***
Детский чистый, как узорчатый хрусталь, смех оглушал, но давал понять, что они все еще на месте и никуда не пропали. Кейл попивает теплый кофе, оседающий приятной горечью на языке, листая страницы книги, будто не замечая этого. Он полностью абстрагировался от мира, погрузившись в сюжет книги. Телефон давно выключен и убран на второй этаж, чтобы не доставали те трудоголики, которые могут напугать кого угодно, у него и его детей законный выходной, в который он может почитать, побыть заботливым отцом, а не управлять компанией. Отдых превыше всего. — Пап, мне звонит Чхве Хан. — вырывает Кейла из мира фантазий Он, указывая на вибрирующий телефон. — Не бери. Я его предупреждал. — он поднимается, разминая затекшие мышцы и хрустя позвонками, сладко зевает, выпутывая из волос Он лист березы, а потом пытается найти притихших Хонга с Раоном, оглядывая большой сад, который они сами этой весной высаживали. — БУ! — с огромной радостью в голосе и громким смехом слышится сзади, Кейл лишь усмехается, откидывая мешающуюся челку алых волос. — Ах, как страшно, я поражен насмерть. Завещаю все свое состояние тому, кто сделает мне новую порцию кофе. — Твоя речь сквозит сарказмом. — ухмыляется в манере отца Хонг, получая за это щелбан по лбу от Кейла и прижимая ладошки к пораненной кожи, смотря на родителя, как на предателя родины. — Пошли поедим, а потом сыграем в карты. Две пары озорных глаз блестят от предложенного, а Он говорит, что сегодня она точно обыграет его. Кейл никогда раньше не думал, что будет рад быть в окружении трех детей все свои выходные, скучать по ним в рабочие дни и даже что-то делать рядом с ними, а не просто заваливаться спать после длительного дня и точно также проводить выходные. Не думал, но ему это нравится.***
На этом мероприятии скучно. Вот к чему приходит Альберу через пятнадцать минут после появления на светской вечеринке. Он здесь только ради аукциона и лука со стрелами, в которые с первого взгляда влюбилась Таша, но не смогла прийти сюда одна, а в итоге вообще не пришла, отправив Альберу и уехав по работе. Именно поэтому он вынужден пребывать в обществе многих известных и неизвестных ему людей, многие из которых перед ним лебезят, что немного… выматывает. И почему это время перед аукционом так долго длится? Вот нужен же было этот лук с изрезанным иероглифами деревом и стрелами с именами людей племени. Честно, Альберу не вдавался в подробности, лишь запомнив, как он выглядит, но даже с учётом того, что лук и стрелы выглядят роскошно, он никогда не хотел бы по собственной воле иметь его у себя дома и ездить на всякие аукционы, чтобы его получить. Но делает это все только ради тети. — Не думал, что такого человека, как вы, интересуют артефакты. — мелодично раздаётся совсем рядом. Молодой парень крутит вином в бокале, даже не смотря на того, с кем говорит, а лишь изучая огромную картину на стене. Его Альберу узнает из тысячи, ведь этот образ преследовал его повсюду. Кейл Хенитьюз. Грëбанный Кейл Хенитьюз. — Могу сказать, что такого же рода мнения был о вас, господин Хенитьюз. — вместо приветствия Альберу лишь кивает, но никого из них это не смущает. Кейл продолжает изучать картину, а Альберу — его черты лица, густые брови, бледные, едва проглядывающие веснушки и мелкие морщины у внимательных красно-карих глаз. Сам не понимает почему, но продолжает вглядываться в пушистые объемные алые пряди, собранные черной атласной лентой. Представляя, какие они на ощупь, Кроссман до зуда кистей хотел дотронуться, но сдерживал себя, постоянно отвлекая сознание на что-то иное, но взор все возвращался к подошедшей персоне. — Я думаю, это копия. — говорит Хенитьюз, делая глоток своего темного вина, не отрывая глаз от полотна. Альберу даже не сразу понимает, о чем он. — И почему же? — Мазки слишком резкие, это не почерк автора. — строит из себя эксперта Кейл, а потом многозначительно хмыкает, обращая свое внимание на Кроссмана. — И я видел оригинал в Третьяковской галерее. Они оба улыбаются друг другу искренне, Альберу даже чувствует себя