и по углам не гадили. — Вот поэтому давай, пожалуйста, пообедаем. Чонин прячет улыбку. Сынмин такой Сынмин — отойти за ближайший бетонный штабель по делам для него немыслимо. Его воспитание… словно он одновременно и королевских кровей, и деревенский сорванец. Дикий принц. — Понял я, понял. Только ты руку мою отпусти, мы так в решётку не пролезем. — А зачем лезть? Тут калитка есть. Чонин останавливается, тянет Сынмина за руку: — Ты серьёзно щас? Так какого ху… — Так интереснее, — пожимает плечами Сынмин. Чонин готов его сейчас одновременно и ударить, и поцеловать. То самое чувство одураченности. Бесило. Теперь… заводит. Сынмин не насмехается. Над ним — никогда. Хочет только развлечь, чтобы… Чонин улыбается: — Есть такое. Но мне очень нравится моя жопа, я бы не хотел её оставлять на заборе. Так что где там калитка? Сынмин отпускает его руку и, покопавшись по карманам, протягивает Чонину телефон. Его собственный. Вот почему не получалось найти! — Феликс звонил несколько раз. Написал бы, если срочно. Боялся, что разбудит. — Потерял нас, наверное, — соглашается Чонин. — Или с ними куда-то позвать хотел. Дурачок. — Не меняется, — соглашается Сынмин. — Но почему сразу дурачок? Немного наивный… — Как скажешь. Перезвоню ему. — Обедать, обедать, — с нажимом произносит Сынмин. — Тогда быстрее пошли. И не держи меня за руку. Сынмин тут же выпускает его ладонь из пальцев, не задавая вопросов. Снова согласившись с Чонином. — Немного неудобно будет в толпе, — находит оправдание Чонин. Смотрит в сторону. Не может признаться, что ещё не готов… то есть, не то чтобы ему не нравилось… Резко выдыхает. Сложно! Сынмин снова всё принимает на свой счёт и неправильно: — Ключ немного заедает, замок ржавый. Чонин решает не интересоваться, где Сынмин этот ключ вообще взял. Вряд ли это будет история преступного воровства, подкупа или шантажа. Хотя… нет, всё-таки интересно! — А где ты ключ нашёл? — Нашёл. Чонин насупливается, заметив усмешку Сынмина. Передразнил, ответил. И ничего не сказал. Вообще он всегда очень мало говорит о себе или своих делах. Максимум — что вкусного где-то ел. Зато про рождение нейтронных звёзд — по полчаса запросто. Но про звёзд Главной лиги бейсбола — точно бесконечно. Ворота скрипят, пропуская их, и Сынмин тратит не меньше времени на то, чтобы их закрыть. Чонин тем временем отыскивает в живой изгороди что-то похожее на проход, чтобы не пришлось снова перелезать — джинсы и так все в мелких пятнах. Ну это у него — у Сынмина даже ветровка на плече не помялась. — Тут не очень далеко есть средиземноморский ресторан, чтобы это ни значило, — Сынмин копается в телефоне. — Или можем поискать что-то другое. — А давно мы не бедные студенты? Вот туда пойдём, — Чонин указывает на вывеску прямо в парке. — В «макдак». — Ты серьёзно? — Если ты запланировал свидание при свечах и всё такое, то предупреждать надо, я бы рубашку надел хотя бы, — отшучивается Чонин. — Ты и так в рубашке, — Сынмина не пробить. — Да, клетчатой, да, оверсайз, да, ещё от деда тебе досталась… — Ты точно хочешь со мной поругаться? — щурится Чонин. — Нет, но вот куртка на тебе ужасная, абсолютная безвкусица. Чонину не находится, что на это ответить. Хотя он может сказать, насколько эта вещь была ему дорога, и до сих пор бесценна — особенно тогда, когда на Сынмине такая же. Но снова что-то мешает — как ком в горле. Такие простые слова невозможно произнести… Решительно оттирает Сынмина от сенсорного стенда, как только они заходят внутрь. Снова поучительные возмущения: — Только закажи что-нибудь нормальное, а не морковно-яблочный салат с водой. Ты похудел, в курсе? Чонин конечно же знает об этом. Острые скулы — очень красиво. Только не ценой отчаянной оцепенелости в тёмной пустоте, когда не то что есть, существовать не хотелось. Только чтобы быстрее настал завтрашний день, снова можно было встречаться с людьми, болтать о пустяках, и улыбаться, улыбаться… добавляет в свой бургер дополнительную котлету. А Сынмину — сыр. Тот его любит — немногое из того, что Чонин о нём знает. А ещё — что у него очень тёплые руки. Сынмин задерживает ладонь на плече Чонина чуть дольше, чем нужно для того, чтобы просто обратить его внимание. Осторожное прикосновение с лёгким ароматом мыла. — Я тебе тоже заказал, — сообщает ему Чонин. — Восемь, два, два. — Так готово уже, — Сынмин смотрит на экран. — Я заберу. Чонин вздыхает. Опять ни единого шанса что-то сделать! — Оплаченный, — вернувшийся к столику Сынмин озадачен. — Сколько перевести? — Ешь сиди, — фыркает на него Чонин. — Успокойся. Сынмин улыбается, но не возражает. Снимает ветровку — и он тоже в рубашке. Только по размеру и тёмно-синей. Образцовый студент! Чонина почему-то это очень веселит. А ещё… да, Сынмину идёт этот цвет, он сразу кажется взрослее и сексуальнее. Сексуальнее?! — Картошка чья? — интересуется Сынмин. Чонин принял вызов от дополненного бургера, надкусить тот удалось, но разговаривать уже невозможно — мотает головой. Сынмин пододвигает к нему поближе пакетик картошки и рассматривает свой бургер: — В нём всегда было так много сыра? Чонин беспомощно мычит в ответ, но Сынмин уже заметил наклейку на коробке и улыбается: — Спасибо. Для него благодарить за любую, даже незначительную мелочь, так естественно… Чонин хочет научиться, но не знает, как к этому подступиться. Если Сынмину так приятна даже крошечная забота, благодарить его… необходимо! Даже за то, что он просто рядом. Но вместо этого только прибавляет проблем — неосторожно задевает локтем стакан с колой. Сынмин беззлобно комментирует пузырящуюся на столике лужицу: — Вот поэтому крышку со стакана не стоило снимать. — Я не хотел пить через трубочку, — огрызается Чонин. Замолкает, сглотнув. Само с языка сорвалось! Оправдание собственной глупости, вместо благодарности за то, что Сынмин уже всё стёр салфетками и прикрыл уцелевшую колу крышкой. Чонин совсем не понимает, каким образом мог Сынмину понравиться… точнее, нравиться до сих пор! Чонин имеет вполне адекватное представление о собственной внешности и повадках — подцепить партнёра на несколько часов никогда не было проблемой. Но Сынмин… он же видел и знает слишком уж много! Например, о том, что Чонин с утра после клуба глаза открыть едва способен. Ага, сидел себе в Сынминской повязке для волос, чтобы ночью кончики в блевотину не макнул. И кофе требовал. Вот же вспомнил за столом! Сейчас же никакой нервной тошноты — она в зародыше сдохла от улыбки Сынмина: — Пей как хочешь, только аккуратнее. Мы никуда не торопимся. Кстати, хочешь куда-нибудь сходить? В кинотеатрах ничего интересного вроде бы, хотя я не смотрел тот, который независимый… Сынмин тянется к телефону, но Чонин перехватывает его руку. И держит чуть дольше, чем необходимо, позволяя пальцам согреться. Старается, чтобы не звучало капризно: — Хочу просто погулять с тобой ещё немного. Если ты не занят. — Для тебя, — Сынмин чуть наклоняется, — я свободен всегда. Чонину хочется податься навстречу и поцеловать его. Сам не знает, как всего за час всё успело поменяться. Но вместо этого язвит: — Гадкий флиртун, фу таким быть. — Чего ради гадкий-то? Побрился, а шрам ты сам протёр! У тебя, кстати, тоже родинка есть! Беззастенчиво тыкает пальцем Чонину в щёку около глаза. Но слегка и осторожно. Чонин приходит к неожиданному умозаключению: — У тебя шрам на месте родинки. А у меня — родинка на месте шрама. Сынмин задумывается, псевдосерьёзно рассуждая: — Да, ты говорил про свои детские травмы. А у меня просто очень… некомпетентный косметолог попался. На переносице, — показывает, — вообще ничего не поменялось. — Некомпетентный… хуёвый, — подытоживает Чонин. — Главное, что они больше не опасны для здоровья. А ты мне нравишься и небритым, если что. Разоткровенничавшись, утыкается в стакан с диетической колой. Сынмин озадаченно молчит, и Чонина это забавляет. Выходит, и его можно смутить? Как бы не так: — Когда это ты меня небритым видел? Чонин не удивлён, что Сынмин этого не помнит — болел. И конечно же не до щетины ему было. Тогда Чонин по-настоящему испугался — впервые накрыло чувство беспомощности. Он даже звонил маме и спрашивал, как правильно заваривать травяной чай… теперь, когда всё давно обошлось и так повернулось, воспоминание особенно ценно. Щетина Сынмину не идёт — хоть и едва заметна, светло-рыжеватая. Но тогда он впервые показался Чонину… живым, что ли. Уязвимым. И хотя он ничего особенного не сделал, Сынмин купил ему потом просто гору сашими — те едва не стухли. — Завтра утром, — хихикает Чонин в ответ. — Я тоже умею гадко флиртовать. — Ладно, ладно, один-один, я больше так не буду, — сдаётся Сынмин. Чонин довольно лыбится, дожёвывая картошку. Запоздало вспоминает, что вообще-то покупал её Сынмину — но всё равно немного голоден. Сынмин утыкается в телефон, и Чонин радуется. Можно любоваться тем, как свет падает на щёку и губы Сынмина, оставаясь незамеченным. Интересно, а какой солнечный луч на вкус? Как зубная паста или всё-таки как плавленый сыр и химозный соус? — Я вот тут думаю, — Чонин пытается отвлечься, — если мы на склады пролезли, то и дети могут? — Какие дети? — Сынмин, похоже, жевал и прослушал. — Дети — это такие маленькие люди. — У них родители есть, чтобы следить. Там раньше сетка была, теперь забор. А то, что его разогнули — так не мы. — Ты серьёзно что ли? Тебя не беспокоит? — возмущается Чонин. — Дразнюсь, — тут же серьёзнеет Сынмин. — Если так посмотреть, действительно опасно. Думаешь, если я сейчас пойду искать директора парка, меня не пошлют по известному адресу? Может, сразу туда сходить? — Куда «туда»? — У нас есть факультет журналистики. Им темы для статей на летней практике до трясущихся рук нужны. Вброшу в чат. Клацает телефоном, а Чонин облегчённо выдыхает. Наверное, если Сынмина попросить решить проблемы мирового голода или бедности, он тоже справится. Только думать будет немножко дольше. Поводив последним ломтиком картошки в соуснике, Чонин опять укоряет себя. Мастер он портить свидания! Он бы спокойно оставил остатки обеда на столике, но Сынмин доносит поднос до бачка с отходами. Чонин решает, что это очень полезная привычка и надо бы тоже приобретать такие… хотя с него и домашней уборки и мытья посуды хватило за месяц за глаза. Сынмин же умудрился два года всё в комнате делать, ещё и за них обоих! Бр-р. — Я всё-таки позвоню Феликсу, — решает Чонин. Не очень-то и хотелось, но он опасается, что звонок раздастся невовремя. Хотя на что именно он рассчитывает дальше — не задумывается. Феликс отвечает так быстро, как будто мобильник в руке держал: — С вами всё хорошо? Не рассорились? — Не, — тянет Чонин, — скорее наоборот. Его слегка подмывает рассказать — но у Феликса ничего не задержится, секретов ему лучше не доверять. Но то, что они с Сынмином… теперь секрет, что ли? Феликс, впрочем, не заинтересовался. Болтает о своём предполагаемом парне — похоже, тот не слышит. Чонин поддакивает, доверясь Сынмину — не отстаёт от него в парке и довольно жмурится, когда тот слегка тянет его за руку, чтобы не потеряться на перекрёстках. В словесном потоке Чонин зацепляется только за действительно интересное: — …странно смотрятся. Минхо же… как там слово-то! Ну ты знаешь Минхо, в общем. Криповый, так же говорят? Так вот, как котёнок выглядел. И в ушках кошачьих, ты веришь? — Не-а, — честно отвечает Чонин. — Так и я не поверил, — поддерживает