Слабость.

Он берет её за тонкую талию, они смотрят друг на друга самыми нежными глазами, их ладони соединены крепче стали, меж их губами сущие сантиметры, позади них сад из декораций, направленные прямо на них фонари, тишина зала и тихая, нежная, страстная музыка. — Ах, ах…нежная! Дивная! Чудная моя дама сердца, ах, как же я рад! Рад видеть вас рядом…и коль вы… Не против, хотел бы я даровать вам всего себя, — его взгляд становится ещё мягче. Сердце колотится. Музыка становится тоскливее, атмосфера романтичнее и гнетущее. Зал наблюдает в полном восторге. Горящие глаза взрослых женщин, оценивающие взгляды постановщиков, удивления детских глаз и нервные вождения пальцев по кускам одежды. — Вы — моё утешение! Я не могу принять вас и ваше сердце, нет, не могу! — девушка поворачивает голову, на её глаза наворачиваются слёзы. Она не может удержать печали, не может позволить себе сделать большее. Лишь с полной печалью судорожно дышит и всхлипывает, хватаясь за свою одежду. — Но как же! Как же?! — его взгляд печалится, брови изгибаются, а ноги надламываются. Упал. На колени. Прямо перед ней. — Встаньте же! Не смейте падать предо мной и преклонять колени! — она почти кричит, касается его рук, тянет, чтобы помочь ему встать, не выглядеть перед ней обмякшим и слабым. — Я не смею встать, пока вы не примете меня и сердца моего, — его стойкость вызывает в зрителях чувство азарта, хотя все знают конец данной истории. — Как же! Как я могу принять его? Ведь теперь у меня не только нет матушки, так ещё и достоинства и чести стоять пред вами, смотреть в глаза ваши! А ваши подарки… Они для меня обременительны, какими бы искренними не были! Вы не понимаете моего положения, барон, я… — она не успевает додумать свою мысль, когда он уже обхватывают её спину и талию своими руками. Их вновь разделяют сущие сантиметры, между ними снова пылкость, страсть, которая бывает только между влюблёнными. Кончики её пальцев осторожно опускаются на чужие плечи и грудь. — Я буду вам вашей опорой, стану вам лучшим другом, лучшим источником энергии и чести. Вы — заслуга моей жизни и моей чести, так почему вы считаете, что сами вы не имеете достоинства быть предо мной? Я на коленях перед вами! Чего же вам ещё нужно? — он припадает лицом в её тонкие ключицы, выдыхает, совсем потеряв надежды. — Я ведь люблю вас, — эта фраза ударяет ему в голову, и он, тут же потеряв самообладание, целует её в её тонкие розовые губы. Они — единое целое. Они — любовь, нежность и доверие. Они — очередной повод для Тэнэ, чтобы принять успокоительное. Зал выдает овации. У всех горят глаза, сердца бьются в унисон, музыка даёт знать о том, что всё в действительности благополучно. Аплодисменты даются в один такт, все восторженно глядят за тем, как актеры выдают поклоны и машут своим зрителям. Ещё немного, и выползают остальные актеры спектакля, зал не утихает ещё долго. Его руки трясет, глаза слезятся, внутри всё горит, хочется упасть на месте от обессиленности, умереть от того, как это глупо и жалко. Он так ненавидел это в себе. Ревность губила его. Ему было ненавистно даже думать о том, что нежные взгляды, теплые поцелуи, соприкосновения — всё это, только не ему. Не только от любви, но и от балды, может достаться кому-то ещё. Ему было больно. Ужасно больно видеть, как Дэмонтаниэль снова целует одну и ту же актрису, с которой смеётся в гримёрке. Ему было больно, когда он видел, с каким трепетом проходят очередные переглядки персонажей. Актеров. Его Дэма и очередной ласково выглядевшей девушки. Он доверял Дэму, но любить его и не ревновать было тяжело. Работать актёром театра и видеть, как твой партнёр заслуженно получает романтические роли, в которых обязуется совершать нежного рода вещи, чтобы получать деньги и находить себе новые предложения работы от других театров, было правда сомнительно. Внутри словно сущая антитеза. Кёниг был действительно счастлив за своего парня, но и одновременно готов был взорваться от того, как это отвратительно, раз за разом наблюдать за игрой актёров. И ревность давила. Правда хотелось, чтобы ему не даровали такого, чтобы не целовал чьи-то губы со страстью, чтобы… Нет, он не говорил Дэму, не закатывал истерики, не плакал, не задавал вопросов, не показывался в плохом виде после увиденного. Он исчезал сразу, как включался весь свет на сцене, избегал диалогов, которые могли вести к этой сцене, и с сожалением смотрел на людей и персонажей, которые умирали от ревности и делали из-за неё безумные вещи. Сам Тэнэ никогда не встал бы на пути своего Келлермана из-за ревности. Нет, он не стал бы говорить о том, как его сердце стучит во время этих сцен. Не стал бы даже намекать на то, что очередная романтическая роль для Дэма — это новый повод для бессонницы. Нет, Тэнэ никогда не стал бы злиться на тех актрис, не стал бы вообще ничего делать. Любя Келлермана, темноволосый актер хотел бы уберечь своего нежного от всего, и, по возможности, даже от своей ревности, которую хотелось как можно сильнее держать в себе, ведь это возникшее чувство — глупое, несмотря на поводы для обратного. Но очередной спектакль, который предстояло сыграть сегодня, новая премьера, в которой Кёниг и Дэм играют вместе, стала небольшим поводом для осознания всей ситуации со стороны актера с романтической ролью. Дэм всегда беспокоился о Тэнэ. Ему