Ревность

      Ревность.       Болтливость.       Распутство и бездетность.       Какие там ещё существуют основания для развода?       Воровство, вот! Воровать жене нехорошо, хотя всякое случается.       Тяжкая и неизлечимая хворь тоже позволяет мужу выпнуть супружницу за порог.       Неуважение к свёкру и свекрови.       Ревность.       Кажется, она повторяется.       Над Ланьлином ярко светили многие звёзды — отражались на земле столь же многими соцветиями пионов. В западном крыле Благоуханного дворца, по традиции отведённом наложницам, Цзинь Гуаншань сейчас засаживал по самые яйца очередной полюбовнице. Определённо: свинья наслаждается сном, а глава Ланьлин Цзинь — женскими прелестями.       Устроившись поудобней в своей кровати, дремлющая госпожа Цзинь позволила приподнявшемуся на локте любовнику привычно поцеловать себя в плечо и продолжить неторопливо «добывать огонь за горными хребтами».       Ей всегда нравился этот бледнолицый и тонкокостный скромник с большими влажными глазами, холёными руками и аккуратным «янским кинжалом» в том месте, где у иных мужчин бывает «копьё»; он был нежен и умел, предаваясь тайным весенним утехам с ней, становился подобен одинокому журавлю на Пяти озёрах, что играет с орхидеей в клюве. Госпожа Цзинь всегда звала его, когда ей было слишком худо, а разговор с Юй Цзыюань или старая добрая мясорубка на ночной охоте ничем не могли помочь и лишь подхлестнули бы бессильную ярость. Сам молодой адепт в свою очередь тайно жалел эту красивую и сварливую, но всегда печальную в ночи их встреч женщину, одновременно поражаясь, почему из всех мужчин вокруг, обладающих куда большим «достоинством», её выбор выпал на него; почему между Цзинь Гуаншанем и ним её выбор выпал на него.       Эта избранность служила тайным и болезненно постыдным, но сладостным поводом для гордости.       Впрочем, откуда ему было знать, что единственным он не был? Любовники госпожи Цзинь друг о друге знать не знали, почитая каждый сам себя особенным и уповая, что об их порочной связи не знает Цзинь Гуаншань. Тот и не знал — догадывался.       Действий открытых не предпринимал, хотя периодически пытался поймать жену на горячем. Нескольким особо молодым и пылким любовникам даже довелось «в последний момент» сбегать из покоев своей госпожи, когда суматошно вбегающие служанки восклицали, якобы господин Цзинь близко. Эта невинная ложь подогревала азарт и чувства юношей, добавляла остроты тайным встречам и заставляла их сначала дрожать от упоительного страха, а позже ещё истовей жаждать встреч с чужой женой, ведь в итоге все «приходы» её мужа оканчивались для них благополучно. Переживший сие адепт, который ныне ласкал свою госпожу, прежде и подумать не мог, что подобным образом предаст Главу своего ордена: скажи ему об этом ещё пять лет назад, и он зарубил бы мерзавца на месте! Однако теперь он даже ощущал некую ответственность за покой госпожи Цзинь, чьи округлые плечи и волнующий изгиб бедра, где кожа была словно молоко с растворённой в нём единственной каплей крови, обуяли его разум сильнее «яшмовых врат».       Чувствуя касания тёплых губ к замерзающему плечу и неглубокие проникновения по-женски тонких и трепетных пальцев в «золочённую канавку», где уже собралась влага, госпожа Цзинь позволила себе приоткрыть глаза и едва слышно со стоном выдохнула. Луны больше не было видно из окна её покоев — это значило, что время позднее и, как бы приятно ей ни было, стоило закругляться: раз Цзинь Гуаншань сегодня не ушёл в бордель, он мог прямо из крыла наложниц наведаться к ней, возможно даже не удосужившись смыть с себя запах румян, пудры и притираний.       Госпожа Цзинь не ревновала его.       Правда.       И в отличие от Юй Цзыюань, которая Вэевского выблядка на дух не переносила, даром что не прибила тайком, не раз открыто говорила мужу о том, чтобы тот не уклонялся от своих отцовских обязанностей и, как то предписывает закон, приводил своих незаконных детей в орден. Всех и от всех.       