Феликс. — Было стрёмно, но я подошёл. Так он не один там был! — С очень смелой девушкой? — Чонин поддерживает разговор. Быть в курсе событий и сплетен он любит. Тем более, никогда не знаешь, когда информация может пригодиться. Знать что-то… интересное о людях может быть полезно. — С парнем, — почти шепчет Феликс и хихикает. — Я его никогда раньше не видел. То-то думаю сосед по ночам переписываться начал. Погоди, в общагу вернётся, я у него всё вызнаю! — Парень хоть красивый? — Чонин шутит. И жалеет — Сынмин тут же смотрит на него со странным выражением. Такое Чонин уже видел. Не тогда, в коридоре — намного раньше. И часто. Но даже сейчас не может понять: тревога? Ревность? Разочарование? Беспокойство? — Очень милый, весёлый такой. Я его издалека видел, надеюсь, до каникул с ним познакомлюсь! — Феликс, а зачем тебе знакомиться с чужим парнем? — Да как бы… Чонин уже не слушает — засмотрелся на Сынмина, который недоумённо поднял одну бровь. Пытается не засмеяться, но всё равно улыбается. Отыскивает ладонь Сынмина, быстро сжимает и отпускает. Играется. Феликс прощается неожиданно, буквально на полуслове — похоже, их разговор прервали. Чонин этому только радуется, особенно тому, что не дошло до расспросов. И так весь универ будет в курсе того, что они с Сынмином… Хотя, не похоже, чтобы Феликс хоть что-то заподозрил. А про фотку ещё Минхо правильно сказал, завирусится. Чонину немного не по себе — Сынмин там получился очень красивым. Не хочется, чтобы на него смотрели! Его самого-то никуда не денешь… Зато он улыбается только Чонину! — Погуляем тут? Чонин оборачивается в ту сторону, куда показывает Сынмин. Снова парк или скверы и аллеи друг за другом, зато с фонтанами. Рядом один большой, два подальше и вроде бы ещё есть… — Их уже включили, как я и надеялся. Погода сегодня отличная, — Сынмин щурится на солнце. Чонин думает о том, что даже если бы сейчас шарашил дождь с градом, погода была бы отличной. И день. Да вообще вся жизнь становится только лучше и лучше! Особенно когда Сынмин держит его за руку, чтобы не упал, гуляя по бортику фонтана. Брызги холодные, но мелкие. А ещё на разбивающихся каскадами струях мерцает радуга, а на дне блестят новенькие монетки. Заметив к ним интерес, Сынмин охотно болтает: — Ты же знаешь, на счастье кидают. Фонтаны приносят неплохой доход, кстати. Летом малышня их грабит, но вот осенью можно весь расход воды окупить. — Пф-ф, — не соглашается Чонин. — Кому нужны грязные ржавые монетки? — В банк любые принимают. Но это не значит, что владельцев фонтанов там любят и ждут. — А, по-моему, монетки бросают затем, чтобы вернуться. — Так тут вокзал недалеко. Хочешь тоже бросить? Чонин останавливается, смотрит на Сынмина сверху, в очередной раз поражаясь, как он не замечал раньше его красоты… хотя у Сынмина никогда ещё так не блестели глаза. И дело тут не в весеннем солнце… — Нет. — Почему нет? Потому, что вытащат, или не хочешь возвращаться? — Не хочу возвращаться. Я хочу остаться здесь. Замолкнув, Чонин прибавляет про себя: «навсегда». Хотя следующее мгновение гораздо лучше — Сынмин перехватывает его за талию, чтобы ссадить на землю, но держит в объятьях и смотрит в глаза. Чонин не выдерживает и чмокает его в нос — похоже, на них всё-таки обратили внимание. Чонин решает ситуацию усугубить — достаёт мобильник и включает камеру. — Не против? — интересуется у Сынмина. — А я нормально выгляжу? — суетится тот, поправляя чёлку так, чтобы скрыть родинку на переносице. Чонин строит забавную мордашку до тех пор, пока Сынмин не улыбается — и тут же делает снимок. — Эй, покажи! Сынмин пытается отнять телефон, но Чонин ловко прячет тот в карман. — Ах вот как! — возмущается Сынмин. — Да я тебя… — Щекотать меня запрещено конвенцией по правам человека! — Ладно, — Сынмин быстро сдаётся. — Покажи пожалуйста. — Раз «пожалуста», тогда вот, — уступает ему Чонин и вытягивает телефон. — Так мило, — комментирует Сынмин фотку. — Пости. — Ты серьёзно? — Почему нет? Чонин покусывает губу. А почему бы, действительно, и нет? Фоткает ещё фонтаны, даёт себя поснимать Сынмину — у него всегда получаются отличные фото. И сейчас то же самое — Чонин снят с удачных ракурсов, кажется самому себе длинноногим, красивым и чуть повзрослевшим. Сынмин фотографироваться отказывается — но Чонин уже ставит совместную фотку в посте первой, а вместо хештегов лепит туда смайлики, и среди них два сердечка, розовое и голубое. По цветам вставок в их парных ветровках. Парных?! Чонин собирался ещё пофоткаться, но забывает об этом напрочь — Сынмин рассказывает ему сначала о каком-то памятнике, потом показывает несколько первоцветов, куст ослепительно-жëлтой форзиции и бабочек, они снова болтают ни о чём и обо всём сразу. Так же, как и всегда — но только счастливее. Острее и дольше — взгляды. Нежнее — касания. Меньше — расстояние. Но всё-таки стараются не привлекать внимания — хотя хихикают громковато. До тех пор, пока Сынмин не признаёт очевидное: — Темнеет уже. Я поеду? Чонин категорически не намерен с ним расставаться: — Поедешь. Со мной. Только по пути что-нибудь на ужин купим. — А это… ничего? — почему-то волнуется Сынмин. — Слушай, не обольщайся, — подтрунивает над ним Чонин. — Я кофемашину сломал. Ну, не совсем сломал, но она не работает. — Не сломана, но не работает, — Сынмин пытается состыковать факты. — Ладно, я посмотрю. Ты инструкцию потерял? — Да, — честно врёт Чонин. — Я надеялся, что этого не случится, — Сынмин покачивает головой, но возмущения Чонина тут же перебивает: — Поке будешь? Чонин хочет покапризничать просто так, назло Сынмину, но тот снова прав — хотя у них всегда сходились вкусы в еде. Хочется чего-нибудь лёгкого и вкусного, и что в случае чего доживёт до завтра в холодильнике. — Только с эдамамэ и без авокадо, — смирившись, Чонин всё равно диктует условия. — Конечно же с рыбой, — Сынмин уже клацает мобильным. — Ещё чего-нибудь, ваше высочество? Чонин шутливо замахивается на него, Сынмин так же шутливо делает вид, что прикрывается от удара. Чонин улыбается — не в состоянии злиться на Сынмина, особенно беспричинно. Тот его часто дразнит — и никогда не обидно. — Пока дойдём, как раз приготовят. Или доставку заказать? — Погуляем, — выбирает Чонин. Пользуется сгущающимися сумерками, чтобы взять Сынмина под руку и прижиматься к плечу. — Замёрз? — снова беспокойство. — Если для того, чтобы так идти, надо обязательно мёрзнуть, то да. Сынмин приостанавливается и утыкается лицом Чонину в волосы, вдыхает запах и тихо поясняет: — Будем считать, что я тоже греюсь. Чонин поёживается: — Щекотно, перестань. — Замёрзну и умру, — картинно вздыхает Сынмин. Чонин в ответ только тихо фыркает, подавив смешок. На самом деле он мог бы и потерпеть — очередные капризы. Но и уступать Сынмину так легко не хочется, и покусывания уха хватило… или наоборот, было недостаточно? Смутившись, Чонин старается на Сынмина не смотреть. Хотя мысли тот всё-таки не читает, и показывает на гирлянду, оставшуюся с нового года — на покрытом мелкими листочками клëне синие светящиеся сосульки смотрятся странно. — Теперь дождь, — комментирует. Действительно, похоже. Чонин признаётся себе, что гулять с Сынмином никогда не скучно. Он всегда замечает в обыденных вещах что-то необычное. Может быть, даже в пустыне найдëт какие-то уникальные песчинки и расскажет о них энциклопедическую статью. — Зонтик я не взял, обойдёмся, — улыбается Чонин. — Я взял, — безмятежно отзывается Сынмин. Без сомнения, он болтается на дне сумки. Туда бы и коробки с поке поместились, но Чонин отбирает пакет. Похоже, инициатива против инициатора — через несколько шагов пакет ударяется об ногу и Сынмин отбирает его обратно. Чонин лишь надеется, что помятое поке будет такое же на вкус. В метро многолюдно, и им приходится стоять. Точнее, стоит Сынмин, а Чонин висит, вцепившись ему в плечо и обняв за грудь. И не то чтобы выражает недовольство — наоборот, уткнулся в складки рубашки и пытается сам себя убедить, что вовсе и не специально глубоко дышит. Вовсе и не обнюхивает Сынмина! Его лосьон для тела — немногое, что осталось в комнате. Чонин перетащил его из душевой на тумбу у кровати и постоянно боролся с желанием открыть крышку и понюхать. Так было бы ещё тоскливее. Но совершенно несерьёзное изображение мультяшного щенка на этикетке позабавило их обоих в магазине. Сынмин долго читал состав и описание на паре-тройке языков, чтобы убедиться, что он всё-таки для людей, а не для бесшерстных собак. Он даже не был детским — пах чаем, лимоном и немного ванилью. Сынмин утверждал, что в нëм есть нотка кашемира, но Чонин точно знал, что кашемир — ткань. Поссорились немного, пока не поняли друг друга, что правильно «кашемировое дерево». Впрочем, ничего древесного Чонин и тогда в запахе не чувствовал, и сейчас. Но Сынмин пах определённо лучше флакона! А ещё нарушил своё обещание — снова уткнулся Чонину в волосы и чмокнул в макушку. Чонин теперь серьёзно задумался, мыл ли он голову сегодня или хотя бы вчера. Бриться-то брился, в душ ходил… видимо, намочил-высушил-забыл. Шампунем уже точно не пахнет. Ёжится. — Я наказан? — шутливо интересуется Сынмин шёпотом около уха. — Ещё как! Но я не придумал, как, — ворчит Чонин. Сынмин фыркает и тихо смеётся. Чонину хочется на него посмотреть, но поезд прибыл на очередную станцию и их вжали друг в друга с новой силой. Чонин решает, что так тоже неплохо, хоть за шумом и объявлениями невозможно ничего расслышать. Поке, на удивление, жив — его судьбой Сынмин интересуется тут же, как только на станции они уже не подвергаются риску быть затоптанными насмерть, а Чонин заглядывает в пакет. Может поклясться — единственную вмятину оставил он, а Сынмин как всегда, колдун-спаситель. — Хочешь кофе? — интересуется тут же, как они переходят на другую сторону улицы. Чонин даже не пытается возмутиться насчёт кофе в любое время суток — Сынмин тщетно пытается завязать со своей «наркоманией», но пока только сократил количество чашек в день с пяти до трёх. И сейчас похож на жалобно скулящего под обеденным столом пса, только что хвоста нет, повилять. Ворчать на это Чонин ещё давно устал, и Сынмин точно знает, что светит согласие — впрочем, солнце село, на улице уже совсем свежо, и от горячего напитка никто бы не отказался. В кофейне неподалёку от общаги и института они бывали часто, как, впрочем, и остальные студенты. Хотя встреча с Феликсом и здесь была не совсем ожидаема, всё-таки… — О, и вы тут, — Сынмин открывает рот раньше, чем Чонин успел шикнуть. Остаётся только смиренно выдохнуть, занять столик и приготовиться к очередному потоку болтовни — Феликс и его на редкость терпеливый парень отсюда в ближайшее время не свалят. Не когда распивают кофе с пончиками в случае Чанбина и приговаривают вторую вазочку мороженого в случае Феликса. — Ага, — безмятежно кивает Сынмин. — А про какого красивого парня Минхо ты рассказывал по телефону? Возвращается к столику, и только повернувшись спиной к ним, позволяет себе улыбнуться. Чонину же приходится сделать вид, что он кашляет — Чанбин тут же живо интересуется у Феликса этой темой, постукивая по столу. Слов не разобрать, но эмоции… — Как-то нехорошо получилось, — волнуется Чонин. — Они только познакомились… — Проверим перспективность их отношений, — безмятежно отзывается Сынмин. — Ревность, кстати, хороший знак. — А вот ты у меня совершенно