Without You

      Молния от отступающей грозы сверкнула в затемнённой закатом квартире на восьмую ночь после ухода Апо. Майл обнаружил, что упражняется в улыбке перед зеркалом в ванной, снимая патчи от отеков, которые он наложил под глазами. Они соскользнули на мраморную стойку в ванной, как мокрые лепестки цветов, осыпающиеся под дождем. Он раздумывал, собрать ли их и выбросить в корзину для мусора или просто оставить там, куда они упали, вместе с растущим количеством пустых втулок от туалетной бумаги, разорванных упаковок от бритвенных принадлежностей и использованных бутылочек из-под гелей для душа.       Он поднял руку, чтобы засунуть все в корзину для мусора, но передумал. Зачем ему беспокоиться? Ведь это Апо всегда был таким привередливым, укладывая все свои средства для волос и лица именно на те места, где, по его мнению, им самое место. Майл смирился с этим, как смирился со всем, чего хотел Апо, до самого конца.       Вместо этого Майл уставился на запекшиеся остатки холодного геля на коже, который должен был превратить его темные круги под глазами во что-то похожее на нормальное, в надежде, что патчи смягчат потрепанные края его усталости. Если бы он только смог изобразить на своем лице заслуживающую доверия улыбку, у него получилось бы обмануть Тонга и Баса, заставив их думать, что с ним все в порядке. Тогда, может быть, он смог бы пережить их ночную прогулку без того, чтобы они смотрели на него с едва сдерживаемой жалостью, прежде чем он снова погрузился бы в страдание, которое было его постоянным спутником с тех пор, как ушел Апо.       Просто помни, — сказал Пи’Понд в попытке утешения, — тебе нужно время, чтобы погоревать, но постарайся не потерять себя в этом.       Майл принял его совет близко к сердцу. Им предстояла работа, и их цели не изменились. В том числе и Апо, который был другой половиной его бренда. Майл знал все это и всегда руководствовался главной целью — добиться успеха своей компании. Его родители слишком много работали, чтобы дать ему столько материальных преимуществ в жизни, чтобы он мог растратить их из-за такой банальности, как разбитое сердце.       Но когда П’Понд похлопал Майла по плечу, в нем вспыхнуло раздражение от этого жеста, за которым последовало чувство вины за то, что он так плохо отреагировал на неадекватные попытки своего давнего друга утешить его.       Со мной все будет в порядке, солгал Майл. Потому что правду невозможно было сказать даже ему.       Майл был не в порядке. Он был категорически и недвусмысленно не в порядке.       Но с Апо всё было иначе. Из них двоих Апо всегда был сильнее. Его мир продолжал бы вращаться, в то время как Майл остался бы позади, чтобы понять, как жить дальше. Что еще хуже — ему придётся найти способ работать с ним, зная, что они больше не принадлежат друг другу.       В некоторые дни ему удавалось что-то, напоминающее выживание. Он просыпался, функционировал и даже на целые минуты забывал, что Апо ему больше не принадлежит. Но затем осознание этого обрушивалось на него, заставляя его резко останавливаться, куда бы он ни шел, и лишало его самых основных функций — способности думать, говорить, даже дышать.       Апо сказал ему не преследовать его. После той ужасной ссоры. И даже в этом он послушался Апо. Он не знал, как не дать Апо то, чего он хотел, даже если то, чего хотел этот парень, превратило его самого в пепелище.       Стук в дверь его квартиры оторвал его от того места, где он находился последние двадцать минут. Вытерев лицо, чтобы прояснить свои затуманенные мысли, он снова взглянул на беспорядок на кухонном столе, обратил внимание на груду использованных полотенец и заляпанную зубной пастой душевую кабинку и просто выключил свет. От него не ускользнуло, что хаос, в который он медленно погружался, отражал полный бунт его чувств. **       Майлу следовало отдать должное Басу и Тонгу. Они сделали все, что могли.       