Цзинь Гуаншань почему-то воспринимал её слова как угрозу.       Глупенький. — Моя госпожа? — аккуратно обратился к ней порвавший тончайший газ дремоты любовник. — Вы расстроены, что Глава ордена не навестил вас, как обещал?..       И этот дурак.       Только она расслабилась и пообещала себе не думать об этом! — Помни мне стопы и можешь быть свободен, — перевернулась госпожа Цзинь на живот.       Настроение развлекаться пропало. Жаркие мужские руки послушно промяли свод стопы — она не сдержала довольного хриплого выдоха, пальчики на ноге сжались сами. Середины спины коснулись пухлые губы, заскользили к крестцу в поцелуе, вынуждая от щекотки выгибать спину и приподнимать ягодицы. Ну не любит она щекотку! — Моя госпожа, позвольте мне ещё послужить вам…       Возможно, она зря переживает, и оргия в западном крыле продолжится, пока нефритовый заяц не прекратит готовить на луне снадобье бессмертия, а оттуда плавно переместится в кабинет — обязанностей руководства орденом с Цзинь Гуаншаня никто не снимал.       Да и чего ей волноваться? Это в первые разы, встречаясь с любовниками, она дрожала от страха быть пойманной, но, когда поняла, что «на горячем» её ловить никто не собирается, расслабилась, а теперь, когда свёкр со свекровью вот уже пятнадцать лет как мост Забвения перешли и траур по ним кончился, госпожа Цзинь и вовсе переживать перестала. Ничего с ней не сделают.       Просто… Немного нервно. И обидно — самую малость.       Не придёт Гуаншань, а утром госпожа Цзинь, как всегда, будет завтракать одна в пустынном восточном крыле Благоуханного дворца, где кроме неё — законной жены — никто не живёт. Детей-то у Главы ордена нет, которых его законная жена воспитывала бы.       Нет, она повторит ещё раз — она не ревнует!       Просто её муж — кобель, вот и всё.       Кобель и урод.       Не её в том вина. Вторая молодая госпожа Ай с детства знала, за кого её выдают. Ей рассказывали. Муж, мол, так и так, помимо жены иных женщин знать может, а четвёртый молодой господин Цзинь пусть и умён, и хорош в почерке, и обходителен, но на красу женскую падок необычайно. Пока на наследование не претендовал, на это внимания и не обращали, и невесту ему из знатного, но стремительно теряющего влияние ордена по соседству выбрали, чтоб долго не искать и отношения дружеские укрепить, но как все его братья поумирали — кто на ночных охотах, кто от ран, кто от болезней, так остался один Цзинь Гуаншань наследником.       Их помолвку тогда расторгнуть хотели, выдать за будущего главу Ланьлин Цзинь кого поматёрей, но уже четыре брачных церемонии из шести пройти успело, дата свадьбы была назначена — пришлось всем проглотить языки.       Вторая молодая госпожа Ай знала, что ей надлежит служить свекрови и свёкру, точно родным родителям, всячески ублажать мужа, родить сына, а лучше нескольких и, не отсвечивая, жить благонравно, тихо и добродетельно. Будучи заклинательницей, в четырёх стенах она заперта не будет, на ночные охоты выбираться сможет, семью навещать сможет и с Юй Цзыюань пересекаться, к которой ещё во время учёбы в Облачных глубинах душой прониклась.       Так что жизнь в грядущем браке представлялась вполне сносной.       Вторая молодая госпожа Ай заранее к мысли привыкла, что не будет у мужа ни первой — три ха-ха! — ни единственной. Она на наложниц в доме согласна была, ведь семья — она как чайный сервиз: муж-чайник и жёны-чашечки; она на публичных женщин в ивовых беседках согласна была, ведь тех казна для того и содержит, чтобы мужчин ублажать.       Не готова она оказалась к публичным женщинам дома.       К служанкам, которые все, как одна, в кровати у мужа её побывали.       К рабыням, рядышком отирающимся, прелестями своими о мужа её потирающимся.       К совращённым чиновничьим дочерям, к соблазнённым генеральским жёнам, к опороченным вдовам!..       