не поинтересовался «красивым парнем», — насупливается Чонин. — Совсем не ревнуешь? — Не беспокоюсь по пустякам. — Вот так вот, да? — Чонин пытается обидеться. — И что для тебя не пустяк? — Например, если тебя кто-то будет фотографировать в непристойном виде. — Для эротического журнала, что ли? — В заработке такого рода нет ничего плохого, но хотелось бы быть в курсе… — Сын-ми-ни. — Ладно, — сдаётся, — другой мужчина. Или девушка. Если ты кому-нибудь будешь специально демонстрировать… тело. Мне будет неприятно. Чонин сглатывает, жалея, что американо в стакане ещё обжигающе-горячий, спрятаться не выйдет. Сынмин же хоть и «набросил на вентилятор» парочке, сейчас говорит абсолютно серьёзно. Чонин задумывается о том, что и ему самому такое не понравится — Сынмин должен смеяться только на его фото. Никому и ни за что он не отдаст эту привилегию. А насчёт наготы Сынмина можно быть спокойным — он сам-то за два года ни разу его и без верха не видел, не то что… Чонин сглатывает. Теперь это уже интересно… — А мне не понравится, если ты к кому-нибудь целоваться полезешь. Или узнавать, какую марку трусов он носит. — Зачем это? — Кто тебя знает, — пожимает плечами Чонин. Похоже, гибкое иносказание Сынмин не понял — может, и к лучшему. Чонин наконец-то делает глоток кофе. Как всегда терпимо-посредственный, но спасительный. Чонин и сам не знает толком, как будет реагировать в разных ситуациях. Но точно уверен, что закатывать истерики по пустякам не будет. Может, только чуть-чуть… — Мы же не будем всерьёз обсуждать неуместность свиданий с другими, поцелуев, обжиманий? Хотя насчёт этого я спокоен, ты же недотрожка. Сынмин тянется через стол и быстро бьёт кончиком пальца Чонина по носу. «Недотрожка» морщится и трёт лицо, но улыбается. Он вообще-то и так многое Сынмину позволял. Всегда. Более… важного, чем мимолётные объятья и липкие поцелуи случайных партнёров. А… забавного. Всегда доверял ему и чувствовал себя в безопасности. И точно был слепым и самовлюблённым дурачком — уже бы давно мог, как сейчас, держать руку Сынмина под столом и хихикать с очередной шутки. Беззаботно-счастливо. Чанбин, по итогу, из кафе вышел, раздражённо поводя плечами и головой, а Феликс побежал его догонять. Возможно, Сынмин и перегнул, но и Феликсу надо бы поучиться сдержанности в разбалтывании чужих секретов. Зато теперь можно чуть сильнее наклоняться к Сынмину, чуть дольше ловить его взгляд, и не отпускать руки. В хрупкой неопределённости того, стоило ли показывать характер своих отношений на публике, тоже таится своя прелесть. А ещё Чонину не хотелось, чтобы кто-то из родственников узнал об этом из слухов и сплетен. И ещё меньше хотелось думать об их реакции. Сынмин в своих предположениях недалёк от истины — о поисках «добропорядочной» девушки речь заходила регулярно. Чонин улыбается, подумав о том, что в свадебном платье Сынмин смотрелся бы сногсшибательно. И женихом был бы неплохим — заработать старался сам, но слухи ходили, что то ли дед, то ли прадед у него был каких-то голубых кровей и белых костей… или как-то так. Чонин однажды заскакивал к родителям Сынмина домой — очень давно, просто подождать его. И ничего особенного не заметил, кроме огромного количества книг в шкафах. Чтение Чонина никогда не интересовало, и уж тем более букинистика — может, там и были какие-то антикварные экземпляры. Сынмин никогда не рассказывал — впрочем, на неинтересные Чонину темы они никогда не говорили. Адрес бы лучше тогда запомнил... Теперь самой интересной темой был сам Сынмин — но всё никак не удавалось задать ни одного подходящего вопроса. Поэтому — снова болтовня ни о чём, которую Чонин почти не поддерживает — откровенно залипает на Сынмина, главным стало не «что» он говорит, а «как». Поэтому ему приходится дважды повторять вопрос: — Может, пойдём? Совсем поздно будет. Чонин кивает, соглашаясь, упуская момент спросить, для чего поздно-то, если завтра выходной? Зато попытаться расплатиться успевает, но Сынмин придерживает его руки, прерывая копание в бумажнике. Остаётся только вздохнуть и смириться. На улице уже совсем холодно, Сынмин застёгивает ветровку, Чонин следует его примеру и не возмущаясь идёт быстрее — за сегодняшний день они уже нагулялись, хотелось бы уже вернуться. Коньсьержка, которую, впрочем, все называют вахтёршей, не совсем на посту — поливает свежевысаженные на клумбу зародыши цветов. Чонин здоровается, Сынмин тоже — она их в лицо помнит, кивает в ответ. Только вот пропуска у Сынмина больше нет — но и этот вопрос решается тем, что Чонин немного ходит туда-сюда с карточкой. Вряд ли кого-то заинтересует запись с камер, каждый студент хоть раз в жизни забывал или терял пропуск. А вот кто-то нарушает правила по-крупному — на площадке между этажами приоткрыта дверь на балкон, на которой конечно же для безопасности — особенно пожарной, ага! — всегда висел внушительный амбарный замок. Он там и сейчас висит — открытый и на одной дужке. Потому что на балконе беззастенчиво курит Минхо. Ну, его боялись даже правила общежития, и Чонин не горит желанием… — Какие люди и охрана, — Минхо их заметил и толкнул дверь, открывая полностью. — Погуляете? Чонину хочется отказаться, но Сынмин соглашается выйти на балкончик, и на ум приходит только: — Понятия не имел, что ты куришь. — Сам себе не советую, — Минхо затягивается до треска, — но после секса надо. Чонин хмыкает, переводит взгляд. Даже ему известно, что Минхо любит эпатировать и просто наблюдать за реакцией людей. Возможно, он оправдал ожидание — но не был целью. А вот Сынмин… невозмутим: — Если у тебя был живой партнёр и он ещё в комнате, то пусть хоть трусы наденет. Мы в кафе недавно Феликса видели. Чонин был уверен, что Минхо отреагирует примерно никак, но ошибся — тот отбрасывает окурок и даже сдержанно кивает: — Спасибо. Разберусь. Вот… даже Минхо способен на благодарность! Оттирает их плечом и оставляет на балконе одних — кто теперь будет дверь запирать, неизвестно. — Все уже разъехаться должны, а куда ни пойди — знакомые. — У нас же практика ещё. Кто выбрал сразу после семестра, — поясняет Чонин и осекается. Он сам-то выбрал практику в конце лета, и уже завтра планировал уезжать домой. Казалось логичным и правильным — подальше от общаги, от института, от пустоты… вдруг она бы не преследовала. Повидать старых, ещё школьных, друзей, поесть домашней еды и встретиться с морем — пока ещё холодным. Может, только ему и рассказать об… но теперь уже счастье? — А ты как? — Сынмин живо интересуется. Не обошлось. Но ведь общежитие же оплачивается на год? Надо уточнить, а пока — соврать: — Решаю ещё. Ехать-то! Два часа на поезде. — Приглашаешь в гости? — Сынмин смотрит с балкона вниз, пока говорит, но Чонин знает, что он улыбается. — Я и с друзьями-то своими не знаю, как тебя познакомить… — тянет Чонин. На самом деле — и не хочет знакомить. Даже если не придётся признаваться, Сынмин слишком… другой. Совсем из иного круга, с другими интересами. Ведёт себя не так, словом… — А зачем? Я же не твой друг. Простые слова, всё та же тёплая интонация. Но как лезвием резанул. Чонин отворачивается, вперяет взгляд в ноздреватый кирпич, замазанный пеплом сотен потушенных окурков. Не друг. Никогда им не был — Чонин даже не думал о нём так. Вообще не думал. Сынмин всё время просто был. Рядом — всегда. Но именно ему, а не друзьям, Чонин жаловался на жизнь. На него вываливал проблемы и сложности, чтобы потом уйти развлекаться и болтать ни о чём. Иногда говорил о таком, о чём стоило бы молчать — но Сынмин никогда не разбалтывал секретов. И всегда — помогал. И… не друг. Чонин решается хоть что-то сказать — горло свело спазмом. Судорожно сглатывает и хочет, чтобы Сынмин обернулся и сам всё невысказанное как-нибудь понял. С четвёртого этажа вид довольно впечатляющий — за парком и аллеями тянутся светящимися нитями трассы и рассыпаны огоньки одноэтажных домиков — как будто крупные звёзды. Настоящих не видно — световое загрязнение. Но Чонин видит другие — отблески в глазах Сынмина, когда он улыбается, показывая на что-то внизу… Чонин туда не смотрит, только на него. Странно находиться в привычном месте с привычным человеком, но иначе. Он никогда за два года не был ни на одном из балконов, и Сынмин до этого дня не был для него… — Дует так, пошли обратно, — насмотревшись, предлагает Сынмин. — У тебя уже глаза слезятся. Конечно же проблема с дверью у него решается проще некуда — замок просто защёлкивает. Чонин запоздало вздрагивает: — Нас могли закрыть? — Если тут обычно курит Минхо, думаешь, есть смертники так делать? Вздохнув, Чонин соглашается. Надо же, а марку «плохиша» Минхо держит для всех. — Так что ты там увидел внизу-то? — любопытствует Чонин, уже возясь с замком от комнаты. — Не сменил? Дай я, — Сынмин звенит своими ключами, — Ты не видел, что ли? — Не-а, темно, не разглядел, — Чонин только рад избавиться от возни с замком. — Зря, Минхо своего любовника выпроваживал. Быстренько так. Похоже, действительно торопился. И не хотел знакомить — по другой лестнице спустились. — И как, он красивый? — Темно, не разглядел, — его же фразой отвечает Сынмин. — А замок надо поменять. Чонин щёлкает выключателем и тихо радуется, что убрался в комнате. Впрочем, Сынмина не это волнует: — А что, соседа у тебя нет? — Откуда ему взяться посреди семестра? — раздражается Чонин. Не на Сынмина — на непрошенную мысль о том, что с новым соседом было бы совсем нестерпимо. Одно дело Феликс — прибежит-поболтает-убежит, с друзьями встретился-расстался. Но сосед… «Как смеешь ты стоять там, где стоял он…» Может, сдуть пыль с протектора и пересмотреть? Только вот… — Я в душ, чувствуй себя как дома и всё такое. В собственной комнате в окружении привычных запахов Чонин замечает, что сам уже на грани пованивания. Это всё мерзкая погода — то холод, то жара. И промокшие ноги. — Вообще не вопрос. Поке в холодильник? Чонин прислушивается к себе, есть не хочется совсем, поэтому соглашается: — Ага. И кофе можешь сделать, если договоришься с кофеваркой. Затворив дверь в ванную, стягивает джинсы и опять себя укоряет за то, что дурак — если Сынмин починит кофеварку, а он уже этим занимается, судя по пищанию той, уговорить его остаться будет сложнее… остаться?! Чонин делает воду холоднее, чтобы собраться с мыслями, но ничего в голову не приходит даже после мытья. Наоборот, волнение только усиливается. И перехлёстывает в панику, когда Чонин возвращается в комнату. Перестаёт вытирать волосы полотенцем, замирает. Сынмина в комнате нет. На кофемашине выставлены часы, со стола убрана мелочёвка, высохшая посуда спрятана в шкаф, всё точно так же, как и раньше… Чонин кидается к кровати, на которую бросил телефон, клацает… обессилено садится. Понимает, что нового номера Сынмина не знает. Отчаянно озирается… и слышит скрежет ключа в замке. Сынмин заходит обратно в комнату, разувается, замечает Чонина: — В прачечную ходил, закинул обувь твою, куртку и ещё по-мелочи, как всегда. Что-то случилось? Чонин выдыхает ртом, пытаясь успокоить дыхание. Действительно, будь он повнимательнее, увидел бы и пустую корзину для белья, и сумку Сынмина, прислонённую к ножке пустой кровати, и то, что его куртка до сих пор на вешалке. — Я испугался, — находит в себе силы честно признаться. — Чего? — Сынмин тут же подходит. И впервые нарушает условную границу в комнате — садится на кровать позади