"обычные"

Укун опять пошёл в деревню к людям. Почему ему так у них нравится? Макак никак не мог понять причину. Теперь его друг ходил на двух ногах почти всё время, говорил на человеческом, ел их еду, надевал их одежду. Он перестал походить на себя, запах тоже изменился. Двое больших обезьян, равные друг другу, оба умны и сильны, разумны. Но если Макак был осторожен, лишний раз стараясь не испытывать судьбу, то Укун был полностью противополжен этим опасениям. Открыто и без страха он выходил к людям. И это сильно расстраивало Макака. Он видел, как Укун улыбался и веселился рядом с людьми. Как ему было хорошо. Эти мысли не давали Макаку спокойно дышать, он всегда ощущал ком в горле от этой картины. Укун отдаляется от него, и он этого не хотел. Однажды и сам Макак ходил к людям, когда Укун не появлялся в течении нескольких дней в их родном лесу. Волнуясь за лучшего и единственного друга, он вышел к тем, кого боялся. Люди смотрели на него, не отрывая взгляда. Макак чувствовал, как его шерсть встаёт дыбом, а кончик хвост виляет из стороны в сторону, обнажая страх и дискомфорт. Но он продолжал путь. Продолжал искать, не издавая и звука, чтобы не привлекать лишнего внимания. Он тоже ходил на двух ногах, но не так хорошо, как Укун. Слегка пригинаясь из-за непривычности. Наконец, его ушей коснулись нотки родного голоса - то был Укун. Совсем рядом, из окна ближайшего дома он слышал его и направился туда. К нему подошёл человеческий ребёнок, преградив путь к нужному дому, совсем маленький, любознательный, хлопал глазками, изучая Макака. И тот опустил голову, глядя на ребёнка в ответ, а после и присел. – Укун! – воскликнул ребёнок и схватил макаку за голову в объятьях, как и привык делать с Укуном, но вместе привычного смеха услышал визг. Макак не знал как реагировать и от страха лишь подпрыгнул и выгнулся, отшвырнув ребёнка за спину, на дорогу. И тот заплакал. Было слышно на всю улицу, может, даже на всю деревню. Макак закрыл уши от такого крика, корчась об боли, его слух был намного острее и этот плачь ощущался как иглы в слуховом канале. Пытаясь всё исправить, когда наступило небольшое затишье из-за недостатка воздуха в маленьких лёгких, Макак подошёл и, как мог, пытался погладить и похлопать ребёнка, чтобы успокоить, но он, вдохнув, начал вторую волну крика вперемешку с плачем. На это отреагировали все. Люди повыбегали из домов, в ужасе и злобе направились к Макаку и ребёнку, как и Укун, но тот был обеспокоен. Ему казалось, что друг бежит на него, но, пройдя мимо, он тут же подхватил ребёнка, принявшись успокаивать. Макак впал в разочарование. Укуну люди дороже, чем собратья. – Ш-ш, не плачем, малыш, не пла-а-ачем. Оп! А где мама? Во-о-о-от мама! – со смущенной от стыда улыбкой Укун отдал медленно успокаивающегося ребёнка его матери, после, нахмурив брови и повернувшись к Макаку. – О чём ты думал? Нельзя же так с детьми! Люди окружили, деться было некуда. Озлобленный друг, как и люди, давили, скалились. Загнанный в угол, Макак оскалился в ответ и, встав, ударил рыжую обезьяну по щеке, заткнув и вызвав возмущение окружения. – Раз уж тебе так дороги люди, так оставайся жить с ними! Не возвращайся к стае! – он впервые оскалился на друга, впервые ударил его, а после и оттолкнул, убежав из деревни прочь, сопровождаемый криками людей и парой камней, которыми в него пытались попасть.