Даосское «Искусство брачных покоев» гласило, что Жёлтый император вознёсся на Небо после того, как побывал на ложе с тысячей и двумястами женщинами — этот способ считался вернейшим для становления небожителем. Если это и правда было так, госпожа Цзинь не понимала, почему её муж всё ещё топчет бренную землю?       Ей-богу, Цзинь Гуаншань уже трижды вознестись должен был!       Врут трактаты! Бессовестно лгут — а она ведь в один момент понадеялась…       А так что? Рядом с ней муж-чайник тычет своим носиком в каждую чашку, сервизов не разбирая и заварку растрачивая, а она что, в кухонном сундуке лежать должна, пылиться? Ага, как же, нашли крайнюю!       И вообще Цзинь Гуаншань обещал сегодня прийти, чуть не клялся, так почему вместо этого прислал на закате служку?! Дела, ах дела его задержали в пути, они столь запутанны, приходится сидеть и разбираться, ага, как же — в рыболовных сетях он запутался! Нашёлся тоже… деятель.       Делатель он, вот кто, бык-осеменитель грёбаный!       Саданув пяткой охнувшему любовнику в плечо, Ай Жуйи села на застеленной бледно-жёлтыми шелками кровати. Накинула на голое тело расшитое одеяло. Нос чесался изнутри от обиды — хотелось плакать.       Совершенно неэлегантно шмыгнув, отчего любовник ошалело моргнул, госпожа Цзинь придала лицу выражение холодного равнодушия и повторила услышанное вечером за совместным с мужем ужином: — Мальчик, значит, родился.       А в прошлый раз девочка была. И в позапрошлый.       Впрочем, у Цзинь Гуаншаня всяких отпрысков хватало, и женского пола, и мужского, так какая, собственно, разница?       Только от жены детей всё не было и не было — за это старейшины ордена госпоже Цзинь весь мозг выклевали. Сморчки надоедливые, зла на них не хватает, вот зачем Гуаншаню от неё дитё? Любого из своих бастардов признает — и вот вам, пожалуйста, наследник, получите, распишитесь.       Однако Цзинь Гуаншань, что бы там закон ни требовал, детей со стороны своими не признавал и наложниц, едва те в тяжести оказывались, из Башни Кои отсылал подальше; если первые из них из шкуры вон лезли, чтобы забрюхатеть, то после пятой счастливицы, в деревню с животом сплавленной, объёмы продаж противозачаточного в Ланьлине сравнялись с таковыми у афродизиаков — всяких там традиционных элексиров «Трёхдневное счастье» из бычьих членов и сушеной человеческой плаценты, «Небесного грома», сваренного из языков ста павлинов, сдобренных перцем из западного края и спермой созревших юношей, и иже с ними. Госпожа Цзинь таким не пользовалась и пользоваться не собиралась. Она, конечно, мужа… ну, ждала, чего уж душой кривить, но три дня его в своей кровати терпеть не собиралась. Увольте!       Отослав любовника ближе к полуночи, она получила от шмыгнувшей в покои служанки донесение, мол, господин Цзинь покинул западное крыло и, возможно, заглянет к ней.       Госпожа Цзинь только пальцами шевельнула, молча прогоняя помогающую разоблачаться служанку, даже не зная, что та ей солгала, чтобы битой за плохую весть не быть, ведь Цзинь Гуаншань прямиком из западного крыла направился в свои личные покои, где уже видел сны.       Оставшись одна, госпожа Цзинь сама в шэньи ночное переоделась, после чего заперла двери в спальню и, поставив Полог тишины, чтобы даже при пожаре не докричались, под одеяло легла.       Задёрнутый млечно-газовый полог, вышитый золотыми гребнями волн, которые второй молодой госпоже Ай родной морской Пэнлай напоминали, скрывал покрытую черным лаком с гравировкой золотом и разноцветными узорами кровать, посередине которой она лежала с открытыми глазами. От двери её отделял инкрустированный перламутром экран, затянутый узорчатой парчой, — госпожа Цзинь велела поставить тот после одного приснопамятного случая.       Тогда Гуаншань её застал прямо с языком любовника между ног. Неловко вышло.       