Чонина, осторожно обнимает за плечи. Чонин перехватывает его ладони, сжимает. Но не убирает. Облизнув губы, жалуется: — Что я должен был подумать? Опять я сделал что-то не так, даже не зная об этом! Ты опять меня бросил и исчез! Чонин ждёт как всегда логичных рассуждений от Сынмина, почему он так поступил, после которых он как всегда будет злиться и чувствовать себя несмышлёным ребёнком. Но Сынмин произносит только: — Йени, прости меня, пожалуйста, малыш. Я не хотел тебя напугать. Я не уйду без предупреждения. Надо было оставить сообщение. — Не уходи! — капризничает Чонин. Но на самом деле взвешивает свои ощущения от вырвавшегося у Сынмина избитого, но такого ласкового «малыш». Вот, значит, как он про себя всё время его звал… Банально, но от этого не хуже. Наоборот, уютное чувство, что и у них могут быть такие же отношения… как у всех. Обычных, нормальных людей. А как ему-то теперь Сынмина называть? — Так странно, — тихий голос успокаивает. — Что странно? — Чонин ведётся. — Ты не сопротивляешься. Вот теперь Чонин озадачивается. Ну да, прикосновения, а уж тем более объятья, он терпеть не мог — не понимал, зачем людям так необходимо трогать других. Нарушение личного пространства, негигиенично и просто некомфортно — и всегда неуместно. Даже Сынмину, которому доверял больше всех, не разрешал ничего похожего. Одно дело похлопать по плечу, поддержать за руку, поправить прядь — и то чересчур. Но объятья… он и сам-то такой же, не любит ничего подобного. А сейчас… ну, во-первых, это приятно. А в-остальных… — А зачем? Может, я вообще не буду сопротивляться. — Так нельзя, — обеспокоенно замечает Сынмин. — Вдруг я сделаю тебе больно. Чонин напрягает память, пытаясь вспомнить хоть один случай, когда Сынмин делал ему больно. Физически. Ничего не идёт на ум, кроме одного случая, когда он, бестолковый первогодка, опаздывал на пару и со всего размаха влетел в Сынмина в коридоре института. И точно бы прочертил лицом и носом по полу до самого окна, если бы Сынмин его не поймал. За руку, выкрутив запястье… Не специально, конечно, но тогда Чонин закатил истерику прямо на месте, и Сынмину пришлось извиняться за него, успокаивать и вести в медпункт. Даже растяжения связок не было, по итогу. А Сынмин ещё и снеков купил. И с тех пор как-то ухитрялся ловить Чонина за плечо или талию — а что он продолжал спотыкаться, так это само собой. И ни разу даже не поблагодарил… — Не сомневайся, об этом скажу. — И если щекотно! — Об этом тоже, — соглашается Чонин и щурится, чуть опуская голос: — А пока можешь делать, что хочешь. — Что хочу? — голос Сынмина тоже звучит чуть ниже обычного. — Даже если я сделаю так? Проводит кончиками пальцев Чонину по подбородку, чуть поглаживает нижнюю губу и тут же целует. Сразу глубоко — быстро научился. Чонин не только не сопротивляется — отвечает, не собираясь сдаваться в битве языков, но ведёт всё равно Сынмин — и так даже лучше. И необычно. — Тем более, если будешь делать так, — отстранившись, шепчет Чонин. — Я весь твой. — И так? — шёпот Сынмина касается уха тёплом. А он сам через мгновение — губами. Сначала осторожно, кончика — невесомый беззвучный поцелуй. Потом — смелее, прихватывая губами, проводя кончиком языка, повторяя и повторяя. Мочку — посасывает, даже чуть кусает. И на это Чонин лишь шумно выдыхает ртом — всё-то Сынмин сразу понял, что не щекотно вовсе. Изгибает шею — подставляет под поцелуи, и Сынмин не отказывает. Нежно и влажно — медленно. За ухом, чуть ниже, ещё и ещё, смещаясь на ничтожные миллиметры, но не бесконечно — мешает воротник рубашки, Сынмин пытается его осторожно отодвинуть, но Чонину не до осторожности — он расстёгивает пуговицы рубашки одну за другой, резко дёргает ткань, обнажая плечо и ключицу — подставляя под поцелуи. Сынмин не отказывает — поцелуи лишь нежнее. Почти невесомые — но всё более уверенные. Вдоль ключицы — мазок языком. По кадыку и вверх — и вновь поцелуй в губы. А ещё — очень недвусмысленная возня с оставшимися пуговицами. Чонин пытается найти хоть что-то от прежнего себя, или хотя бы задуматься над тем, хочет ли он продолжения — но всё мысли вытесняют ощущение. Просто приятно — желанно. И правильно. Сынмин распахивает его рубашку, стягивает ту с плеч, до локтей — Чонину на мгновение стыдно. Потому что свет в комнате слишком яркий, и Сынмину всё видно… но в следующее мгновение он уже сам любуется Сынмином — снова новым, которого он раньше не видел. С ало-зацеловаными губами, лихорадочным блеском в глазах, и их выражение… хищное. Или демоническое. Но не пугающее, нисколько. Обожающее. Вожделеющее. Его. Чонина. И в этом что-то нереально-трансовое, завораживающее, как представление факира, заклинателя змей и дрессировщика диких зверей сразу. Чонин понимает, что уже не сможет сопротивляться, даже если захочет. Впрочем, и не захочет. Поцелуи — вдоль другой ключицы. Но уже рваней, сильнее, жадней — и все ниже. Чонин втягивает живот, не дыша. Ещё несколько миллиметров, ещё… он же сделает это? Сделает? Лишь подталкивание в плечи. Чонин послушно отодвигается по кровати дальше, пока не упирается спиной в стену. Убедившись, что больше некуда бежать, Сынмин встаёт и гасит свет — Чонин ему благодарен и нашаривает лампу-ночник. Пальцы отчего-то подрагивают. Зато у Сынмина — горячие и уверенные. Не очень опытные, и касания их довольно хаотичны — но так ещё интереснее. Особенно когда с поглаживаний плеча и шеи переходят на мочку уха — сжимают, оттягивают, подёргивают. А губы находят губы Чонина — поцелуй тягучий, медленный, как и ласки. Сынмин… так близко. И горячий. И сбивчиво дышит, а их сердца оглушительно колотятся — отстранившись, Сынмин будто ловит пульс Чонина губами, по шее и ниже, ниже… Сделает… почти укус. Но сразу же лишь сжимает губами, надавливает кончиком языка и это… у Чонина срывается стон. Устыдившись, отворачивается, хотя в полумраке мало что видно, но Сынмину-то ничуть не стыдно и понравилось! Жёстче прижав языком один из сосков, находит пальцами другой, щиплет. Не больно, совсем нет… Чонин сжимает губы, стараясь не стонать, но тяжелое сбивчивое дыхание выдаёт. И то, как он разочарованно тянется к Сынмину, как только тот отстраняется. Но тот лишь шёпотом спрашивает: — Ничего, если я сделаю так? И царапает сосок Чонина ногтем, едва-едва, и тут же заласкивая подушечкой пальца. Ответом ему — очередной предательский стон и то, что Чонин подаётся навстречу — и снова получает поцелуй. И ещё один. Ещё… Чонин едва успевает переводить дыхание и уже не пытается как-то уследить за тем, что делает Сынмин — его пальцы и губы непредсказуемы, кажется, что ласкают и целуют сразу везде, и все ниже и ниже… но даже на животе не щекотно, даже ниже пупка, линии слегка отросших волос и ещё чуть… — Можно я? Сынмин кладёт ладонь на молнию джинс, чуть давит и точно не надеется на «нет». Почти до боли желанно. Плевать, что точка невозврата! Усмехнувшись и переведя дыхание, Чонин жарко шепчет: — Нужно. Неизбежная и досадная заминка — помогает Сынмину избавить себя от джинсов. Снова волна смущения, как только смотрит на себя, одетого только в смятую рубашку, которая не прикрывает совершенно ничего. Ещё и глаза к полумраку привыкли… Чонин их закрывает и отворачивается. Но так лишь острее чувстувует прикосновения Сынмина и поцелуй… сразу. Никаких поглаживаний — лишь горячие губы и тут же влажный и чуть прохладный язык. Линия поцелуев — снизу-вверх и сверху вниз, мазок языком… Сынмин играет? Или не знает, что делать? Снова поцелуи, и осторожные касания — лишь придерживает. Задумал извести медлительностью и нежностью? Терпеть… терпеть нет сил! Чонин распахивает глаза, недовольно взрыкивает и хватает Сынмина за шею, перехватывает за затылок и давит, принуждая… впрочем, он разве отказывался? Конечно, совершенно ничего не умеет — несмотря на требование, берёт в рот неглубоко, слегка придерживая губами, но языком… безумие. Не то чтобы у Чонина было много опыта от мимолётных партнёров, но никто даже не пытался проделывать что-то подобное. Сынмин двигает головой, глотая глубже — Чонин срывается. Стонет. Путает пальцы в его волосах, пытается не царапаться и не вырываться — на это уходят почти все силы. Не оттолкнуть, не отказаться от того, что слишком приятно… катастрофически. Невозможно, чтобы кто-то в первый раз и вот так… ну, задевает краешком зубов, только подтверждая. Не то чтобы больно — и всего пару раз. Слишком… быстро… учится… имея изначальный талант! Ну или неуёмное желание — не останавливается ни на секунду, все больше понимая правильный принцип, и все быстрее и настойчивей лаская языком — на каждый стон Чонина выводя причудливый зигзаг. Жарко и скользко. Теперь — размеренно и быстро. Завершённо-правильно. И невозможно, нестерпимо, не… Чонин толкает Сынмина в плечи, царапает, пытается отстраниться — но до того доходит, только когда совсем уже поздно… Чонин дрожит, глубоко дыша, зажмурившись, надеясь хотя бы на то, что не кричал. И в тишине тем оглушительней глоток и неуместнейшее: — Вот же… я зубы почищу. — Ты, бля, серьёзно? — Чонин открывает глаза. Ещё как серьёзно — Сынмин уже в ванной плещется. Романтично.... Чонин хочет обидеться, но ваще не получается — не тогда, когда едва перестал дрожать. Не умираешь, но он очень даже понял, почему это называют «кончить». И… да всё уже, случилось. Можно себя только отпинать за то, что не случилось раньше! Что он искал всё это время-то? Развлечений даже не на ночь, на час? Какого-то отличного партнёра? Может, надо было… любящего? — Прости, — Сынмин выходит из ванной, вытирая лицо полотенцем. — Как-то… перебор. И вкус… — Да помолчи, — резко бросает ему Чонин. Стягивает измятую рубашку, пуговица с рукава отлетает в неизвестном направлении. Почему-то ему хочется прикрыться одеялом и отвернуться к стене. Оборачивается к Сынмину — тот в самом деле заткнулся, даже замер. И надо же ему так пялиться! — Да чё тебе? — раздражается. — Ты такой… мокрый, — облизнув губы, тихо сообщает ему Сынмин и подступает ближе. — Конечно, волосы не высохли, — подтверждает Чонин очевидное и встряхивает мокрыми прядями. — Весь… ты. Прохладные пальцы Сынмина скользят по плечу Чонина к шее, ниже, по спине между лопаток, вызывая лёгкий озноб. Действительно, Чонин вспотел — и хорошо бы в душ, но… перехватывает руку Сынмина и тянет на себя, сильно, заставляя его сесть на кровать. А затем — целует, напирает, ехидничает: — Я сейчас такой потный как прижмусь к тебе! Угроза не срабатывает даже тогда, когда Чонин её осуществляет, хотя он надеялся, что Сынмин брезгливо отпихнётся — но нет, его пальцы вновь проскальзывают по плечам, а губы — по шее. Но так дело не пойдёт! Чонин нашаривает пуговицы на рубашке Сынмина снизу, сминая её. Одна, вторая, третья… Сынмин втягивает оголившийся живот. Восхитительно-плоский, и тоже чуть скользкий от пота — Чонин ведёт кончиками пальцев по нему вниз и в ладонь упирается причина этого. Точно же, Сынмин же ещё не… Перехватывает руку Чонина, словно чего-то испугавшись, но тот едва не душит его поцелуем, прижимает к кровати сильнее — ещё чего, сопротивляться вздумал! Сдаётся быстро — как и молния на джинсах. Когда осторожно касается кончика его члена, отстранившись, Чонин смотрит Сынмину в глаза, — и снова видит хищный блеск. Не Сынмин попался — снова Чонин. Чтобы он сам хотел кому-то сделать приятно… сжимает ладонь. Сынмин уворачивается от