Они водили его в популярные бары на крышах и оживленные улицы Сукхумвита, угощая выпивкой и громко обмениваясь шутками, как будто такие моменты были достаточными, чтобы скрыть подтекст, который с самого начала побудил их вытащить его из квартиры. Они разыграли смелое шоу, в то время как в глубине души считали ночь слабым лекарством, крошечной повязкой, едва прикрывающей зияющую рану в центре существа Майла.       Но Майл был таким же хорошим актером, как и они, и играл так, как ожидалось, с улыбкой, которую он отрабатывал ранее тем вечером, проглатывая безжалостные волны горечи из-за отсутствия Апо.       Лучшее, что он мог сказать, это то, что он был на автопилоте. Не их вина, что ничто не могло вылечить его от боли.       В течение нескольких дней после этого он был ходячей трещиной, заделанной по привычке.       Он ел. Он пил. Он работал.       Он устраивал вечеринки. Он путешествовал. Он улыбался.       Он делал все возможное, чтобы не быть поглощенным мыслями об Апо, даже когда активно посещал все места, куда они ходили, как будто благодаря внутреннему контролю он мог снизить чувствительность к боли об общих воспоминаниях.       А по ночам, когда он не заполнял каждую свою последнюю минуту бессмысленными занятиями, он составлял подробные маршруты путешествий по местам, в которых они всегда хотели побывать вместе — Капри, Нью-Йорк, Новая Зеландия, Мехико.       Он словно лечил свою боль тысячью порезов в надежде облегчить невыносимое давление своего горя. **       На четырнадцатую ночь после ухода Апо в небе за окнами его квартиры прогремел гром. В их социальных сетях не было и намека на потрясения, появлялись фотографии более счастливых времен, поддерживающие имидж живого и счастливого партнерства. Майл публиковал свои GNs так же регулярно, как и всегда.       В школе он блестяще учился математике и стал бы выдающимся инженером, если бы не его любовь к музыке. Ему пришлось договориться с мамой, чтобы заработать на свои первые уроки игры на гитаре. Ей хватило одного взгляда в его глаза, когда он обратился к ней с просьбой, и она поняла глубину его страсти, предложив ему заветное желание в обмен на высшие оценки на экзаменах.       Из-за этого у него было более чем среднее понимание относительной природы пространства-времени, намного лучшее, чем у обычного человека.       Но впервые это в основном эзотерическое понимание основного принципа вселенной перешло от интеллектуального к эмпирическому. Две недели, которые он провел без Апо, нельзя было сравнить ни с каким другим двухнедельным периодом в его жизни. Когда Апо вышел за дверь, заявив, что их отношения не смогут пережить непрерывных потрясений двух карьер, которые были сплетены воедино и развивались в тандеме, не стоив каждому из них чего-то фундаментального, время растянулось до бесконечности мгновений, которые отсутствие Апо освободило для него. Часы замедлились, почти остановившись, и каждое прошедшее мгновение отягощало Майла своей пустотой. Он перестал смотреть, как дождь в бессильной ярости барабанит по его окнам, и бросился на подушки своей кровати, чтобы прокрутить ленту Апо в Instagram — еще одно самосожжение, убивающее его горем.       После нескольких таких бесконечных мытарств его рот наполнился солью, а лицо стало липким от влаги, но он не потрудился вытереть нос или встать с кровати, на которой лежал. Слезы были ничем не примечательным посетителем, который приходил и уходил без предупреждения. По крайней мере, они составляли ему компанию — у окна, где он сидел и смотрел на грозу, или в душе, где они смешивались с мыльной водой, не оставляя его ни освеженным, ни очищенным. Апо проник в его мысли, как привидение, — его широкая спина излучала силу и красоту; его сужающаяся талия, образующая идеальную V-образную форму, когда он отворачивается от него в глубоком сне; упругий изгиб его задницы под руками Майла, переходящий в бесконечность золотистых ног, которые он так жадно обхватывал вокруг себя.       