Молодая госпожа Цзинь тогда заторможенно свела ноги вместе, пока обливающийся потом бедолага спешно сползал задом с постели и, распластавшись на полу, сам не поверил своему счастью, когда Глава ордена пинками выгнал его из спальни. Чудом не встретился за дверьми ни с кем, рассказывал потом, что морок одежды на себя набросил и прочь бегом!       Цзинь Гуаншань же тогда в ступор впал, круглыми глазами на жену лупал, а Ай Жуйи так и лежала с шёлковыми подолами, которые только самый срам прикрывали, оставляя сведённые колени обнажёнными. Ничего ей тогда не хотелось. Ни объясняться, ни уж тем более извиняться. Проораться — вот это да, это пожалуйста, за годы супружеской жизни у неё многое накопилось, она бы всё высказала, а в глаза друг другу смотреть и малозначительно молчать не по ней.       И только она так подумала, как отмерший муженёк на кровать вместо любовника залез резво, даже сапоги, золотой нитью вышитые, стащить позабыл, её к матрасу придавил, плечи сжимая, за плечи встряхивая, причёску ещё пуще руша и глядя совершенно диким взглядом, в котором желание убить читалось.       Её.       Любовника её.       Обоих — не важно.       Несмотря на все свои развлечения, здоровым мужчинам свойственные, увидеть аналогичную ситуацию в покоях собственной жены Цзинь Гуаншань ожидал в последнюю очередь. Как такое вообще возможно?..       Его жена — его! жена! жена!!! не абы какая девка, которых он потискать да помять может, не наложница даже, а его жена! — проводит ночи с другими, с какими-то непонятными другими плюгавыми слабосилками! Его жена!!!       Сколько раз Цзинь Гуаншань сам был этим «другим», тогда он даже не задумывался о чувствах обманутых мужей, но сейчас ему хотелось нагнать сбежавшего ублюдка, который позарился на чужое, и сломать ему челюсть, устроить банальнейший мордобой, чтоб зубы с хрустом и кровью повылетали, а потом!.. П-потом, потом! Потом не убить нет — доказать жене, что ни один мужчина не доставит ей большего удовольствия, чем он, чтобы даже мысль о других в голове не возникала!       И это накатившее желание, это совершенно новое для него чувство — ревность — было столь сокрушительно и внезапно, что обмерший Цзинь Гуаншань поразился.       На жену взглянул осмысленно. Плечи нежные сдавливать перестал, разжал сведённые судорогой пальцы, на ярко покрасневшую кожу глядя, где к утру синяки появятся, моргнул, отчего оцепеневшее лицо замершей под ним Ай Жуйи начало здоровый цвет возвращать. Такая смелая в начале, даже извиниться не попытавшаяся, она от его сменяющихся выражений лица, которые все возможные пытки обещали, всей бравады лишилась, но стоило ему ляпнуть: — Потаскуха… — Ай Жуйи не выдержала, расхохоталась в голос!       Скрутило её — сил нет — резко и крепко! Аж слёзы на глазах выступили! — А тебе в новинку, что ли? — с трудом отдышавшись, выдохнула она. Стук сердца перестал слышаться в ушах.       Отбросив со взмокшего лица волосы, она всё ещё задранный до колен подол зло одёрнуть хотела было, но переставший нависать над ней Цзинь Гуаншань опустился на её бёдра, придавил своим весом, так что вся ткань складками сверху собралась. Окидывая её взглядом оценщика, а не ценителя, хмыкнул удивительно спокойно и беззлобно: — А ты себя со всякими другими моими женщинами не равняй. Ты моя жена. — Жена. Жена-а-а!.. — покатала это слово госпожа Цзинь на языке, пока Цзинь Гуаншань скользил взглядом по распустившейся женской причёске, по приоткрытой в вырезе небесно-голубого ханьфу пышной груди, играющему на щеках румянцу и капельках испарины на лбу…       Злость на измену, внезапную и неожиданную, для женщины непозволительную, колыхнулась, словно язычок свечи, опустилась долу, чтобы затрепетать уже с меньшей силой, — но ревность не ушла никуда. Мысль об убийстве жены или даже о её самовольном наказании плетьми али батогами даже не посетила его: Цзинь Гуаншань воспитывался с пониманием того, что к женщине должно питать сострадание, снисхождение и проявлять уступчивость, ведь женщина от