очередного поцелуя — но лишь подставляет под них шею. Чонин не сдерживает — целует, прихватывает губами и зубами, от скулы до ключицы, вниз — и вверх. И пальцами проделывает то же самое. Но жаднее, быстрее и сильнее, резче, с ноткой насилия — впрочем, Сынмину нравится. Он раздвигает ноги шире, покусывает губу, судорожно ведёт ногтями Чонину по спине — не больно, приятно. Чонин торопится — сам не зная, почему. Просто так хочет, упивается мгновениями абсолютной власти, вдыхая запах Сынмина, пробуя его кожу на вкус, вслушиваясь в сбивающееся дыхание и лихорадочно колотящееся сердце. Ещё ближе — и быстрее. Губы — к губам. Чувствовать. как Сынмин дрожит в предвкушении, как доверяется и падает, проваливается… почти вырывается, дёргается. Быстро — как и хотелось. И жарко. И теперь они оба мокрые. — Какой ужас… Сынмин облизывает губы и прикрывает лицо локтем. Чонин садится рядом и понимает всю неоднозначность реакции. Всё хорошо, но то, что у Сынмина и живот, и рубашка, и джинсы забрызганы, для него, должно быть, шок. Чонин поспешно отставляет перепачканную ладонь подальше и предлагает: — Давай я тебе свою одежду дам? Сынмин на это издаёт только слабый утвердительный звук, и хорошо, что не видит, как Чонин вытирает руки об висящее на стуле полотенце, которое вообще-то для готовки… Чонин, пока ищет в шкафу одежду, слышит, как Сынмин проскакивает в ванную, но решает не оборачиваться и не усугублять неловкость. Вроде как всё должно было быть немного более… в общем, не так грязно-физиологично. Но Чонин же сам события форсировал, да и в целом… не катастрофа. Дожидается, пока в душе зашумит вода, и только тогда приносит шмотки туда и кладёт на край раковины. Моет руки и умывается, стараясь их не намочить — но куда там, несколько капель всё равно попадает. Краем глаза замечает отражение в зеркале — свою глупую и счастливую улыбку. Становится смешно от самого себя, а ещё — от Сынмина, который высовывается из душа, чуть приоткрыв дверь, и просит, не глядя на Чонина: — Уйди, пожалуйста, мне надо выйти. Как будто они только что не… Прикрыв рот, чтобы откровенно бестолково не рассмеяться, Чонин слушается. И ищет одежду уже себе. Сынмин, выйдя, не знает, куда себя деть, нерешительно оккупировав стул и делая вид, что окно офигенное. Пожалев его, Чонин прикрывается вещами и проскакивает в ванную боком. Быстро ополаскивается и натыкается на влажное полотенце — ему одному уже третье мытьё приходится отрабатывать. Лучше, чем ничего, а потом будет вонять сыростью. Оставив эту проблему утреннему себе, Чонин безмятежно вешает полотенце обратно на крючок. Сынмин встречает его со стаканом минеральной воды, протягивает: — Хочешь? Снова предугадывает желания. Чонин осушает стакан в пару глотков и улыбается Сынмину — тот теперь выглядит так знакомо и привычно, как будто и не пропадал никуда. Не хватает только очков в тонкой оправе — когда Чонин первый раз увидел Сынмина в очках, то не сразу и узнал. В них он… не настолько красивый, как сейчас, с зачёсанными назад влажными волосами. Зато — милый. — Метро ещё работает, я… — разрушает Сынмин безмятежное залипание Чонина. — Ты тут останешься, — тот не намерен спорить, только требовать. — Решили же. — Так кровать одна, — Сынмин бросает взгляд на остов второй. — Полуторка, — пожимает плечами Чонин. — Втиснемся. Проверим? Перехватывает Сынмина за руку, и тот уже не особо сопротивляется, устраивается под стеной на боку. Места, конечно, не то чтобы много, а Чонин старается спать на спине, так полезнее. Но потерпит. — Тебе комфортно? — участливо интересуется Сынмин, когда Чонин укладывается рядом. Опять его бесконечная суетливая забота… как же приятно. Чонину не хочется ворчать и капризничать, дёргать плечом, чтобы Сынмин с него сполз — хотя с волос капает. Не хочется и всё. — Ага, норм, — мычит. — Чë там наши фотки? Тыкает в телефон, просматривая публикацию. Надо же, лайками завалили. Кто-то с котиком на аватарке даже заметил в комментариях, что у них одинаковые ветровки. — «…как у лучших друзей», — дочитывает Чонин уже вслух. — Не парочки? — шутливо уточняет Сынмин. — Слушай, — Чонин всё-таки спихивает его голову с плеча, повернувшись, — мы не торопимся? — Как ты скажешь, — Сынмин словно оправдывается. — Я зря начал, да? — Заткни-ись, — Чонин прикрывает глаза. — Ты опять не понимаешь. Я о том, чтобы… всем рассказывать. В голосе Сынмина сквозит облегчение: — А мы не будем никому рассказывать. Зачем? Не их это дело. Чонин улыбается. Действительно, самое лучшее решение. Если кто-то приставать будет, тогда сказать, что занят. А в остальном… никого не касается. — Выглядеть будет так, что мы просто помирились, — безмятежно подтверждает Чонин. — А мы ссорились? — Да ну, не. Ты всего лишь меня бросил. — Ну всё, ладно? — Сынмин привстаёт на локте и хочет заглянуть Чонину в глаза. — Могу ещё раз извиниться или скажи, что я должен делать? — Целовать меня каждое утро, — капризно потягивается Чонин. — Я ещё немного обижаюсь на тебя, но не злюсь. Не знаю, как бы вёл себя на твоём месте… наверное, просто отвратительно. Так что запомни, чуть что — я, может, и улыбнусь на людях, но в этой комнате целой мебели не останется, всю об тебя переколочу. — Кровати железные. — Ты меня недооцениваешь. А ещё я жутко раздражён, что ты мне вообще никаких контактов не оставил. И кому мне было сто тысяч шортсов и тик-токов в день кидать? Сейчас все смотреть будем! Сынмин глубоко и тяжко вздыхает, но уже через пару секунд усмехается забавному видео про то, как домашняя лисица гоняется за собакой. Чонин показывает ему накопившийся налайканный архив — и там порядочно. Пока не замечает тишину. Повернувшись, убеждается, что Сынмин уснул. На боку, вытянувшись и скрестив руки перед собой. Тихонько дышит приоткрытым ртом. Беззащитный и… прекрасный. Чонин готов ему всё простить. Потому, что он не просто рядом, теперь это его Сынмин. Как будто подтверждая свои права, Чонин делает пару фото. В полумраке получается так себе, но включать вспышку не решается. Ложится лицом к нему, находит ладонь, осторожно гладит. Разглядывает Сынмина, как будто первый раз в жизни, отмечая каждую разметавшуюся прядь, родинку и тонкую венку. Небольшие шрамы его не портят, совсем. Чонину хочется поцеловать тот, что на щеке. Решает, что обязательно это сделает… когда-нибудь… Утро настолько слепит солнцем, что Чонин ещё до того, как нашаривает мобильный, убеждается, что оно и не утро, а полдень. Щурясь, ощупывает кровать — Сынмина нет. Но его телефон — вот, лежит. И сумка. А ещё в комнате пахнет кофе и тёплым молоком, хотя Чонин точно помнит, что в холодильнике молока не было. Потянувшись, он встаёт и шлёпает на кухню. Похоже, будить его пока не собирались — кофе ещё внутри кофеварки, а молоко в кастрюльке. Для насыпанных в тарелку цветных сахарных колечек. Сынмин что, уже успел за ним и сгонять, и нагреть? А ещё и прибраться… сколько он спал-то? Часа два? И где… в душе. Опять. Ну и не мешает. Чонин и раньше особо не стеснялся ходить при нём в туалет, а теперь-то тем более. И в душе двери матовые, нихрена не видно всё равно. Видимо, услышав слив воды, Сынмин снова, как и вчера, высовывается из душа, но слегка: — Йени, у тебя есть лосьон для тела? — У тебя есть, — отзывается тот, поправляя штаны. — Ща принесу. Никуда он с тумбочки не подевался. Теперь уже Чонин его открывает и принюхивается. Так и есть, Сынмин продолжает покупать себе тот же самый. Вот же… Даже не подумав окликивать или стучать, Чонин открывает дверцу душа, с сонных глаз даже не подумав, что Сынмин там… Запрокинув голову, смывает с волос шампунь, закрыв глаза. Струи воды стекают по его груди и широким плечам, животу и… Чонин точно помнит, что вчера волосы чуть ниже пупка были. Ощущались под пальцами. А сейчас… сонливость улетучивается мгновенно. — О, э, — Сынмин промаргивается. — выйди! — Ещё чего, — Чонин хищно улыбается. — Я принёс лосьон, как ты и просил, вот он. Откупорив, наливает себе на ладонь, растирает. Ставит флакон на пол и выключает воду. — Давай, натру тебя. Во-от здесь, после бритья, — Чонин подступает ближе. Сынмину бежать некуда, он пытается Чонина вытолкать, уперевшись руками в плечи, но ровно до того момента, как угроза приведена в исполнение. Чонин слизывает с шеи Сынмина капельку воды и чувствует, как его заводит ситуация — и беззащитное недосопротивление Сынмина, и тёплый и влажный полумрак душевой, и запах лосьона, но больше всего — бесстыдная гладкость кожи. — И зачем ты это сделал, — шепчет Сынмину на ухо. — Для тебя, — хриплым шёпотом отвечает тот. Чонин целует его, притирает к стене, лаская, и замечает, что Сынмин беззастенчиво смотрит вниз. Вот же… есть на что, да. Но так снова всё будет быстро и не интересно, тем более что Сынмин так поддаётся, такой сговорчивый… — Хочешь, чтобы я засунул в тебя пару пальцев? — Чонин сам от себя не ожидал таких грязных разговорчиков. — Чуть пониже? Сынмин не отвечает, глубоко дыша, но ровно до тех пор, пока Чонин слека не проходится ногтями по уздечке. Не должно быть больно, провокация, и успешная: — Д-да, пожалуйста… Теперь уже смущённо отворачивается, хотя Чонин с удовольствием и сам посмотрит на это. Только вот в душевой полумрак, неудобно, тесно и скользковато. — Выметайся давай. Сынмин не сразу понимает, что от него требуется, и Чонину приходится его подтолкнуть, и прихватить с собой флакон лосьона. До кровати Сынмин так и не добрался — даже в таких обстоятельствах решил задвинуть стул к столу… о который его Чонин и опирает, наклоняя. Солнце почти ослепляет, и в нём кожа Сынмина кажется белоснежной, вся, кроме… Он опёрся руками о стол, немного прогнулся и поставил колено на стул. И так странно видеть его не просто полностью голым, но ещё и с такого ракурса… — Пальцы отменяются, — бормочет Чонин и тянет резинку штанов вниз. Лосьон не щипет, даже если его наливать на член сверху — значит, подойдёт. Хотя Чонин соображает это уже мимоходом, путано, как и то, что вообще-то надо было предупредить и не вставлять так резко, и где-то там по карманам был презерватив… поздно. Сынмин прогибается, оборачивается через плечо, будто не веря, и… расслабляется. Поддаётся, шумно выдохнув, и Чонину удаётся втолкнуть член ещё глубже, ещё… тесно. Горячо. Мокро. Чонин видит перед собой сведённые лопатки Сынмина, по которым стекает вода с кончиков волос. Изгиб шеи. Полупрофиль. Он закрыл глаза и покусывает губу — терпит. Молчит. Но Чонин уже не в состоянии остановиться, стискивая его тонкую талию, подавая бедрами на себя и сам — навстречу. Мысли спутались в комок, перемешиваясь с ощущениями. Первый вот такой… полноценный раз у него. И он уверен, что у Сынмина — тоже. Почти нереально то, что происходит с ним, с ними обоими — ещё вчера было даже немыслимо. А сегодня — жарче. Глубже. Быстрее. Плотнее прижиматься, сильнее сжимать… и Сынмин уже сам входит в ритм. А ещё… очень тихо стонет. Чонину кажется, что показалось, или Сынмину больно… пока не опускает пальцы на его твёрдый и всё ещё скользкий от лосьона член. Второй стон — явно одобрительный, и чуть громче. — Не сдерживайся, пожалуйста, когда я тебя трахаю, — наклонившись, шепчет Чонин Сынмину. Тот встряхивает головой, напрягаясь, стесняясь… но Чонин убеждает его поглаживанием. Стон — хриплый и глубокий. Чонин всего лишь сжал пальцы в кольцо на члене Сынмина, как его задница тоже сжалась на