нравилось, что у них одна работа в одном театре, нравилось, что у них есть даже 1-2 спектакля, в которых они играют вместе, нравилось, что они могут уединиться в гримёрке, нравилось, что идут домой вместе, на работу вместе, на дополнительные курсы вместе. В их отношениях работа актёром не стала препятствием. Наоборот, это было таким счастьем, что они могут находиться рядом, не ссориться из-за того, что кто-то кому-то не уделил внимания, быть более близкими друг другу даже в самой теме искусства и театра. И если бы они только встретились ещё раньше, на театральном обучении и каком-нибудь вузе, оказавшись у одного мастера на одном и том же курсе, жизнь была бы ещё слаще. Но даже это не отменяет того факта, как хорошо им живётся даже без такого пункта. В действительности приятно, когда можешь подарить своему возлюбленному букет на поклоне, когда можешь хвалить его, выражать восхищение всему, что он делает не только дома, но и в театре, будучи актёром. Очень умелым актёром. Приятно и самому слышать от Кёнига то, что Дэм лучше всех. Получать дома целые корзинки цветов после премьер, приятно ходить вместе поужинать и радоваться очередному улову денег и успешному спектаклю. Чужие серые глазки выражали тоску. В этот раз у Тэнэ был нейтральный персонаж, который бегал из светлой в темную, и наоборот, стороны. К нему в сюжете было в действительности непонятное отношение. Точнее, к его персонажу. Но почему в чужих глазах царил отголосок чего-то необычного, хоть и парень не был на сцене, Дэму стало непонятно. На деле, Келлерман правда даже не думал о том, что Тэнэ ревнивый. И не думал, что его парень будет ревновать к делам, относительно работы. Для Дэмона сцена — просто сцена, игра, в которой он — это не его личность, не его чувства, не его действия. Это как видеть мир чужими глазами. На сцене он кто угодно: доктор, псих, влюбленный, убитый, но он не Дэмонтаниэль. Он не тот светловолосый парень, находящийся в гармоничных отношениях с красивым и милым Кёнигом, который выглядит грубым и грозным, он не тот парень, который любит пить по утрам кофе и радоваться тому, что выбрал хороший подарок или съездил с парнем к маме и папе. Нет. Сцена — маска. Сплошные олицетворения чужих лиц и личностей, но не его. Не он влюблен по уши в какую-то Александру, не он хочет убить Сэдрика и прочих лиц. Не он. Его персонаж. Келлерман проводил строгую черту меж этим. Его реальность не может быть связана с тем миром сцены. И такой его взгляд не мог допустить мысли о том, что Тэнэ на деле ревнивый и ему может не нравиться поцелуй с милой актрисой и партнёром, может не нравиться игривый взгляд в чью-то сторону на той самой сцене. Он даже не подумал о том, что у Тэнэ может быть другой взгляд. Не подумал, что одна работа, одна деятельность и одно направление не дают одинаковые мысли и взгляды на что-то. Все в действительности разные. Ладонями он проводит по чужой мягкой коже. Прямо перед лицом Тэнэ. Прямо на сцене, по сценарию сейчас Кёниг щелкнет, и весь табун злодеев сбежится к главным героям. Но через пару мгновений треск, пыль! И вот, персонаж милого парня шпагой помогает главному герою победить злодеев и негодяев. Но почему-то в лице Тэнэ было очевидное разочарование. Лёгкая улыбка, которая шла по сценарию, щелчок. Рука соскользает с чужой ладони. Была ли это ревность? Актерское мастерство, отточенные до идеала действия, но серые глаза, проходящиеся взглядом по шпаге, не выражали той эмоции, какую отважно выражал парень на последней репетиции в домашней обстановке. Было ли так в последней репетиции перед премьерой? Выглядел ли Тэнэ так тускло, несмотря на невероятный отыгрыш? Совершал ли он больше резких движений? Разве глядел он на актрису рядом с Дэмом, заворачивая на занавесом вбок? Что-то подсказало сердцу, что сегодня предстоит долгий диалог. Любить — не значит доверять и открывать своё сердце сразу. Но это и не значит носить бремя всего одному и страдать. Оказавшись за занавесом Келлерман за считанные секунды оставляет на чужом лбу поцелуй. Тусклый взгляд меняется странным образом. Что-то в них получает ещё больше печали, но, словно зажигаясь, те вновь выдают искреннюю радость. Ладони их почти не соприкасаются. Дэмону остаётся с улыбкой вновь выйти на сцену, стянув с себя шляпу и галстук. Их ладони вместе. Радостные возгласы «толпы», которую играют те же актёры. — Мы победили! Крах земле несчастных дней… а нам? — улыбка, нежный жест по платью. — А нам здесь честь. Любовь и слава, — ответная улыбка озаряет светлостью, и через мгновение они крепко обнимаются. Вся толпа выдает счастье, постепенно сбегаясь обняться. Занавес опускается. Зрители уже было начинают хлопать, весь зал полон восторга, но тут же по сцене пробегается Тэнэ в своей роли. Он кидает на всех усмешливый взгляд. Глядит по сторонам. Достает из левого кармана брюк бумажку. Разрывает её и выкидывает. — Да ведь любовь и слава — глупость. Кому какое дело до такого, когда спас всех, конечно, я! И был бедою, тоже я? Да и отчаянно здесь быть так долго. Теперь, так значит, счастье им, а мне —… Нет. А что же мне здесь? — выдох. Он пинает бумажку. Окидывает последним взглядом весь зал, — ап-ло-дис-мен-ты, — потихоньку разжёвывает слово. Ломает 4-ую стену, как и должен был по сюжету. И ревность, убившая не раз, сегодня отдалась в груди любовью.