природы слабее мужчины, а в браке всегда невольно принижена, какими бы достоинствами не обладала. Однако и подобного поступка Цзинь Гуаншань не то что понять и простить не мог, но был обязан покарать за него! Это же оскорбление! И его, и его клана! — Хочешь на полтора года на каторгу отправиться? — с привычными для себя игривыми нотками, под мехом которых скрывались острые когти, мурлыкнул он, уже слабее вдавливая белое тело в постель и в жесте извинения за причинённую боль оглаживая круглые плечи под пристальным взором женских карих глаз с рыжиной у самого зрачка. — Хотя какие полтора — замужним за прелюбодеяние все два дают.       Госпожа Цзинь не стала напоминать мужу, что тем, кто чужих жён совращает, дают аналогичный срок в том же месте, говоря за себя: — Ты не отправишь меня на каторгу — это будет позором на весь орден Ланьлин Цзинь.       О родном Пэнлай Ай она молчала, не думала даже о нём. О себе подумать хотелось.       Непочтительно — зато по-человечески.       Не предпринимая бессмысленных попыток встать, она вновь попыталась хоть как-то, хоть подоткнуть под мужа подол, испытывая смущение не столько от возможности быть увиденной обнажённой, сколько от этой пикантной грани наготы, которая горячила кровь и щёки.       Цзинь Гуаншань же не удосужился ей помочь, чтобы избавить и так напряжённую ситуацию от столь острой приправы, вместо этого его паскудная физиономия выдавала величайшее удовлетворение.       О чём он думает? — Ты докажи сначала, что я блужу, — сделала попытку сбросить ответственность за совершённый грех госпожа Цзинь и только хотела было ткань нижней рубашки на груди свести, как её мягко, но настойчиво остановила мужская рука.       Поймав взгляд мужа, чьё масляное выражение лица само за себя говорило, не до конца осознавшая, к чему всё идёт, Ай Жуйи аккуратно начала: — Троих свидетелей моего прелюбодеяния вынь и положь, и пусть бабка повивальная меня осмотрит, скажет, когда у меня последний раз мужчина был, — как на духу выставила она условия и приподняла было бёдра, дёрнулась раз, другой, в попытке высвободиться и почувствовать себя уверенней, но невольно мужа подзадоривая, а тот и рад был. — Ну да я тебе и так сказать могу — четыре года тому назад у меня мужчина был, в нашу первую и единственную брачную ночь.       Ай Жуйи замуж не то чтобы рано вышла, но в возрасте неудачном.       Не было у неё тогда ни хрупкого очарования невинности, которым молодые жёны тринадцати лет похвастаться могут, ни зрелой красоты тех, кто лишь к двадцати узами брака себя опутывает.       Пятнадцать ей было — самый неприятный момент. Нескладная, высокая, руки чуть не до колен и острые коленки торчком. Бёдра плоские, грудь днём с огнём не сыщешь, — а мужчинам сегодня женщины по-модному фигуристые нравились, чтоб тело в газовых одеждах было подобно горным очертаниям в туманной дымке, Цзинь Гуаншань исключением не был. Недаром в западном крыле наложницы со служанками пышностью форм соревновались.       Через два-три года у неё наросло всё, что надо, но, вечно сравнивая себя с девицами из западного крыла, Ай Жуйи своей привлекательности не видела. И вот так она лежала на кровати, скорее ожидая наказания от нависшего сверху мужа, пока не почувствовала, как ухоженная рука легла на бедро и скользнула выше, стягивая ткань ближе к животу.       Та-а-ак!..       Стоп-стоп-стоп, погодите. Погодите. Это то самое?       Оглаживая нежное бедро под тончайшим шёлком, Цзинь Гуаншань призадумался: этот жест навёл его на размышления. Он давно уже не пользовался своими правами мужа, предпочитая скрашивать ночи в объятиях иных дворцовых и приглашённых красавиц; разрыв с Ай Жуйи произошёл естественным путем, вернее будет даже сказать — разрыва не было. Был политический брак и его консумация, которая не впечатлила ни одного из них.       С тех самых пор супруги мало интересовались связью, которая только тяготила обоих.       