Майл потянул за влажные пряди темных волос, упавшие ему на лицо. Боли было недостаточно, чтобы отвлечься от другой, более глубокой, и в отчаянии он снова и снова бил рукой по душевой кабинке. Его сердце было зажато в железных когтях, которые заставляли его биться реже в безжалостных пределах его агонии. Он снова постучал по плитке, как будто мог физически вытеснить воспоминание об Апо из своей головы навсегда, и пришел к уничтожающему выводу, что он не мог избавиться от призрачного давления рук и губ Апо, как не мог избавиться от потребности дышать. Майл был полностью потерян, и это убивало его изнутри. **       Майл провел бесцельный вечер в состоянии рыбы фугу, его тело находилось в движении, в то время как разум был погружен в помехи. Каким-то образом он полностью оделся, хотя и не собирался снова покидать свою квартиру, и приготовил две чашки горячего чая, одну несладкую, а в другую добавил больше ложек меда, чем положено. Потому что пристрастие Апо к сладкому, когда он поддавался ему, не имело границ. Как и то, как он любил Майла, делая невозможной любую другую альтернативу, кроме как быть центром его бесконечного, всеобъемлющего внимания.       Майл не знал, как он будет жить в тени после того, как так долго находился под воздействием света Апо, и он увядал от его недостатка.       Он вцепился в подслащенный медом чай, вглядываясь в его мутный цвет, не уверенный, как он дошел до этого, прежде чем поставить его на стол. Сбитый с толку, он вместо этого взял свой. Две чашки и два сервиза, две пустые руки и не за кого подержаться.       У него даже не хватило духу вылить лишний чай в канализацию.       По квартире прокатился раскат грома, удаляющееся эхо его ударов слилось со звуком стука в дверь. Майл все еще держал в руке нетронутую чашку, которая теперь остывала, как будто он забыл, что люди делают с чашкой теплого чая, когда в его дверь снова ударил гром. Только это был не гром. Это был настойчивый стук костяшек пальцев по дереву. Звук ворвался в его мозг из-за непривычности того, что кто-то стучит в его дверь в высотном здании, где никто не проходит мимо поста охраны без приглашения.       И все же раскаты грома гремели за стенами его квартиры и внутри его груди, кровь бурлила в жилах Майла, как порывы ветра и воды, бьющие в окно. Стук в дверь стал более настойчивым.       Майл поставил чашку, которая начала дрожать в его руке, и открыл дверь. Там, в дверном проеме, с темно-каштановыми волосами, спутанными дождем, янтарными глазами, пронизанными бессонницей и болью, стоял единственный человек, который должен был быть не здесь, а на другом континенте, в пяти часах прямого перелета, в погоне за своей мечтой, с разбитыми осколками сердца Майла в кармане. — Апо? — спросил Майл, помехи в его голове отступили, в то время как молния, яркая и горячая, сверкнула в окнах позади него, осветив их обоих. — Майл, — ответил он с мольбой в голосе, которую Майл никогда раньше не слышал. Он стоял на пороге его дома, такой промокший, что Майл подумал, что может провалиться сквозь землю. Выражение его лица было изможденным, и он нес в себе отголоски той же необычности, которая притягивала Майла к своему центру с того момента, как он ушел. — Можно мне войти?       Майл никогда не был таким сильным, как Апо. Если он придет к нему и снова сожжёт все мосты, это окончательно разобьет его. Апо мог прокрутить каждый километр во всем мире между кончиками пальцев, пока они оба знали, что он принадлежит Майлу. — Только если ты останешься, — Майл говорил сквозь шум бури, которая безуспешно пыталась унять его слова. — Потому что без тебя я не могу…       И Апо был в его объятиях, дрожа от дождя, холода и боли разлуки, столь же сильной, как гроза за окном. — Я тоже не могу. Я не могу без тебя и никогда не смогу.       Холод от мокрой одежды пронзил Майла, когда он прижал Апо к себе. Дождь все еще лил, но сменился тихим стуком, похожим на плач самих небес. Апо крепче сжал его сильными пальцами, выкручивая рубашку Майла сзади, пока не был уверен, что она вот-вот разорвется на лоскуты. Тепло и облегчение поднялись в нём, чтобы рассеять холод и недели, которые тянулись, унылые и бесконечные, между ними, и впервые с тех пор, как ушел Апо, Майл наконец почувствовал себя настоящим, как будто он был частью этого момента, а не просто зрителем, наблюдающим, как время разворачивается и ускользает от него. — Только если ты останешься, — повторил он, и на этот раз ему ответили губы Апо.