члене. Закономерность интересная, и Чонин её тут же беззастенчиво эксплуатирует. И стоны становятся громче. Без стеснения. Чонина больше ничего не сдерживает, он забыл мысль о том, что нужно быть понежнее в первый раз, осталось только отчаянное желание. Но не просто кончить самому, но чтобы и Сынмин тоже… потому что он его трахает. Быстро, без жалости — на всю длину члена. И жёстко надрачивая. Может, он опять торопится, но невозможно же… не когда Сынмин подмахивает бедрами, и несчастный стол они благополучно расшатали. И точно не в тот момент, когда и самому хочется не то рычать, не то стонать, потому что задница Сынмина сжимается беспрерывно, толчками, и член дёргается, норовя выскользнуть из пальцев, и это значит, что… Чонин замечает, что укусил Сынмина за плечо, уже поздновато, разглядывая след от зубов. Сойдёт же? Не будет видно? И откуда у него такие наклонности… оттуда же, откуда и желание трахать мужчин. Точнее, вот этого мужчину. Одного. Его мужчину. Любимого? Любимого. Мысли формируются с трудом, Чонин просто сидит на стуле, откинувшись и пытаясь отдышаться, а Сынмин растянулся на столе рядом. Посуду они каким-то образом умудрились не поронять, только вот в сухих насыпанных в миску сладких колечках теперь не молоко размазано полосой. Чонину даже засмеяться лень, не то что идти купаться или хотя бы вытереться. Ровно до того момента, пока в дверь отчаянно не барабанят. — Да кого ещё там принесло, — выстанывает Чонин. Но долбёжка в дверь не прекращается и Чонин со вздохом поднимается, толкает Сынмина в плечо: — Свали с обзора куда-нибудь. Он тут дольше Чонина прожил, точно знает, какая часть комнаты просматривается из приоткрытой двери. Вот сейчас его голая оттраханная задница будет ещё как видна! Чонин кое-как подтягивает штаны, и одёргивает футболку пониже, надеясь прикрыть неизбежные пятна. Доплетается до двери, которая точно развалится сейчас — вряд ли комендант стал бы так невежливо… Феликс. Чонин смотрит на него матом, не в состоянии связать и пары слов. Тот ещё настолько хорошо менталитет не изучил, поэтому тут же выкладывает причину паники: — У тебя всё хорошо? Крики, грохот… Чонин закатывает глаза и подбирает более-менее цензурные и понятные для иностранца слова, но чтобы послать его точно по назначению, но из глубин комнаты его окрикивает Сынмин: — Йени, кто там? — О, Сынмин, ты тут. А хотя… ты же за молоком заходил, — оживляется Феликс. Чонин щурится. Не стал, значит, чужой пропуск брать. Феликс и его запоздалые логические цепочки, конечно, забавный, но не очень вовремя. — И тебе привет! Чонин, проглотив ругань, обречённо открывает дверь и впускает соседа — если Сынмин там голый, уже не его проблемы, пусть общаются, раз так хочется. Оделся. Только сесть то ли не решается, а то ли не может, опёрся бедром о край стола. На котором бардак. На всю комнату не только лосьоном пахнет, но ещё и спермой. Вполне так отчётливо. — Вы что тут, дрались? — Феликс осматривается. — Ага, я его отодрал, — произносит Чонин одними губами за спиной Феликса, но так, чтобы Сынмин мог прочитать. Понял, прячет улыбку и шутливо замахивается на Чонина ладонью. Феликс это воспринимает серьёзно: — Вы что, не надо! Хватит! — Да не дерём… кхм, не дерёмся мы, — убеждает его Сынмин. — Завтракать собирались и зад… задержались. Чонин честно пытается не заржать в голос, но получается у него очень плохо. Особенно после того, как Феликс замечает тарелку с колечками: — Вкусные? Что это на них? Карамель? Или… как его… спущёное молоко? — Сгущёное, — поправляет его Сынмин. Чонин не выдерживает и ржёт в локоть, а Сынмин ещё и добивает интонацией: — Испорченные попались. Очень-очень испорченные. Хорошо, что ты заметил. Отставляет миску на конторку и предлагает всем: — Латте? — Капучино, — заказывает Чонин. — Хочется побольше молочка. — Ненасытный, — Сынмин ему подмигивает. Чонин, глубоко вдохнув, подавляет приступ смеха, пока Феликс ничего не заподозрил, он уже озабоченно посматривает то на него, то на Сынмина. Отодвинув стул, предлагает: — Садись. — А у вас стол разве здесь стоял? — А мы его общими усилиями отт… оттолкали, — колдуя над кофемашиной, Сынмин имеет преимущество, не видно его лица. — А проходить теперь как? — невинно любопытствует Феликс. — Нам и одного прохода хватит, заднего. То есть, позади стола, конечно. — Сын-ми-ни, — беспомощно выстанывает Чонин. — Я не могу больше. — Ну полчасика отдохни. — Да что тут происходит? — Феликс само взъерошенное непонимание. — Кофе пьём. Сливок нет, но и молоко сгодится. Феликс нерешительно отпивает из кружки, но подозрения у него не исчезли: — Вы точно тут не дрались? — Не, — Сынмин отдаёт Чонину напиток и садится напротив, — Мы ебались. Чонин попёрхивается кофе, закашливается. Феликс хлопает его по спине, укоризненно глядя на Сынмина, но ситуация не исчерпана. — Я не расслышал и не понял. Вы что? — Ебались, — невозмутимо повторяет Сынмин. — Трахались. Сексом занимались. План никому не рассказывать, похоже, по известному месту отправился. Феликс переваривает эту информацию с широко распахнутыми глазами, но довольно быстро. Реагирует в своём репертуаре, обернувшись к Чонину: — Он тебя… обидел? Да? Чонин, подышав, разубеждает: — Ничего такого. Это я его… обидел. — Всё равно вы… — Успокойся, — Сынмин слегка повышает голос. — Наши дела. Будем потише в следующий раз. Феликс всё равно некоторое время недоверчиво смотрит на них, но больше растерян: — Я не знал, что вы… ну. Вы же такие друзья, почти как братики. Близнецы. — Сводный братик… — Не начинай снова, — обрывает Чонин Сынмина. — Вы меня разыграть хотите, я понял! — улыбается Феликс. Чонин вздыхает. Сынмин на это только пожимает плечами. С Феликсом… иногда трудно. — А что там с Чанбином-то? — Сынмин грамотно переводит тему разговора. Феликс тут же ерошит белокурые волосы, становясь похожим на заспанного лебедëнка, и неловко хмыкает. — Всë… нормально. Мне его сложно понять, но не прогоняет… Чонин рассматривает мутный кофе в стакане. Не прогоняет… не звучит, как начало бурной страсти. Но и Сынмин его два года терпел, и продолжает же! Хочется подойти и обнять. Но не хочется этим моментом ни с кем делиться. Раз уж все вокруг дружненько решили, что они «просто друзья», то лучше молча пить кофе и не прислушиваться к тому, о чём Феликс с Сынмином болтают. Долго и по одной теме несколько раз, непосредственно-наглый Феликс умудряется и поке на поесть выпросить. Но как только гость уйдёт… — Ты у меня щас таких пиздов получишь, — закрыв за Феликсом дверь, Чонин тут же шипит на Сынмина. — Обошлось же, — Сынмин невозмутим. — А что, врать надо было? Хотя я себя чувствую… слегка избитым. Было… больновато, знаешь ли. И до сих пор неприятно. Можно было же как-то… ладно, я был не против… Чонин подходит к Сынмину, обнимает его, утыкается в плечо. Так легче сказать то, что накопилось. Нужное. — Не «ладно». Твои желания так же важны, как и мои. Мне нужно знать о них! Я повёл себя неправильно. Прости, пожалуйста. Чонин тут же молча себя укоряет. Не так надо было сказать! Словно не просит прощения, а требует его! И не только за это надо извиняться. Но Сынмин… это Ким Сынмин. Невозможный. С крепкими и нежными руками, обнимающими. С мягким, обволакивающим голосом, и снова правильными словами: — Я тоже виноват, нужно было сказать. Не бери в голову. Я счастлив от того, что это был ты. Что это случилось. И что я здесь, с тобой. — У меня тоже… первый раз, — Чонин считает важным признаться. — И с тобой было… — запинается. Слова любви и благодарности снова беспомощно застревают в горле. Сложные до невозможности. Но Сынмин его и так понял — целует в макушку, один раз, другой. Щекотно. И тепло. Уютно. — Но ты же уйдёшь, да? — волнуется Чонин. Боится остаться один, почувствать себя бессильным. Потому что так и не сказал, не смог… — Нет, что ты… такой пустяк на пару салфеток. Снова шутит. Но голос чуть дрогнул — боится, что выгонит? Чонин обнимает его ещë крепче. Если не получается словами, может, хоть так… — Не от меня. На работу или домой, — говорит снова ерунду, снова не то. — Не сегодня. Завтра. Ненадолго, — тут же заверяет его Сынмин. Чонин сглатывает. Сынмин почувствовал его одиночество… не мог не почувствовать. Он же… не-воз-мож-ный. И всё-таки здесь. Если никуда не уйдëт, если так и будет рядом, обнимать... то у Чонина обязательно получится высказаться. Может, не сегодня, не сейчас... Он прячет лицо в складках своей, теперь уже отданной майки, и убеждает сам себя: — До завтра так далеко…Tomorrow's to far away
7 мая 2024 г. в 15:33
Примечания:
ItaloBrothers — Stay
Ещё мгновение назад всё было в порядке. Просто и весело. Не волновало ничего, кроме обжигающих поцелуев Хёнджина на шее. Мгновение — до того, как взгляды встретились. Чонин мог бы и не открывать глаз, не видеть Сынмина, замершего в конце коридора общежития. Стиснувшего вмиг побелевшими пальцами лямку спортивной сумки. И его глаза — огромные-тёмные. Страшные. Мгновение назад…
Чонин отпихивает от себя Хёнджина, прикрывая ладонью шею, шипит:
— Хватит.
Всё словно обретает уродливые формы, болезненно врезается в сознание: вонь алкоголя, липкость губ, чужое дыхание, твёрдость окрашенной двери за спиной, даже трещины на стенах. Прикосновения, которые только что были желанны — отвратительны, Чонин выкручивается из объятий, отступает в сторону. Нервно оборачивается — но коридор уже пуст, залитый дребезжащим светом люминесцентных ламп.
— Эй, ну чо за дела? — Хёнджина шатает, он опирается рукой о стену. — Мы же вроде… пошли ко мне тогда, чо?
— Ничо, — зло цедит Чонин. — Не будет ничего, уйди, пожалуйста.
Во рту гадливый привкус горечи. Всё же было так легко, просто и весело… и идея казалась хорошей, и продолжение вечеринки — естественным. Всего-то один поворот ключа в замке. Всего-то один взгляд…
— Да и иди ты… блядь, иди нах, — Хёнджин раздражённо стучит по двери, отлепляется и, пошатываясь, бредёт прочь.
Чонин царапает шею ногтями. В кровь. Не чувствует боли. Сползает по стене, садится. Закрывает глаза. Сглатывает. Не может себя понять. Что изменилось, что кто-то увидел? Тем более Сынмин? Совсем из головы вылетело, что он сегодня вернётся. Никто не подумал позвать его на вечеринку.
— Всё хорошо?
И этого ещё. Чонин с трудом приоткрывает глаза, свет словно выжигает их. Феликс, кто ж ещё. Сосед напротив, высунулся из приоткрытой двери. Чёртовы его яркие пушистые тапки. Отвратительно-кислотный цвет.
— Отвали, нормально, — выцеживает из себя Чонин.
Феликс не заслуживает такого с собой обращения, но Чонину слишком плохо, чтобы с этим считаться. Хочется блевануть. А ещё больше — никого не видеть.
Оперевшись о стену, он с усилием поднимается, разворачивается, нашаривает ключи в кармане. Замок снова заедает — а может, дело на самом деле в криворукости.
— А что у тебя с шеей? — летит вслед.
Чонин захлопывает за собой дверь. Окутывает плотная темнота. Лисья нора. Убежище. Но если он прячется, значит… виноват?
— Да схуяли, — бормочет сквозь зубы и решительно щёлкает выключателем.
Он не прячется! Просто все достали, так?
Кровать Сынмина безупречно заправлена. Светло-серое полотно одеяла, ни единой складочки. Хочется смять, стащить его на пол, но… умозрительная линия от сложенной сейчас ширмы и до стола — чужая территория. Граница, которую Чонин не нарушает ни при каких обстоятельствах. Как и Сынмин не заходит на его половину.