***

Этот вечер был ужасен для Макака. Обезьянки, чувствуя его состояния, не уходили далеко, пытаясь успокоить и развеселить. Но ничего не помогало, он продолжал лить слезы. Предательство старого друга сильно ударило по нему, а следом и по всей стае обезьян. Укун не появлялся, как и было ему велено. Макак решил вместе со стаей уйти глубже в лес, выше в гору, где было безопаснее, где еды было больше, где не было людей. Около деревни их удерживал лишь Укун, который теперь не имел для многих из них никакой ценности. На пятый день после разорванной дружбы, Макак и обезьяны выдвинулись в путь. Чем дальше они шли - тем меньше была деревня и тем слабее ощущалась в прошлом сильнейшая связь между двумя разумными обезьянами. Пора оставить Укуна в прошлом. Оставить с людьми. Забыть. – Хей, Макак! – отозвался нежеланный голос, от чего кровь Макака вскипела а хвост забился в злости. Не отвечая и не оборачиваясь, они продолжили путь, но Укун не отставал. – Ну Макак, остановись! Ребята, обезьянки, вы тоже! Макак тихо зарычал от недовольства, опустив усевшихся на нём обезьянок на землю, приказав им продолжить путь, сам же, наконец, обернулся. – Ну прости, я не разобрался что случилось! – Укун выглядел опечаленным, в привычной для него с Макаком юбкой из листьев. От него не пахло людьми, на его лице читалось сожаление. – Прости меня и людей, мы все поступили неправильно. Нужно было сначала разобраться, а не кричать. Но, знаешь, у всех в крови инстинкт беспокоиться, когда ребёнок, не важно, свой или чужой, плачет... я... Я тебе даже имя красивое нашёл - Люэр Михоу, как тебе? Всё, мы помирились? – Ни мне, ни другим не нужны твои оправдания. Ты в прошлом, ты не член стаи, уходи. И человеческое имя я носить не буду. – твёрдо и уверенно сказал Макак, но у него на душе всё равно было неспокойно. – Чт- Ты.. ты не можешь просто взять и изгнать меня из стаи! Что я сделал? Михоу! – Предал нас. Сразу же, как ты начал проводить с людьми время, ты начал уходить от нас. Ты напал, оголил клыки на собрата, на меня, и это предательство. Ты человек, не наш собрат. Прекращай меня звать. Любыми именами. – Укун ошеломленно замер от слов Люэра, признавая свою ошибку, но не отступая. Даже когда черношерстный пошёл дальше, он направился вслед за ним. — Ну Макак, не нарочно же. – Ты это уже сделал. Уходи. Продолжишь идти за мной - ударю. – Бей, я не отвяжусь, пока мы не придём к согласию. Раз за разом. Михоу уже перестал отвечать. Они быстро нагнали стаю, продолжая путь. Несмотря на все попытки, обезьянки так же не реагировали на Укуна, из-за чего он начал терять терпение, пока не подскочил, почти добравшись до вершины горы вместе с другими, начав громко говорить, чуть ли не кричать: – Да ладно, ты и их подговорил! Ну в чём дело? Почему я не могу проводить время с людьми, возвращаюсь же к вам! И я уже извинился, так что, – не успев договорить Укун, как сбил с ног Макак, потерявший всякое терпение к нему, а обезьянки разбежались от неожиданного крика. С неистовой ненавистью бывший друг принялся бить его кулаками, рыча и лишь ужесточаясь от сопротивлений и попыток это прекратить. – ПРЕДАТЕЛЬ! Эгоистичный человек, даже не пытайся вернуть то, что уже потерял. Лучше бы ты вернулся к своим людям. От ненависти Михоу не контролировал силу, ранив до синяков и обильного кровоизлияния. Только когда он перестал сопротивляться и обмяк, Макак смог себя остановить. Его шерсть вспушилась, встала дыбом от переполняющих эмоций. Руки были окрававлены, шерсть от этой алой жидкости слиплась. Впервые Шестиухий Макак почувствовал удовольствие от подобного. Ещё ни разу он никого так не бил, не доводил до крови и потери сознания. Благо, разбежавшиеся обезьянки не видели этого зверства. Вероятно, даже не слышали. Статус Михоу в стае был в безопасности, но не в полной из-за наличия ещё живой жертвы. Укун ещё дышал. Люэр взял рыжего на руки, бродя по округе в поиске безопасного места, чтобы спрятать его. Наконец, он заметил пещеру, скрытую водопадом, тут же направившись туда. Было тихо, шум воды скрывал, пещера была просторна и неплохо освещена, там же он и вымыл руки от крови. Тут Михоу и решил оставить Укуна на время, планируя вернуться. С этими мыслями Макак ушёл, вскоре встретившись со стаей, что уже успела обустроиться на новом месте. Обезьянки веселились, поедая фрукты с деревьев, приветствуя Макака.