расслаблено, забывая о прежней вражде, хотя и нужно было вести себя собрано, подобно конкуренту. Хотя эти мысли он навязал себе сам. Альберу не знает, что должен чувствовать. Диктор озвучивает то, что не интересует Кроссмана совсем, пока он бросает кроткие, почти стеснительные взгляды на Кейла, что, подперев рукой лицо, не сводит взгляда с экземпляров, но не поднимает номер, чтобы побороться за что-то. Наконец, те самые лук и стрелы. Таша будет довольна. Альберу поднимает номер, готовый сказать, но его перебивает звонкий голос… Гребанного Кейла Хенитьюза. — Три миллиона вон. — И наша ставка взлетает с первого же лота! — диктор, кажется, уже мысленно подсчитывает сумму, которую унесёт с собой, а оттого голос выходит слишком радостным. — Шесть миллионов. Их взгляды встречаются, Кейл ухмыляется и, не успевает диктор вымолвить и слова, четко проговаривает: — Десять миллионов. — Тридцать миллионов. — все, кроме двух озорных физиономий, кто хотел этот лук и сомневались, окончательно отказались, а вот Хенитьюз — нет. Он явно хочет соревноваться везде. Это веселит. Огонь внутри разгорается, когда он видит, как медленно, неосознанно ползет улыбка вверх. Им весело. — Сорок пять миллионов. — Кейл закусывает губу, но только для того, чтобы сдержать улыбку, которая походит на оскал, но для Кроссмана кажется самой изумительной на свете. — Девяносто. — И-и-и наша ставка увеличилась в сто восемьдесят раз! Ставка девяносто миллионов раз, девяносто миллионов два… — Сто пятьдесят миллионов. — Сто пятьдесят миллионов раз, сто пятьдесят миллионов два, сто пятьдесят… — Двести. Кейл на это лишь цокает, но улыбается, будто смеётся, смотря на Альберу пристально. Товар уходит номеру двадцать четыре. Кейла в тот день Альберу больше не видел, но домой вернулся в самом прекрасном расположении духа, что вообще может быть, и вряд ли это из-за лука и стрел.***
На прогулки у Альберу просто не было времени практически всегда, но сейчас ему нужно было остыть, подышать свежим воздухом, немного подумать ни о чем, чтобы влиться в работу с чистой головой и спокойной душой. — Хн… Ууу… Плач ребенка раздался неподалёку, и сначала Альберу показалось, что ему это вообще чудится, ну не мог же нормальный родитель оставить… Плач усилился. Уставшее воображение вовсю рисовало картины того, как над ребенком могли издеваться или что похуже. Он ринулся на звук, пробегая сквозь кусты по зеленому газону, не замечая запрещающей это делать таблички. В выравненных садовником кустах сидел маленький мальчик, одетый совсем легко и уткнувшийся в колени, стараясь не издавать лишних звуков. — С тобой все хорошо? Нигде не болит? — стоя на небольшом расстоянии, чтобы не спугнуть, и улыбаясь самой искренней и милой улыбкой, что есть в многочисленном арсенале, спрашивает Альберу, протягивая руку. — Мне нельзя с вами идти. — удивительно ровно и без запинок отвечает мальчик с огромными темно-синими глазами и намокшими от слез черными прядями, а потом звонко шмыгает носом, смотря на Кроссмана без капли страха, но с недоверием. — Конечно, я понимаю. — он садится на траву, не боясь испачкать брюки и смотрит на ребенка спокойно. — Я буду сидеть здесь, ничего тебе не сделаю, но ты ответишь мне на несколько вопросов, чтобы я помог тебе, хорошо? — Я вас не знаю, поэтому не буду с вами говорить. — звонкий голос будто звучит на всю округу, но Альберу это ни капельки не смущает. — Ты знаешь номер телефона своих родителей? — мальчик сначала упорно смотрит в глаза, не желая отвечать, а потом мотает головой, поджимая губы, чтобы опять не залиться слезами. — Хорошо, а где вы с ними разошлись? — Я убегал от Хонга, а потом. Потом. Потом. Шмыг. Потом я тут оказался, а их все нет и нет. — Может знаешь как зовут твоих родителей? — Кейл. Папу зовут так. — А фамилия? — это имя сразу же напомнило о злополучном сопернике, но перед ребенком он стрался держаться, чтобы не сжать кулаки от злости. Ну или от желания увидеться. Коснуться. Прижать к себе. Его воображение разыгралось не на шутку. — Хе-хенитьюз. Вы знаете