гнилые ветви

чжунли умирает от эрозии и хутао, как самое сильное очищающее пламя, предаёт его тело огню. дышит его прахом, слизывает с губ пепел его костей. в её лёгких — останки его тела, его души. и сердце бога — тяжёлое, горящее и тёплое, исчезает в её ладонях, а кровь, что с него сочилась, впитывается в её ладони. хутао предаёт тело чжунли огню, а следом узнаёт, что носит под сердцем дитя, не удивлённая ни капли, будто такой иронии и ждала. но годами позже в глазах сына вновь видит его. — ты меня не обманешь, — хмыкает она, сложив ладонь на тёмную макушку, — но давай снова сыграем. и это случается не сразу, конечно, не сразу. хутао не застала юности чжунли, не застала его взгляда. она растила родное дитя, учила его ненавязчиво, но всё же готовила к жизни. её не смущали его странности, потому что, боги, какой ещё могла быть кровь от её крови? а потом она вздохнула так, будто потеряла дитя. будто убила его собственными руками. — поиграй со мной ещё немного, — шепчет хутао в его висок и улыбается. она потеряла возлюбленного, она с этим уже смирилась. она думала, что проживёт остаток своей жизни с сыном, которого правда воспринимала сыном, своим дитя, не отголоском прошлого, а настоящим. и ему жаль, боги, ему так жаль, будто он вернулся с того света только для того, чтобы лишить её этого счастливого настоящего. он уже сказал всё, когда умер. он не сожалел, разве, может, лишь самую малость. он был бы рад чувствовать остатками своей энергии то, как их дитя касается холодного камня, как его ноги ступают по земле, как растут ступни. чжунли открывает глаза. и он никогда не был в таком ужасе от пробуждения. а потом вздохнул так, будто потерял дитя. будто убил его собственными руками. он вспарывает мёртвую землю, разрушая то, что было на ней построено. как если бы молодое деревце сгнило, уродливо изогнувшись и переломав себе ветки. как если бы плоды разбились о землю и в них начали копошиться опарыши. хутао всё так же растит сливы во дворе. деревья стали чуть выше — он помнит какими они были годы назад. ещё помнит то, как чуть скрипела дверь в её доме, — едва-едва, что человеческий слух даже не обратит внимания — но сейчас петли хорошо смазаны. он помнит так много, что это разрывает его голову, кажется не то безумием, не то болезнью. чем-то вроде проклятия, наказания, но никак не вторым шансом. вторые шансы нужны тем, кто вкусил несправедливости сполна, но чжунли жил и умер так, как того хотел. шесть тысяч лет были полны лишений и горестей, но так же тех радостей, о которых он никогда не скажет, что пожалел. он отдал свою смерть в руки человеческой дочери, чтобы её пламя поставило в этой долгой жизни точку. и то был не контракт, но признание. акт любви, желание, чтобы именно в этих руках он нашёл покой. и чжунли любил многих, но хутао стала последней. он не знает, посчитала ли она то поэтичным — быть концом божества, что застало многие жизни ещё в колыбели. но в кое-чём хутао его убедила — она похоронила чжунли, а не властелина камня. это было их личное. и пускай то эгоистично, но он был бы рад, если бы их ребёнок рос, вытягиваясь вместе со сливами. если бы его глаза повторяли её глаза и его волосы всё же были на оттенок теплее. знать, что твоя жизнь продолжается в ком-то, что эта жизнь такая же трогательная и мимолётная, как цветы — приятно. и это нечто очень человеческое, что взрастила в нём гавань и сама хутао. и хутао никогда не была глупой, а он дурил её достаточно долго — тянул как можно дольше, вытягиваясь под сливами. он не хотел отбирать у неё ничего из того, что сам подарил. ни свою смерть, ни их сына, ни прощания. тогда её проницатильность его щекотила, вызывая улыбку, но сейчас кажется проклятием не меньшим, чем его память. и он не хочет говорить "снова здравствуй", когда уже получил прощальный поцелуй. это сродни предательству, обману, который он никогда не хотел совершать. это сродни греху более тяжкому, чем можно представить. он забрал у неё дитя, лишил той части себя, что была матерью, похитил ему не предназначенную жизнь. в этих глазах — потеря, как в день, когда её руки в последний раз сжали его сердце. она просит его сыграть потерянное, доиграть хотя бы этот акт, чтобы она нашла силы смириться. родители не должны терять детей, но она потеряла. и он не уверен играет ли достаточно хорошо, смотрит ли на неё так, как ей бы того хотелось. должен ли он её утешить, должен ли просто ждать — чжунли не уверен. но хутао больше не зовёт сына по имени, чтобы не прикусывать губы в осечке, которую скрывает ненамеренно плохо. если бы это вернуло их дитя, он бы умер во второй раз — не важно как. он бы отдал всё, что у него есть, что у него осталось, чтобы не забирать то мимолётное настоящее, которое она любила.