зубы скрипят

***

«Пёс. Чертова собака. Пёс. Раздражающее глаз животное. Как же бесит! Ненавижу все эти раздражающие меня мысли и образы. И людей с этими шприцами, бинтами, лекарствами и безвкусной едой.»       — Что ты там написываешь, Петров? — Голос Нечаева как всегда звучит как гром среди ясного неба. Оглушает, заставляет замереть, как испуганное животное, и обернуться с бешенными глазами — помешал потому-что скотина. И Петрову оставалось радоваться, что его мысли может слышать только он сам. Иначе уже давным-давно был бы расстрелян распят, да даже брошен бы на работу в шахты даже со своим дерьмовеньким здоровьем. Бегать то он может, но совсем не на далекие расстояния, а легкие уже давным-давно подпорчены сигаретами. И никаких тебе мягких стен в карцере, нормального вида из окна в комнате, да и четырехразового питания.       — То, что не твоего ума дело. У меня же могут быть тайны или дела личного характера.       — Ну точно не здесь. И все же Сергей поднимает руки в жесте отступления. Ему совершенно было все равно, наверное, что там пишет заключенный. Его дело иногда приходить, с ним болтать и делать вид что ему совершенно не плевать. Приказ есть приказ. Может конечно Дмитрию Сеченову очень уж хотелось проверить его нервы на прочность. И он в этом преуспел и даже несколько раз похвалил за помощь. Хотя сам не планировал толком приближаться к бывшему сотруднику его дражайшего Челомея. Тут либо сыграла обида на предательство или сопутствующие после ареста оскорбления. Виктор совершенно не стеснялся в выражениях и только и делал, что ругался. Он был обижен, он был брошен на произвол судьбы. Ему совершенно не нравилось то, что его отрывали от работы, от его любимых железок и роботов. От его стихов, от его Театра и от его Ларисы. Девушка все рвалась к нему на встречу пока не поняла — все очень и очень плохо. Петров кидался на всех кто был против него. Лязгал зубами, рычал, но после того как его несколько раз покололи морфием успокоился. Больше не пытался вести себя глупо и агрессивно. Практически целый месяц у него ушел на стадию принятия ситуации и на попытку чуть-чуть приоткрыть свой защитный панцирь.       — Ты пёс, знаешь это?       — Говоришь такое каждый раз как я прихожу. Не надоело?       — Мне тут заняться так-то нечем. Вот и называю по прозвищам и с ума схожу.       — И оба пункта выполняешь на все сто процентов. Даже с запасом берешь. Мне санитары уже на тебя жалуются, а они вообще-то роботы. Скольким Вовчикам ты уже попытался вскрыть корпус самой обычной вилкой? Я уже устал считать. А они бедные даже тебе ничего сказать не могут так как ты обычный гражданский. Петров дуется как мышь на крупу, включив свой обычный донельзя недовольный режим, и прячет записную книжку под подушку. Сегодня ему предстояло выбраться на свежий воздух под надзором все того же Нечаева. Они оба не были особо этому рады, по крайней мере это дело касалось всего-лишь компании друг друга. В остальном же перспектива провести время на улице никого не раздражала. Так один в итоге устроился под деревом, куря назло недовольно махающему в его сторону Рафику, а второй же пытался подтянуться на турнике. Сидя постоянно в четырех стенах волей не волей возникает желание подвигаться. Особенно если других занятий нет. Его ведь даже не приспособили никуда. Ждали пока спадет основной поток агрессии и попытки себя покалечить снизятся к минимуму. Сергею с первого дня загрузки преступника приходилось его чуть ли не каждый день скручивать в шипящий рогалик и пристегивать насильно к кушетке. Его и кусали и царапали, даже бывали попытки лягнуть по самому важному для мужчин месту. Не получилось не прокатило. Оставалось Виктору только недовольно вращать глазами и кусать вставленный в рот кляп. Так он и себя повредить не мог и окружающих тоже.       — Ты меня бесишь. Хватит таращиться! — Попытка усилить свои мышцы быстро оборвалась и уставший бывший программист упал на землю. И остался сидеть на траве, злобно дёргая траву. Ему не нравилось находиться здесь. Ему совершенно не нравилось, что кто-то на него так пристально глазеет. Пусть то бездушные роботы во главе со сверхзаботливой Терешковой, врачи, пациенты или такие как Нечаев. В первое время хотелось просто не выглядеть нюней в его глазах. Ведь когда его стягивали, когда вжимали лицом в кушетку и руки заламывали то прибывало желание разбиться. От передоза эмоций и чувств. Это так раздражало и выводило из себя еще больше чем обычно. Может дело в неоднозначности чувств. И в том, что Нечаев пусть и бесил, но был не безразличен. Вся эта любовь, все эти эмоции что вызывали мужчины всегда пугали. Особенно такие экземпляры. Вероятно и стопроцентно влюбленные исключительно в женщин и своих начальников. Уж кому кому, а Сеченову он точно чуть-ли не ботинки вылизывал. Вечно нахваливал и практически уходил в небытие, когда заходила в редком разговоре речь о нем. А ведь им и не удавалось нормально поговорить толком. Если у Виктора наблюдались проблески хорошего настроения, то ему разрешали посидеть в комнате отдыха и практически в одиночестве посмотреть телевизор. Там он сворачивался в комочек, подтягивал на колени плед из комнаты и грыз печенье, изредка