***

Он вернулся. Раненный в это время уже успел очнуться, но от боли и слабости не мог встать, лишь озадачено вертя головой. Люэр сложил в единую кучку собранные фрукты, намереваясь остаться в этом месте подольше. Он подошёл к Укуну, заглянув ему в лицо - всё в крови, синяках и царапинах, взгляд рассеян и наполнен страхом. Его переполняло желание вновь довести жертву до отключки, вновь измазаться в его крови, вновь причинить невыносимую боль. Это пугало и одновременно с этим завораживало Макака. Он сел ему на грудь, схватив за голову, вертя её и рассматривая с разных сторон, наслаждаясь видом, особенно перепуганным взглядом золотых глаз, один из которых покраснел от ударов. Михоу коснулся старых ран, впившись в них когтями и медленно, вонзая их глубоко в мясо, с протяжным криком жертвы резал плоть, пуская кровь. Уши подергивались, улавливая каждый звук, сходящий с уст Укуна, что вздрагивал и извивался в огонии под ним, но никак не мог скинуть с себя от слабости. Но пытка не останавливалась, медленно когти перешли к правому глазу, растягивая время и разрезая оболочку округлого органа, из которой вытекла глазная жидкость, а из горла рыжего вырвался источный крик, перемешанный с плачем. Солёные слезы касались ран, нервируя и причиняя больше боли, смешиваясь с кровью, в то время как когти продолжали свой путь, пройдя по щеке а после отстранившись. Люэр выпрямился, рассматривая своё творение - четыре волнистые, глубокие раны, лишившие Укуна глаза. Эта картина, проходя через золотистые глаза и голову Макака, неожиданно проникла в самое сердце, от чего его собственная кровь направилась вниз, к промежности. Михоу странно, даже пугающе, улыбнулся, с издевательской нежностью вытерев слёзы с ещё целого глаза, смотря прямо в него, в самую глубь, от чего жертву пробрало до мурашек. Макак встал, отойдя от Укуна, давая ему призрачные шансы на побег, и тот попытался убежать. Адреналин блокировал боль и он, вскочив, рванул к воде, но его вновь столкнули, но уже на острые камни пещеры, вырвавшие часть шерсти и расцарапавшие кожу. Его больно сжали за шкирку, отшвырнув от выхода. Михоу взял один из тяжёлых булыжников, лежащих в воде, с недобрыми намерениями направившись к Укуну, что пытался отползти от него в противоположном направлении, но ему это не удалось, боль возвращалась, отчаяние и страх нарастали сильнее с каждой секундой. Вновь крик, раздирающий души, но определённо не душу Михоу. Булыжник ныне лежал на чувствительной левой ладони рыжей обезьяны, сломав косточки и вызволив растекающуюся багровую жидкость. Крик и слезы, вызванные подобными действиями, дурманили мучителя, словно алкоголь, и вызывали возбуждение. Люэр присел промеж ног жертвы, глядя на её агонию, содрав с бёдер лиственную юбку, вызвав больший прилив крови к лицу мученика, от чего и так красное от алой жидкости лицо стало ещё краснее. Он нагнулся, испив свежей крови, в секунду пристрастившись к этому напитку из страха и боли, не в силах остановиться, продолжив поглощать, слизывая с ран, пока руки блуждали по дрожащему телу, чаще сосредотачивая свои прикосновения на ранее недоступных бёдрах, царапая и усилием надавливая на разные точки, вызывая вдрагивания и болезненные стоны, щекочащие острый слух. Люэр желал большего. Когти впились в беззащитное тело, начав с груди, вновь медленно и мучительно продвигаясь ближе к животу, оставляя страшные ранения, с которых стекали багровые ручейки, образовывая темное пятно на камнях и заставляя вопить. Вскоре, Михоу ощутил, как касается своим возбужденным органом мягкой промежности Укуна, и его голову уже встревожило иное желание. Он вынул когти из дрожащего от страха и потери крови тела, уже мягче схватив его за бедра, трясь и пытаясь войти, но напряжённые мышцы сопротивлялись против воли жертвы, которая согнулась в неприятных ощущениях, чувствуя, как его осушают, как высасывают все соки.

У него начала кружиться голова и бледнеть кожа.

Он окончательно потерял силы и начал терять сознание.