Четвёртая молодая госпожа Цзинь в постель его не зазывала, жила своей жизнью в личных покоях восточного флигеля, куда Цзинь Гуаншань перебрался, когда наследником ордена стал. Она молилась в храме предков клана Цзинь, ежедневно навещала его матушку, проявляла уважение к отцу, ныне носила по ним трёхлетний траур, зажигала свечи будде Амитабхе, дружила с его наложницами и в целом была идеальной женой как с точки зрения канонов, так и с точки зрения удобства для равнодушного к ней мужа.       Кто бы мог подумать, что к девятнадцати годам эта праведница найдёт утешение в объятьях его адепта?!       Ай-яй, как нехорошо! Можно подумать, он сам свою жену удовлетворить не способен — а ведь на ложе муж обязан довести свою госпожу до пика наслаждения, заставить её кричать, срывая горло, истекать соками и под конец лишиться чувств! Если этого не происходило, значит он плохо исполнил свой супружеский долг и стоит постараться ещё.       Неужели какой-то захудалый адептик решил, что способен доставить удовольствие госпоже Цзинь лучше Цзинь Гуаншаня?!       Эта мысль оскорбила даже пуще самой измены!       Нежный небесно-голубой шёлк вздымался на волнительно трепещущей пышной и белой груди никак не способной перестать тревожиться Ай Жуйи, подобно морским волнам с белою пеною, — Цзинь Гуаншань лёг бы сверху хоть для того, чтобы его убаюкало…       Его в последнюю неделю прямо-таки извела бессонница — он к жене направился только оттого, что во всех иных покоях слишком шумно, душно и людно, тяжёлая голова лишь сильнее разболится.       Кто ж знал, что такая оказия случится.       Будем справедливы: позориться на весь мир и ссылать жену на каторгу за прелюбодеяние Цзинь Гуаншань и правда не стал бы, ибо тогда ему самому могли предъявить претензии.       Но это всё равно супружеская измена. Измена — это основание для развода.       Словно прочитав его мысли, жёнушка неловко улыбнулась, а её подрагивающие пальцы потянулись к его голове. В первый миг Цзинь Гуаншаню почудилось — чтоб задушить, но нет. Лишь чтобы вытащить золотую шпильку из гуаня.       Взявшись за холодный металл, Ай Жуйи вспомнила. Наложницы все, как одна, хвалили таланты их мужа в постели, уверяли, что ни один другой мужчина прежде не мог доставить им подобное удовольствие — тут у госпожи Цзинь вставал логичный вопрос: речь шла о «гипотетических» других мужчинах или о реальных? Как бы то ни было, доставлять удовольствие на ложе Цзинь Гуаншань умел — иное дело, что, если он забирался в постель, затрахивал до потери пульса. Ох…       Кожа на внутренней стороне бедра нежная, чувствительная, но и пальцы у её мужа чуткие. И игривые. — Ты со мной не разведёшься, — легко озвучила госпожа Цзинь то, что позволяло творить ей всё, что вздумается. — Это ещё почему?       Лодыжки уверенно перекрестились за спиной мужа.       Гуань выскользнул из причёски, с тихим звяканьем упал на пол, куда его небрежно отбросила рука. Волосы рассыпались по широким плечам, укрыли полотнищем шатра. Волосы — золото с бронзой и медью, переливаются в свете свечей, в них зарылись пальцы, начали массировать кожу на затылке — Цзинь Гуаншань не удержался, едва заметно вздрогнул, выдохнул протяжно.       Приятно… Боль по всей голове распространяется и словно по волосам стекает, из тела уходит.       На губах догадывающейся госпожи Цзинь продолжила блуждать нервная улыбка, пальцы ворошили густые и тяжёлые нити волос, соскальзывая вниз, поминали плечи шею. — Почему я не дам тебе развод? — с мягкой настойчивостью повторил Цзинь Гуаншань свой вопрос.       Он слишком привык получать удовольствие в постели, чтобы столь невинная ласка могла сбить его с толку. — Я ухаживала за твоими родителями.       