вбрасывая в пустоту едкие комментарии. Таков был у него процесс релаксации. И ведь в какой-то момент они нашли практически единый язык и темы для общения без попыток причинить вред друг-другу. А то была однажды потасовка из-за практически удавшегося процентов на шестьдесят плана побега. Тогда же пришел временный отказ на посещение столовой. Приходилось с недовольной моськой грызть свой обеденный салат с диким желанием бросить политый сметаной помидор прямо в окно. Так проходили недели. А потом и целых три месяца. И пришла осень. Противная, слякотная, уныло промозглая. Когда приходилось кутаться в свитер и греть озябшие пальцы своим собственным дыханием. Ну или же чужим если так повезет. Петрову повезло — у него перчатки были раздражающего его серого цвета, так что Сергей в какой-то момент предложил свои, а ему сунули руки прямо в лицо. Ну он и на автомате поцеловал. Прикоснулся губами к подзаживающим запекшимся костяшкам. Совсем недавно случился один не особо приятный инцидент с одним буйным пациентом, а программист оказался на его пути. Так и произошла драка. Благо хоть фингал был не на все лицо и очень быстро заживал. Да и оставалось радоваться высоким технологиям в сфере медицины, что разрабатывал Сеченов. Нечаев застыл, но не отпустил. Посмотрел сверху внизу, облизнулся голодно и прижал к дереву. Его раздражало, у него в крови плескался фонтан эмоций, но он не мог перестать смотреть на НЕГО. В эти болотистые глаза, который с каждым днем все больше и больше наполнялись жизнью. И ему нравилось как все меньше и меньше на него огрызаются. Как появляются прикосновения к плечам, тихий шепот в ухо и вот это странное: «а ты меня бесишь уже не так сильно». Все это нравилось до скачущих в груди от радости чертиков.       — Хочешь меня сожрать, пёс?       — А что если да?       — Напоминаю что вокруг камеры и я не знаю привит ты или нет.       — Уж точно не такой бешеный как ты. По крайней мере уколы мне ставят не реже. Укор в сторону Сеченова Виктор делать не стал. Ему было одновременно горячо от чужой груди и одновременно холодно от затекающей под кофту влаги. Мелко моросящий дождь особо не сопутствовал романтике, но им было совершенно плевать. Сегодня им совсем не хотелось думать о статусах «пациента» и «надсмотрщика». Гораздо приятнее оказалось целоваться, пряча лица за поднятой рукой. Гораздо приятнее оказалось быть вжатым настолько сильно, что кора с дерева отрывалась под напором и пачкала серое пальто. И им точно было плевать на курлыкающего рядом Рафика, который всеми правдами и неправдами пытался зазывать их в тепло. Потом бедный робот сдался и пошел наблюдать за купающимися в лужах голубями.       — Сука, не знал что ты хорошо умеешь целоваться.       — У меня вообще-то Лариса была!       — Просто подруга, насколько мне известно.       — Ну перецеловал я корзинку с помидорами и что…ахххх. Сергей не сдержался и откровенно засмеялся, не отпуская брыкающегося Петрова из своих рук. А тот злобной фурией уже метал в его сторону гром и молнии, пытаясь прикрыть свой стояк и смущение на лице. Как оказалось, что ему нравилось безумно, когда ТАК хорошо. И когда ТАК сладко реагируют на него. Без прикрикиваний, без злоб и без…ударов. Потому он так громко стонет, изгибается и рвет простыни, когда они промокшие насквозь возвращаются в палату. И продолжает и продолжает просить о большем, когда его с нажимом целуют во все приличные и неприличные места. Виктор использовал весь свой запас флирта, весь запас криков и всю свою невыпущенную за долгие годы страсть. Он царапался и кусался, как звереныш. Выгибался до хруста в спине, но все же насаживался на член прикрывая скатывающиеся от боли по лицу слезы. По началу ему вообще было не приятно. Да и секса снизу у него как такого практически не было. Перепих по пьяни со Штоком он и не помнил толком. Разве что практически дословно у него в голове отпечатался записанный немцем щебетарь, который ему передали потом вместе со штруделем в качестве извинений за ситуацию. Там он умолял двигаться чуть быстрее и не так лениво. Так еще и развязным голосом.       — Мхххмм…хватит тянуть уже, Нечаев.       — Наконец-то обращаешься ко мне нормально. Сергей целуется мокро и влажно, касаясь пальцами чужого члена прежде чем резко обхватить его в кольцо. Он двигается хаотично, размазывая практически в кашу любовника под собой. Ему нравилась эта узость, этот жар, эти эмоции. Он все еще не понимал как от неописуемой ненависти они перешли к этим зарождающимся чувствам. Как перестали раздражаться друг от друга. Притерлись и находили, что время, проведённое вместе пусть и в заточении в этой унылой психбольнице, даже неплохим. Как так целовались до практически потери пульса и до нескольких оргазмов. Они даже попробовали несколько поз, испортив девственность письменного стола, стены и, конечно же, кровати. А потом повалились рядом потные и уставшие. Ну и довольные самими собой. И вероятнее всего новыми отношениями. Первое что не хотел увидеть в свой утренний рабочий осмотр Рафик так это разгромленную палату. Он помигал недовольно своими оранжевыми глазами, вздохнул, пошуршал чем-то внутри и выдал «соловьиную» трель прежде чем удалиться. Месть бывает сладкой.