его? — по лицу догадался мальчик, сжимая свои маленькие кулачки. А как же его не знать? О-о-о, это имя у Альберу выжжено на подкорке сознания, он его никогда не забудет. Такого просто невозможно забыть, сколько бы лет не прошло. Кроссман кивает и достает телефон, чтобы набрать того, чье имя в корпорации Кроссман нельзя называть. — Прошу прощения, но не до вас сейчас, господин Кроссман. — шипит на том конце трубки Хенитьюз, его голос ослаб, но он все еще тот же до ужаса мелодичный, резкий, взбудораживающий все эмоции в теле, которые точно не должны появляться от… От него. — Вы своего ребёнка потеряли, не так ли? — Альберу не может усмехнуться, ему кажется сейчас это будет очень неправильным поступком, он спрашивает спокойно, лишь уголком улыбаясь от подскочившего ребенка. — Пап! Пап! Я тут. — кричит мальчик, услышав голос родителя. Кейл облегченно выдыхает. А у Альберу почему-то уши краснеют. — Раон, ты в порядке, нигде не ушибся? — голос Хенитьюза звучит таким счастливым, каким он не слышал его никогда. Такой нежный, добродушный, поселяющий так много чувств в груди Альберу, что сложно описать словами. Раон кричит о том, что все хорошо, берёт Альберу за руку, чтобы тот его вывел, а Кроссман говорит, где они находятся. Хенитьюз бежит. Тот самый бизнесмен, который занял лидирующие позиции по продажам, бежит, сломя голову, а за ним еще двое. По его щекам стекают слезы. А Раон сразу оказывается в крепких объятиях, которые ребенка чуть ли не душат. — Не пугай так больше. Пожалуйста, Раон. Мальчик тоже плачет, крепко, насколько это возможно с его слабыми ручками, сжимает подрагивающие плечи Хенитьюза, двое других детей облегчающе выдыхают, улыбаясь при виде зареванного Раона. — Спасибо, — кланяется Кейл перед Альберу, сгинаясь под углом в 90 градусов, стирает большим пальцем остатки слез и снова склоняется, глубоко дыша и даже улыбаясь. — Спасибо за помощь. В этот момент в душе Альберу что-то щелкает, что-то меняется, он смотрит долго, облизывая пересохшие губы и много кивает, говоря, что все в порядке, он не мог поступить иначе и все в этом духе. Это так странно. Так сильно необычно. Его главный конкурент, держащий в страхе всю компанию Кроссман, улыбался, нежно сжимая миниатюрную руку ребенка. Такой искренний. Такой настоящий. Такой, каким Альберу удалось его увидеть. И все-таки он не жалеет, что решил прогуляться в этом парке.***
Они оба не знают, как к этому пришли. Как могут так самозабвенно целоваться, невпопад шаря по телам друг друга и стараться стать ещё ближе, хотя это попросту невозможно. Холодная стена отрезвляет, Кейл на неё откидывается в немом стоне, как только Альберу целует шею, стискивает его бедра, подхватывая под них, и улетает в другую вселенную, когда его шею окутывают, а в губы впиваются остервенело, забывая о былой нежности, что витала между ними несколько десятков минут назад. Оу, кажется, не стоило пить сегодня. А может, не стоило влюбляться в этого ублюдка? По мнению двух компаний, СМИ и всех, кто знает их личности, они ненавидят друг друга, но вот Кейл седлает его бедра, потираясь пахами, и стонет в поцелуй, забираясь под синюю рубашку и оглаживая рельефное тело. Двигаясь вразброс, ловя губами громкие стоны и каждый раз пытаясь безуспешно снять лишнюю и очень мешающую одежду, они не могут отлипнуть от чужих губ. — Предпочитаете быть снизу или сверху, господин Хенитьюз? — Предпочитаю, чтобы ты молчал, но снизу тоже можно, господин Кроссман. Его страсть рвется наружу сквозь слои одежды, а Альберу всю это страсть принимает, сцеловывает покрасневшие губы, позволяет руководить процессом полностью, а сам откидывается на мягкую постель, ощущая бросающую в дрожь и контрастирующую с горячим телом прохладу. Влюбиться в этого ублюдка… Вот надо же было, а? А теперь дыши тяжело, впитывая в себя все произошедшее, отрезвляющее, ощущая тяжелое тело поверх себя и неприятную липкость тел. Это даже… Хорошо. Слишком. Слишком безумно. Что будет дальше, Альберу не знает, но с детьми Кейла он уже знаком, а там и до родителей недалеко.