Но в мир его вернула боль, исходящая от хвоста, на который всем весом оперелся Михоу, с недовольством глядя на жертву. Он отпустил дрожащий хвост, потянувшись к булыжнику на кисте Укуна, отодвинув его и вызволив руку, сразу же схватив его за шерсть на голове, подтянув к себе. С болезненным стоном жертва подчинилась, ещё хуже себя чувствуя, как вдруг его морду прислонили к возбужденныму и крупному органу Михоу, явно намекая на действия. Без иного выхода, содрогаясь от волнения, Укун всё таки открыл рот, беспокойно приняв это, но не в силах протолкнуть дальше в горло, опасаясь рефлекса. Смущенный, он ласкал всё по большей части языком и губами, стараясь не смотреть мучителю в глаза, не желая вновь быть пронзенным хладнокровным взглядом. Но, судя по спокойному ритму дыхания, Люэра всё устраивало, он положил мягкую ладонь на рыжый затылок, внезапно, когда чужой рот касался головки, с силой опустив его голову, вонзив член в глотку Укуна, что не была этим довольна. Жертва резко отстранилась, зажав рот руками, чтобы сдержаться. Мало ли что Михоу придумает, лишь бы помучать. Его вновь схватили за шерсть, притянув к себе. Жертва уже находилась над смоченным членом, прижимаясь к мучителю, оставалось лишь опустить бедра, но этого не происходило. Укун замер, вспушился от нервности, но когда его талию схватили и начали тянуть вниз, он поддался. Всё так же медленно, расстягивая удовольствие, Михоу насаживал бывшего друга, слушая его всхлипы и попытки сдержаться, чтобы не зареветь от подступающего стыда и страха. Он съёжился, непроизвольно зажав черношерстную шею между рук, стараясь не смотреть на изувеченную кисть, прижимая к себе. В течении пары мгновений он уже полностью принял чужой орган, ощущая давление на стенки кишок, в особенности на простату. Без времени на привыкание, Макак поднял Укуна с члена, вновь насадив, с большей агрессией и страстью, повторяя цикл вновь и вновь, выбивая из жертвы стоны. Чёрный хвост схватил рыжий, натянув во время очередного толчка внутрь, от чего Укун выгнулся и головка члена ударила по простате, выбив наиболее громкий и откровенный стон. Отныне Михоу целился именно в эту точку, желая больше подобной музыки для ушей, ткнувшись в чужую ароматную шею, отдающую кровью и фруктами. Завороженный, Люэр оголил свои клыки, вцепившись в мягкую плоть, наслаждаясь сладковатым вкусом крови и звуком боли, летящего с чужих уст прямиком в слуховой канал, с приятным раздражением достигая головы. Отстранившись, он принялся зализывать рану, поглощая алые ручейки. Тем временем, Укун уже самостоятельно играл со своим нутром, двигая бедрами вверх и вниз, оживая и взаимно возбуждаясь. Наконец всё вполне спокойно, без обилия жестокости и крови, мучитель удовлетворял не зверский, а сексуальный голод, хоть и с элементами иного рода. Укун позволил себе расслабиться, в полной мере наслаждаясь происходящим, пока мог. Пока он не сдержался, впервые высвободив своё семя, замарав чужую шерсть, в ответ приняв его семя в себя. Тёплая, вязкая жидкость растекалась по внутренним стенкам кишок, расслабляя тело, что обмякло на чужих плечах и бедра. Член Люэра набух, препятствуя отстранению, продолжая наполнять жертву. Они сцепились, не в силах отсоединиться. Так они и остались проводить несколько часов, в ожидании упадка. Во время ожидания, мучитель дотянулся до подготовленных фруктов, восполняя потерянные силы и сбивая металлический вкус сладким фруктовым соком. Он почувствовал движение чужих ушей, среагировавших на звуки лёгкой трапезы, в страхе просить о чем-либо. Люэр разжал объятья, отстранил Укуна, вручив ему в руки руку один из фруктов. – Ешь, ты должен восполнить силы и потерянную кровь. Ты мне нужен живым как можно дольше и не думай, что я тебя оставлю или пожалею. – вновь этот пронзительный, бесчувственный взгляд, заставивший шерсть на загривке рыжего подняться. Укун молча кивнул, коснувшись устами желанной еды, поглощая, как вдруг почувствовал, как когтистая рука Михоу пронеслась по его ноге, настигнув сухожилия на лодыжке. С определённым намерением ограничить жертву в передвижении, он молча разорвал сухожилие силой и когтями. В ответ - лишь тихий скулёж. Все слезы были выплаканы.

Укуна настигло отчаяние. Он не сможет сбежать. Надежда на милосердие невероятно смутное.

Ему не остаётся ничего, кроме как подчиниться. Убедить себя в правильности этого пути, чтобы меньше мучиться и страдать ментально.

Люэр Михоу.

Макак.

Он его единственная надежда. Единственный спаситель и мучитель. Бог. Эти мысли успокаивают. Позволяют забыть о другом.

Позволют полюбить его.

Полюбить и выжить.