Последняя тарелка

Алина собирает осколки разбитой тарелки. Эту ей не жаль: обычная, белая с каким-то сероватым оттенком. Они с Зоей купили самый дешёвый набор тогда: к чему дорогие, если всё равно это временно? Их отношения казались чем-то временным даже тогда, когда они вместе выбирали посуду. В их съёмной квартире мало что было, да и, собственно, зачем им чужое? Алина чужое не принимает. Слишком гордая. Зоя, будучи той ещё гордячкой, почему-то над этим смеялась всегда. Ещё часто говорила что не ей, не Алине выбирать, потому что у неё ничего нет и не было. У Алины была Зоя. Была ли на самом деле? Назяленская кому-то принадлежать ненавидит. Ей тоже не принадлежала хотя бы на долю. Даже тогда, когда своими умелыми пальцами доводила до оргазма и затем целовала, то и дело посмеиваясь. Зачем смеялась? Алина смеется, когда нечего сказать, а человека обижать не хочется. Иронично, что Зоя такой смех не переносит: считает это проявлением слабости и глупости. Сказала бы в лицо, что не смешно. Ей даже говорить не требуется, по лицу и презрительному взгляду синих глаз и так всё понятно. Эти синие глаза можно официально назвать личным проклятием Старковой. Эти глаза она впервые видит, когда приходит на новую работу. Её считают перспективной умненькой девочкой. Коллеги в одинаковых синих пиджаках с одинаковыми лицемерными улыбками приветствуют её, а девушка в пиджаке на пару тонов темнее и с глазами ярче любого сапфира не улыбается совсем. Ни ей, ни кому-либо другому. Девушку зовут Зоя, и ей не нравится, что их начальник обращает слишком пристальное внимание на новую сотрудницу. Поэтому на второй день знакомства обливает Алину кофе и не пытается сделать вид, что сделала это случайно. Их первый поцелуй происходит в туалете на той же работе. В этом нет романтики: просто Зоя шепчет что-то вроде «заебала» и накрывает губы Алины своими. Грубовато и не очень-то вежливо, если учесть, что объясниться в чувствах иначе Назяленская не пожелала. Она в принципе в чувствах не объясняется. Они просто целуются, просто спят, просто просыпаются в одной постели. В какой-то из дней Алина готовит завтрак на двоих и около часа сидит на кухне, думая, разбудить любовницу тостом с авокадо в постель или не стоит. Ещё сочтёт это глупой банальной ерундой для влюблённых. Были ли они хоть когда-то друг в друга влюблены? Однажды Алина заболевает и не может выйти на работу. В тот день Зоя отпрашивается пораньше, приезжает и долго ругается, когда выясняется, что лекарств почти что нет. А потом покупает две пачки противовирусных за свои деньги и вечером терпеливо ждёт, пока больная всё же отважится брызнуть в горло невкусным спреем. Это можно было бы трактовать как любовь и заботу, но отчего тогда на следующий день Назяленская рявкнула из-за давней ошибки в документах? У неё в целом странное понятие о терпении. Но ещё страннее оно становится, когда они съезжаются. Их отношения превращаются в один огромный снежный ком. Зоя устаёт на работе, Алина устаёт на работе, вечером две уставшие и злые девушки пересекаются, Зоя хочет побыть одна, Алина хочет провести время вместе… Самая простая и привычная схема их конфликтов. Всё же было не так страшно, в какой момент у них начала летать посуда? У Старковой никого не было до Назяленской и вряд ли будет кто-то после. Не было в смысле духовной близости, возможности почувствовать себя нужной, значимой. Стоит отдать должное, никакого равнодушия в их отношениях никогда не водилось. Зато были крики, слёзы и долгое молчание перед попыткой помириться. В этот раз Зоя разбивает последнюю тарелку и уходит в спальню. Зато Алина так и замирает посреди кухни, окружённая осколками и растерянная. Из-за чего они в этот раз начали ругаться? Из-за того, что её, как выразилась возлюбленная, слишком много? Или из-за её собственной претензии по поводу холода и чрезмерной отстранённости? Ни слова о ненависти ни одна так и не произносит. Но читается как минимум неодобрение — в попытках Алины показать свою обиду, не говоря прямо, в том, как синие глаза Зои в моменты их ссор горят едва ли не яростью. В один день они обе не понимают, как так можно жить. В другой целуются с утра и помогают друг другу причесаться перед работой. Казалось бы, и чего так цепляться за эту Назяленскую? Да просто никого другого действительно нет. Бабушка давно умерла, друг детства Мал разорвал общение, стоило Старковой хоть чего-то добиться. Он всегда был немного завистлив и ревнив. А Зоя другая. Она не ревнует, потому что знает, что на её девушку никто посягнуть не посмеет. Она не завидует, зато гордится и одобрительно кивает головой в ответ на рассказ об успехах. Ей ничего не нужно, потому что всё уже есть. Всё или почти всё. А чего нет, того сама добьётся без чьего-либо участия. Зое нужно личное пространство. Алине нужно внимание. Зое нужен партнёр, похожий на неё саму хотя бы немного, стойкий и сильный. Алине нужен партнёр понимающий. Понять Зоя не может, и на этом уже можно было бы заканчивать. А они всё равно за что-то цепляются. Всё ещё кричат и бьют посуду, всё ещё ненавидят, при этом любя. Может, стоило бы давно всё закончить и не мучить ни себя, ни друг друга? Тарелка всё ещё разбита. Осколки всё ещё на полу. Есть теперь не из чего, но сегодня они больше и не планировали. Закажут завтра с утра доставку. Если завтра с утра вообще ещё будут вместе. Алина касается особенно крупного осколка слишком небрежно. На порезанном пальце сразу же выступает кровь. С губ невольно срывается обиженный всхлип, и без того расстроенная девушка садится прямо на пол, едва ли проследив, чтобы там не было чего-нибудь. Зоя заходит на кухню с веником и совком. Подметает быстро и точно, словно выполняет очередное задание на работе. Словно её партнёрша ей совсем не мешает. А, может, так оно и было? Сидит себе, периодически носом негромко шмыгает, только и всего. — Завтра нам будет не из чего есть, — Назяленская не спрашивает, просто констатирует факт. Тон не будничный, скорее, пустой, самую малость болезненный, и это единственное подтверждение того, что у неё есть хоть какие-то чувства. — Как мы до такого докатились, а? — Алина снова смеётся. Смеётся совсем невесело, нервно и разбито. — И что теперь? Будет здорово, если она скажет что-нибудь вроде «просто купим ещё тарелок». Но с вишнёвых губ срывается только: — Не знаю, Алина. Я не знаю. Зоя выкидывает осколки. А затем садится рядом в точно такую же позу и замирает. — Почему я тебя просто не брошу? Я ведь тебя с самого первого дня возненавидела. Скромная такая, глаза большие… И слишком мягкая. Я тебя кофе облила, а ты даже сдачи не дала. — Может быть, я уже тогда знала, что люблю тебя. — Глупости. Любовь не возникает так быстро. Потекла, когда меня увидела, да только и всего. Они переглядываются и нервно усмехаются. Выход, быть может, и есть. Может, кто-то из них найдёт в себе силы бросить другую? Разбили последнюю тарелку, в конце концов. Или в их отношениях постепенно исчезнет ненависть и всё станет хорошо? Выход им придётся искать потом. А пока что они сидят на кухне в полном молчании на расстоянии в тридцать сантиметров и даже не пытаются друг друга коснуться.