Снова горькая слюна. Хочется сплюнуть. Всё точно такое же, как и два года назад, когда Чонин только поступил — был солнечный полдень, и на заправленной кровати сидел её хозяин. Скрестив ноги и перелистывая страницы книги.
Чонин отводит взгляд и тащится в ванную. С наслаждением сплёвывает в раковину и наклоняется над унитазом. Потуги сблевать бесплодны. Но тошнота не проходит. Отирает рот, смотрит на себя в зеркало. Хорош. Стрелки размазались, как и помада. «Если ищете приключений — накрасьтесь». Чонин тянется за тоником и роняет тот в раковину. Трезвость вернулась только в разум. Убийственная трезвость. Пожирающая.
Чонин открывает воду на всю и опускает голову под ледяную струю. Волосы намокают, слипаются ледяной короной — вода течёт по подбородку и заливается за воротник. Шею немилосердно щиплет. Немного легче. Но тошнота всё равно так и поселяется под рёбрами.
По-собачьи встряхнув головой и забрызгав всю ванную, Чонин откидывает пряди со лба. Тушь потекла — да и плевать. Вечеринка окончена. Добравшись до кровати, которую и не подумал заправлять, падает и зарывается лицом в подушку. Та тут же намокает от волос и пачкается косметикой. Но хуже уже не сделать. Хуже… не бывает.
Завтра все будут знать, какой он недотрога и целка. Или ещё поинтересней. Все начнут сторониться, будет таким же обоченником, как Феликс. Тот-то… «слишком неиспорченный». А Чонин? Просто кидала?
Датчик велит свету погаснуть. Прошло полчаса неподвижности. Чонин сглатывает, крепче зажмуриваясь. Не желая признаться себе, что он ждёт… чего угодно. Скрежета ключа в замке, осторожных шагов, телефонного звонка или сообщения. Но в темноте тишина лишь сильнее давит. Душит.
Сынмин, ну вот кто тебя просил… Ещё и со своей тактичностью хер знает где теперь ночевать будет. Ну, а что ещё он мог подумать, кроме того, что Чонину нужна пустая комната на ночь? И всё же верно. Нужна. Была. Один поворот ключа… и взгляд.
Вынырнув из тяжёлого и липкого сна, Чонин почти слепнет от солнечных лучей. Который час? Уже не утро, точно. Так хочется кофе… умереть можно. Притащившись на кухонный уголок, хлопается на стул и рассеяно смотрит на пустой стол перед собой. Кружки там не появилось. И даже чашки с молоком и колечками. Ну так Сынмин же ещё не…
Вчера ещё. Чонин выныривает из дрёмы в неприятную реальность. Его сосед по комнате-то приехал, но не вернулся. И на едва живом мобильнике — ноль пропущенных. Сообщения есть… не те. Чонин заносит палец над нужным диалогом, но замирает. Что написать? И… самое главное, зачем? Ничего же ровным счётом не произошло. Ну, небольшое недоразумение.
А вот кофе хочется просто убийственно. Чонин с грустью смотрит на пустые стаканчики из «старбакса» в мусорном ведре. Приносить их с собой из универа ещё терпимо, но доставка совершенная обдираловка. Особенно, когда в комнате есть кофемашина! Это ж вообще не сложно, сюда ставишь стакан, нажимаешь пару кнопок…
На экране неумолимо загорается «Err» и дальнейшее общение агрегат прекращает. Раздражённо потыкав в кнопки наугад, Чонин замечает на крышке листик, убористо исписанный бисерным почерком Сынмина. Так и есть, пошаговая инструкция, как сварить себе кружку американо. Совершено бесполезная, когда всё уже сломано!
Смяв, Чонин кидает её в урну. Пусть Сынмин сам разбирается с этим адским механизмом! Открыв холодильник, отпивает сок из упаковки. Апельсиновый. Тоже Сынмина. Да и плевать, он ничего никогда не говорит, как будто всё общее. Ну, это он-то правильный и ни соринки чужой не тронет!
А соринок тут… порядочно. Чонину становится немного стыдно — обычно он не такая свинья. Что-то… расслабился. Забил на правила. Как будто они были, правила эти! Просто, когда твой сосед конченный аккуратист, то и самому как-то… ну а что тот щас скажет? Да ничего, как всегда. Вздохнёт. Уберёт.
Тошнота вновь возвращается. Чонин запоздало ищет срок годности сока на упаковке, но сдаётся. Понимает, тошнота не от этого. От себя самого. Необъяснимая гадливость. Но убраться уже выше его сил. Хватает только на умывание.
Сгребает в сумку пару листов и ручек. Какие сегодня пары — это в расписании над столом. Тот же убористый почерк Сынмина, который нет сил видеть.
В буфете кофе — и не кофе вовсе, что-то сладкое и рыжее. Понюхав стакан, Чонин оставляет его на столике. Вроде как сейчас большой перерыв, а потом куда?
— Чонин!
Снова Феликс. Машет ему рукой. Бестолочь по обмену. Но сейчас за ним вслед можно хотя бы добрести до аудитории. Если игнорировать его бесконечное щебетание. И забить на то, что общаться с ним — зашквар. Уже без разницы, когда весь универ в курсе вчерашнего. И было бы из-за чего…
— Я сяду тут?
Феликс хочет устроиться рядом на лавочке в лекционной, и Чонин неопределённо мотает головой. Зря он сегодня вообще на пары пошёл. Кажется, что все вокруг только и делают вид, что не пялятся. И все разговоры — наверняка о нём.
— …он с физкультурного. И как ты думаешь, может быть что-то… как это слово будет?
Феликс смотрит с надеждой, но Чонин вообще не следил за разговором. И наслаждается паузой в болтовне, пока в аудиторию не входит лектор. Впрочем, и его Чонин не слушает настолько, что без понятия, какой это предмет. Смотрит расфокусировано перед собой. Мобильный словно жжёт в кармане. Несделанное дело. Он должен… всё-таки написать? Так же проще? Одно слово, достаточно. Или вопрос. Но вместо этого задаёт его вслух:
— Когда ты придёшь?
— Что, простите? — лектор оборачивается от исписанной доски к студентам.
Чонин вжимает голову в плечи и старается слиться со столом. Не услышав ответа, лектор снова вещает, а Чонина под локоть толкает Феликс, шепчет:
— Ты чего как не здесь? И царапины эти…
— Сынмина не видел?
— Давно не видел, он домой уехал, у них же экзамены прошли. А что на шее-то?
— Не твоё дело, — огрызается Чонин.
Феликс замолкает и вскоре уже вновь чиркает ручкой по листу. Можно будет у него взять конспект. Сынмин переведёт и перепишет… Он разве обязан? Чонин закусывает губу. Вспоминает себя, небрежно кидающего тетради на стол и требовательное «мне надо». И аккуратные строчки на бумаге уже к утру. Сколько бы там ни требовалось.
Провибрировав, телефон в кармане благополучно сдох с голодухи. Не судьба, значит, написать. Да и плевать, трагедия из ничего.
— Пары ещё есть? — Чонин спрашивает Феликса, когда все уже убирают вещи со столов.
— Не, последняя. С утра две было, а ты…
— Разберусь без тебя.
Чонин подхватывает сумку и торопится к выходу, хотя вообще-то им с Феликсом по пути. Не хочет никого видеть и уж тем более слышать, о чём шепчутся за спиной.
В комнате ничего не поменялось — пылинки танцуют в солнечных лучах. Пустота. Идеально чистый письменный стол. Расставленные по полкам книги. Безупречная постель. Обувь на полке — по линеечке, как и вешалки в половине шкафа. И тишина. Тоже идеальная и неумолимая.
Как только слегка подзаряженный телефон включается, Чонин врубает первый попавшийся трек, чтобы не давило. Хочет заказать еду, оборачивается — несказанные слова замирают в груди. Не у кого спрашивать, что бы сегодня заказать на двоих. Аппетит пропадает.
Чонин зло выдыхает и переодевается. Нужно пройтись. Погулять. Развеяться. Снова нерешительно вертит телефон в руках. Заключает, что уже поздно что-либо писать. Тем более, Сынмин мог бы и сам предупредить, во сколько приедет! Хотя… да. Он писал об этом. А ещё — каждое утро оставлял сообщение с тем, сколько у него, Чонина, пар. Как и бесконечные напоминания об очереди мыть посуду или выносить мусор — которые Чонин игнорировал. Даже когда уехал, доставал! Хорошо, что сейчас не тревожит, ни одного назойливого уведа! Ни одного…
Чонин уже на улице понимает, что надел чужую ветровку — по слишком широким плечам и длинным рукавам. И по тому, что в кармане — бумажные салфетки и две мелких купюры — на метро.
Пахнет средством для стирки. Чонин поднимает воротник повыше и прячет ладони в рукава. Обычное дело — как и обувью поменяться. Но сейчас это почему-то кажется неправильным. Как воровство.
Пытаясь отогнать смутную тревогу, Чонин шагает быстрее, от общежития дальше, по аллее, через дорогу и по проспекту. Обычно он наслаждался одиночными прогулками — наоборот, его достаëт, когда Сынмин пытается навязаться. Но сейчас он почти скучает по его неуместным и зачастую кринжовым шуткам. Но смешным. Скучает?
Наконец-то на пути попадается нормальная кофейня и Чонин спешит скрыться в ней. Словно бежит. Не может сам себе объяснить, куда и от чего. От себя — не спрятаться. От отражения на кофейной глади — полупрозрачного, будто выцветшего. Обжигающе-горького.
Перебирает контакты друзей в телефоне, но так и не может выбрать, кому позвонить. Снова никого не хочется видеть. Брякнув мобильным о стол, трогает тыльной стороной ладони лоб и шею, проверяет, нет ли жара. Ледяные. Но тошнота так и муляет где-то не на уровне физических ощущений, а как будто придумана.
Чонин откидывается на стуле, глубоко дышит, уставясь в окно. Считает до десяти и обратно, потом до двадцати, тридцати. Не успокаивается и не находит причины для беспокойства. Ему кажется, что он сидит так уже несколько часов, начинает темнеть и пора возвращаться — но, когда выходит из кафе, оказывается, что всего лишь тучи закрыли солнце.
Поднявшийся ветер гоняет мелкий сор по улицам и в воздухе ощущается приближение грозы. Первые капли долетают до земли тогда, когда Чонин уже поднимается по ступеням обратно в общежитие. После прогулки стало не лучше. Никак не лучше.
Распахнув дверь, Чонин замирает на пороге. В комнате кто-то есть, неужели… комендант. А ещё — какой-то незнакомый студент. И беспорядок. Немыслимый беспорядок на половине Сынмина. Никаких книг, вещей. Ничего. Только куча мятых, грязноватых и служащих не первую службу коробок, в одну из которых явно первокурсник складывает одеяло. Неправильно. Так не должно быть!
— А что здесь происходит? — спрашивает Чонин севшим голосом.
Комендант смотрит на него почти укоризненно и с лёгким недоумением, но всё-таки поясняет:
— Ким Сынмин здесь больше не проживает.
— То есть… как это?
— По договору, — комендант заметно раздражается. — Возможно, потому что жить в таком бардаке невозможно. Мистер Ян, потрудитесь объяснить…
Чонин уже не слушает. Выбегает за дверь, не знает, куда деться, мечется по коридору. Останавливается, вытаскивает мобильный. Находит непримечательную надпись «Сосед». Давит… «абонентский номер не существует».
Тупо смотрит на экран, сбрасывает. Звонит снова. Тот же результат. Лезет в мессенджеры и видит во всех холодное и серое «удалено». Всё, начисто. Никаких анкет, сообщений. Ничего. Чистые диалоги с несуществующим контактом.
Происходящее всё больше начинает напоминать кошмарный сон или сюрреалистический фильм. Чонин с трудом подавляет желание ущипнуть себя, чтобы проверить, не спит ли. В голову закрадываются совсем уже панические и отчаянные обрывки мыслей, из которых не получается слепить ни одну осознанную, но точно что-то случилось. Преступление? Травма? Сме…
Чонин шумно втягивает носом воздух. Всегда, когда рушится мир, что-то должно уцелеть. Хоть что-то. Сынмин пойдёт на занятия. Что бы ни случилось. Болезнь, снежный буран, самолёт, упавший на крышу его дома. Но универ уже опустел, пары закончились. Через ещё пару вдохов Чонин додумывается. Однокурсники точно его видели! Только из всех них он близко… слишком близко знаком лишь с Хёнджином. Да. Человек, которого хочется видеть меньше всего, знает, где тот, которого хочется видеть… сильнее всех.