Почти укус в шею — зато пышно мягкая грудь ближе. — Я ежедневно выказывала уважение твоей матери во время утренних приветствий, — позволила жёнушка уложить себя на спину, придавить своим весом, провести ладонью по всему бедру, огладить и скользнуть на ягодицу. — Собирала ей росу для чая и своими руками шила ей наколенники. Все пальцы исколола…       Пожилая госпожа Цзинь ей нахвалиться не могла. — Я подносила лекарства твоему отцу в дни болезни и пробовала каждый настой.       Почивший господин Цзинь каждый день повторял, как же его сыну повезло с женой.       Ладони скользили по женской груди, тёплой и хрупкой, и сердце бьётся так сладостно часто! И его губы напротив её сердца. Кто виноват, что сердце в женской груди столь близко к соскам?       Природа…       И с губ сорвался первый стон.       Хватка на женских бёдрах стала крепче. — Я была почтительной невесткой, — послышалось с придыханием. — Я молилась будде и твоим предкам!       В отсвете свечей золотая Гуаньинь смотрела неодобрительно. Сдёрнув с себя наконец дасюшэн, Цзинь Гуаншань набросил тот прямо на статуэтку, покрывая ей глаза и оставаясь наконец наедине со своей неожиданно очаровательной жёнушкой.       Как он мог пропустить такой цветок, распустившийся прямо под носом? Смешно просто! — Я несла, н-несу по ним трёхлетний траур!.. А!.. ах!       Бронза в чужих глазах накаляется и цветом вот-вот сравняется с плавленым металлом.       Докрасна! — И ты не сможешь со мной развестись. Никогда.       Глаза в глаза.       Правда их колет — если жена носила траур по родителям мужа, али ей идти некуда, али она принесла мужу богатство, развода с ней быть не может ни при каких обстоятельствах. И пусть она хоть весь дом обнесёт, хоть языком чешет без продыха, хоть ни одно дитя не сподобится родить — муж её не выгонит. Даже понизить в статусе не сможет, наложницей сделать, иную жену взяв: бит будет. Больно бит. Унизительно.       Одежды вокруг — как кроны после осеннего листопада. И двое на ложе — нагие деревья — переплелись ветвями. — Траур по отцу и законной матушке ещё не окончен, — напомнил Цзинь Гуаншань, не торопясь и лаская поддающееся женское тело. — Я вполне могу вернуть тебя с позором в семью или продать свахе. — Я служила твоим родителям, — не согласилась чуть сводящая на переносице бровки Жуйи, которая всё это и сама прекрасно понимала. — У меня нет тяжких хворей. — Ты распутна. — А докажи… — тихим шёпотом прямо в приоткрытые губы. — Голословные обвинения тут не помогут, нужно было на горячем ловить и к кровати привязывать, — рассмеялась она, не сдержавшись, — а убить ты его уже не сможешь. Коли застиг жену за блудом, нужно её на месте заодно с полюбовником жизни лишать, тогда правым останешься. — В следующий раз так и сделаю, — поклялся Цзинь Гуаншань.       Проникновение вышло резким, болезненным — у Ай Жуйи аж пальчики на ногах сжались!       Она правду говорила, что мужчину до этого знала единожды, — любовник её иначе ублажал. У осознавшего правдивость её слов Цзинь Гуаншаня глаза чуть расширились, но тут же плутовато сощурились, и следующее движение вышло плавнее, бережнее. Безболезненней соитие не стало: напряжение из-за всего произошедшего не позволяло расслабиться, и проникновение выходило насильным. — Я не ворую. — Ты крадёшь моё терпение. Мой покой. — Твоему терпению и спокойствию позавидует будда, — попыталась намекнуть госпожа Цзинь и, с трудом расслабившись, но, так и не сумев отбросить мысли, невинным тоном добавила: — И заметь — я не болтаю попусту. — У тебя нет детей.       Да ладно?!       Ещё бы они были! — У меня есть регулы и не было выкидышей, — с толикой смущения напомнила госпожа Цзинь, чуть морщась от жжения между ног и давления. — Если не обрету бессмертие, пока мне не исполнится пятьдесят, я могу пытаться зачать. Сформирую золотое ядро, и это основание вовсе отпадёт.       И, вспоминая последнее основание для развода, твёрдо произнесла после того, как коснулась губ мужа своими: — Я никогда не ревновала тебя к бесконечным женщинам в твоей постели, Цзинь Гуаншань.       Она не ревновала.       Зато он с того самого дня взревновал её.