Чонин точно не может себе объяснить, почему, но и не задумывается. Хватит с него и этой всепожирающей неправильности. И в какой же комнате Хёнджин живёт?
Постояв, Чонин возвращается к своей двери, но стучит в комнату напротив. Снова Феликс, снова его кислотно-розовые тапки. На них так удобно останавливать взгляд, когда смотреть в глаза нет никаких сил.
— Чонин? Что-то нужно?
— Минхо здесь?
Припомнив имя старшекурсника, Чонин внутренне радуется. Неудобно было бы спрашивать насчёт «эй, ну… твой сосед».
— Ага. А зачем…
— Позови, — перебивает Феликса Чонин.
Снова мимолётно жалеет, что слишком резко. Но на объяснения нет времени, как и на болтовню. Феликс скрывается за дверью, оставив ту приоткрытой, и к лучшему. Дверь позади Чонина отворяется, и он слышит шаги двоих людей. Усилием воли запрещает себе оборачиваться. Словно если не увидит, как выносят коробки с вещами, это окажется лишь наваждением. Как в аниме — если смерть героя не показали, он в следующем сезоне воскреснет. Опять мысли крутятся не там…
— Чë те?
Минхо, судя по виду, спал или что-то вроде того, и Чонин мысленно быстро молится за здоровье Феликса. О Минхо рассказывают… всякое. Но ничего хорошего.
Чонин набирается храбрости и выпаливает:
— Знаешь, в какой комнате живёт Хёнджин?
— Хван? — уточняет Минхо и тут же понимает: — Поматросил, бросил? Зря, слушай, не бегай. Не стоит он того.
— Так знаешь? — спрашивает Чонин и не верит в собственную смелость.
— В двести третьей, на втором.
Не попрощавшись и больше не задавая вопросов, Минхо закрывает дверь у Чонина перед носом. Хуже уже не будет? Теперь родился новый слух о том, что он как побитая собачка за Хёнджином бегает! Сглотнув, Чонин спешит к лестнице.
Молится о том, чтобы Хёнджин оказался в комнате один, но, видимо, бог слушает только по одной молитве в день, и Чонин уже свою потратил за здравие Феликса.
— Ошибся, пацан?
Дверь открыл голый по пояс старшекурсник. Чонин точно не помнит ни его имени, ни даже факультета. Вроде физкультурный. Ну, с таким-то прессом…
— Я к Хёнджину, — решительно требует.
Страх, похоже, совсем в нём умер и был заброшен в одну из старых картонных коробок поверх книг.
— Ох и борзый ты шкет. У него таких, как ты…
— Я по делу, — Чонин дуреет от собственной наглости.
— Да все вы по делу, бля, — бормочет старший, но всё-таки кричит через плечо: — Хёнзалес, к тебе пришли!
Оставляет дверь открытой, и Чонин созерцает почти всю комнату. Такую же, как и у него, только кровать стоит двухъярусная и сверху свешивается лохматая башка Хёнджина:
— Ну чего? А, ты.
Заметив Чонина, он слезает весь, и выходит за дверь, закрывая. Чонин отступает подальше, и Хёнджин трактует это по-своему:
— Я это… сильно нажрался, да? Нихера не помню. Если ты на что-то рассчитываешь, то успокойся, давай без драм.
Чонин радуется, что в ветровке хотя бы не видно следов на шее.
— Да ничо не было, — с каким-то даже облегчением выдыхает. — Я не поэтому. Сынмина видел на парах сегодня?
— Ох ты, я только к третьей воскрес, — бормочет Хёнджин, потирая висок.
Чонин терпеливо ждёт, и наконец-то озарение:
— Видел! У деканата… ой, слушай! А в смысле ты не знаешь? Вы же всё время где-то вместе шатаетесь. Он твой же сосед, да?
— Не знаю… что?
Самое страшное предположение отпустило, но тревога лишь выросла. И всё оборвалось на фразе:
— Он же документы забрал!
Чонин хочет задать вопросы. Очень, очень много вопросов… но уже не Хёнджину. Сжимает кулаки так, что ногти впиваются в ладонь. Что… почему? Быстро и… несправедливо? И почему так…
— Да щас спросим, — Хёнджин копается в мобильном. — Вы поругались что ли? И… слушай, чо за фигня?
Чонин разворачивается и уходит, почти не видя ничего перед собой, оставив Хёнджина недоумённо тапающим по экрану. Как и он сам не так давно. Контакты удалены. Номер не обслуживается…
Пустые полки. Выдвинутые ящики стола. Ополовиненная обувная полка. Открытый шкаф. И снова тишина.
Чонин бессильно опускается на голый каркас кровати, впервые нарушив незримую границу. Впрочем, это место больше ничьё.
Сгибается в приступе тошноты, прячет лицо в ладонях. Пытается найти хоть одну какую-то важную причину пустоты. Почему ему вообще не наплевать на происходящее? Соседи по общаге и должны время от времени меняться. Нормально, они же даже… не друзья, так? Раз он ничего и не говорил о том, чтобы бросить универ. Сам решил — сам виноват!
Чонин пытается разозлиться, но не выходит. Чувствует, что что-то всё равно не так. Не сходится. Сынмин бы обязательно сказал ему. Никогда бы не сделал ничего неожиданно. И не причинил беспокойства. Чёрт, да он даже когда болел, старался кашлять потише!
Значит, всё-таки что-то случилось. Но что? Что могло заставить отличника и активиста, безапелляционно претендующего на красный диплом, взять и одним днём отчислиться? Не взять академ, а… вот так?
Невозможность найти ответ… бесит. И почему-то доводит почти до паники осознанием того, что они виделись вчера в последний раз. И он был… Разочарован? Зол? У Чонина нет ответов. Только неясный привкус обиды.
Снова протыкав весь телефон, он так и не приходит ни к какому умозаключению. И не понимает, к кому можно обратиться за помощью. Вряд ли в деканате что-то скажут. И уж тем более дадут номера родителей отчислившегося студента кому-то постороннему.
Мобильный неожиданно звонит, Чонин дёргается, как от удара. Но… мама. Словно чувствует?
— Ини, всё хорошо?
— Да, мам, нормально, — ответив, Чонин почти что жалеет.
Конечно же ничего не скрыть:
— Не обманывай. Что случилось? Кто-то обидел? Прогулы? Двойки?
Двойки… как будто он ещё малыш и ходит в школу. Точнее, прогуливает.
— Нет, мам. Ты же знаешь, за мной Сынмин следит, — произносит Чонин заученно-привычно и замирает.
— Не он мой сын, а ты. Не юли, голос у тебя…
— Я просто устал, мам. Очень устал.
Ему хочется всё ей рассказать. Но… не знает, как. Как объяснить это сжирающее чувство беспомощности? И бесконечную тишину? И нужно ли? Младший братец точно подкидывает ей проблем, а старший — внуков. Пусть хотя бы у одного будет всё хорошо. Всё же хорошо? Он просто устал. Вымотался.
— Небось и не ел ничего. Тощий, как спичка! Ты приедешь?
— Мам, ну после экзаменов только, — Чонин пытается вовлечь себя в пустой разговор.
Как только она напомнила, действительно захотелось поесть что-то кроме стакана кофе за день.
— Ясно всё. Мог бы и сам позвонить!
Чонин ещё пару минут выслушивает упрёки, не вникая в их суть. Прощается с облегчением. Тишина снова подкрадывается, чтобы откусить кусок менталки, и он утыкается в сайты кафешек. Выбирает что-то почти наугад, заказывает. Опять слушает музыку — становится немного легче.
Поднимается с кровати, включает свет. Прибирается хотя бы на обеденном столе, но чувствует себя слишком слабым, чтобы делать что-то ещё. Сидит и тупо смотрит на так и горящие красные буквы на кофемашине. Которая почему-то осталась здесь.
Наконец — звонок. Спускается за заказом и вдруг додумывается. Коробки же должны были куда-то деться! Значит, адрес! Даже не поблагодарив курьера, он проскальзывает в дверь на первом этаже. Небольшой спортзал, закрытый теперь кафетерий, библиотека, комнаты семейных… комендантская.
Стучит. Понимает, что напрочь забыл имя и отчество, когда дверь уже открыта. На счастье, комендант заговаривает первый:
— А, Ян. Что-то из твоих вещей забрали? По списку сложили, сами разбирайтесь.
— Да, — нагло врёт Чонин. — Вы не скажете, где коробки?
— Курьеру отдали. Давай только сами, без полицаев порешаете? Ошиблись, бывает. Что забрали-то хоть? Ценное?
Чонин сглатывает горькую слюну. Снова тупик и оборванная нить. Как издевательская насмешка.
— Так, — мотает головой. — Не ценное. Памятное.
— Если не решите, придёшь, хорошо? До того, как позвонишь куда следует?
— Ничего. Ничего страшного, — выдавливает из себя Чонин. — Извините.
Смотрит на закрытую дверь, сжимая в руках пакет с остывающим ужином. Ничего не случилось. Ровным счётом ничего.
Еда совсем холодная, и есть уже совсем не хочется. Чонин расставляет коробочки словно блоки конструктора или дома для кухонных фей. Передвигает. Снова и снова. Трясёт пакет над столом и из него выпадают палочки. Два набора.
Упав на стул, Чонин опускает голову на скрещенные руки и… плачет. Зло и отчаянно, от горечи и непонимания, от жгучей несправедливости. И от одиночества. Без слёз и беззвучно. Иногда крупно вздрагивая и втягивая воздух.
Когда немного успокаивается и поднимает голову — за окном уже сумерки, в комнате полумрак. Завтра что-нибудь прояснится, так же? Только вот «завтра» слишком далеко…
С утра его будит Феликс, тарабанящий в дверь, но теперь Чонин ему рад. Примерно пару секунд до того, как тот начинает путанно объяснять, что ему нужен какой-то курс лекций, и почему-то он должен быть непременно у Чонина. Видя отчаяние на лице у Феликса, Чонин всё-таки пытается войти в положение и морщит лоб, пока не припоминает о старых тетрадях.
— Заходи, — он почти затаскивает Феликса в комнату. — Только вряд ли что-то осталось.
— А Сынмин… он? — Феликс с удивлением осматривается.
— Бросил учёбу. Нас вообще должно это волновать? — Чонин старается, чтобы всё звучало небрежно-безмятежно. Но Феликс все равно недоверчиво покачивает головой, но, на счастье, молчит.
Тетради, на удивление, на месте. Их передвинули, но не тронули. Чонин в них ни разу за время учёбы не заглядывал, хотя там полный курс лекций. Только почерк Сынмина в них — ещё более бисерный, и Чонин всегда капризно выпрашивал его просто выписать ответы к вопросам отдельно.
— Будешь забирать?
Чонин спрашивает это раньше, чем понимает — не хочет отдавать. Словно в этих крошечных строчках не занудные курсы лекций, а какая-то тайна. Подсказка.
— Э-эм, — тянет Феликс. — А тебе разве не нужны? Экзамен послезавтра. Ты на кураторский час не ходил?
Чонин сжимает край стола. Слишком полагался на Сынмина… всегда. А тот не мог знать расписания кураторских часов, которое и вывешивалось записками на доску, и менялось почти каждый день.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — Феликс снова назойлив.
Но Чонин почти благодарен:
— Нет, не очень. Приболел. Давай, может, вместе разберёмся с вопросами?
Феликс лучезарно улыбается, как будто пасмурным утром из-за туч выглядывает солнце. Чонин, остро ощутивший одиночество, понимает его. Быть отвергнутым всеми не день, не два… годы? Может быть, если отвлечься, будет легче? Чтобы ни произошло, Сынмин точно расстроится, если Чонин завалит экзамен.
Рассматривая строчки в тетради, Чонин словно чувствует снова его навязчивую заботу. О нём же — чтобы разобрался. Пометки уже кое-где выцвели. Как будто это не текстовыделитель попался некачественный, а они были сделаны в далёком прошлом. Какой-то иной жизни.
Чонин, переписывая, решает, что никому и ничего не будет говорить. Потому что не сможет объяснить. Не выдаст, как на самом деле ему нужен Сынмин. Не потому, что тот возился с ним, как с младшим братом. Просто чтобы он… был. Был и всё тут.
Встав, Чонин задвигает ширму, отгораживая остов кровати от комнаты. Всё в порядке. Совершеннейшем порядке. Даже вчерашняя еда кажется удобоваримой — и Феликс делит с ним сомнительный обед. После него Чонин убирает все коробки, вытирает стол и собирает мусорный мешок. Теперь уборка — его забота. Как и посуда. И стирка.