Больше ни с кем…

Наташа не ест уже неделю. — Зато не пьет. — подмечает Женя, за что почти получает по морде. Он вообще тоже переживает, только по-человечьи эмоции выражать в Ростове, похоже, не учат. Валера подает на развод, переписывая на уже бывшую жену выслуженную дачу на Рублёвке, что путём нехитрых для Новой России махинаций, стала частной собственностью. Валера хочет быть рядом с Наташей во всех возможных смыслах. Он и так потерял слишком много времени и понял это, к сожалению, только когда мысленно представил бездыханное бледное тело на тех болотах и принялся топить этого ублюдка. Сейчас ему дали второй шанс, который он точно не упустит. Валера ставит ей капельницы с витаминами, насильно вливает пару ложек супа в день, находит лучшего в Москве психолога. Валера говорит с ней, не прекращая. Она сворачивается костлявым клубочком в кресле и смотрит на него бесцветными глазами так, будто не слышит. Он бы, возможно, уже начал сомневаться в том, что нужен ей, если бы Наташа не прижималась к нему так крепко, когда он появляется в пределах ее досягаемости. Между ними нет той страсти, которая когда-то толкнула их на секс в душном коридоре конторы, но есть такая глубокая привязанность и взаимопонимание, что без нее он, наверное, протянет меньше, чем без воздуха. Валера читает ей книги с непременно счастливым концом, Элла приводит в порядок ее волосы и заставляет съедать четверть своей порции. Валера бы не пускал ребенка к Наташе, но Элла шибко настойчивая — удержать почти невозможно. Наташа впервые по-настоящему оживает, когда Валера приводит к ней спасенного Витю. Инициатором этой встречи стал, конечно, богатый на гениальные идеи Боков: — Это ходная идея, Валер. Натале надо напомнить, шо она следак бывший. Пущай знает, шо этот пацан выжил только благодаря ей. Мальчик кидается к ней на шею, а Наташа улыбается и гладит его по кудрявым душистым волосам. — Расскажи мне что-нибудь, теть Наташ. У тебя голос ангела. — говорят пацан, усаживаясь на подлокотник кресла. У детей поразительно гибкая психика — доктор сказал, что парень не помнит почти ничего, кроме женщины, что бесконечно говорила с ним ласковым голосом и успокаивающе поглаживала щекой угловатые коленки, пока он сидел на ее шее. Наташа улыбается и что-то слабо хрипит. Делает глоток теплого чая, откашливается и начинает снова. Эта идея Жени, как и многие другие, оказалась более жизнеспособной, чем психотропные медикаменты и бесконечные рисунки карандашами с последующим психологическим разбором. Наташа стала чаще обращать внимание на Эллу, улыбаясь при виде ее лица в проеме двери, брать в руки ложку и самостоятельно вставать с кресла. Валере кажется, она стала понимать, что сильнее того страшного образа маньяка, сидящего в ее голове. В конце концов, именно она закончила эту кровавую историю и не позволила ему лишить жизни еще одного мальчика. Когда Валера в очередной раз возвращается домой пораньше, она ждёт его, сидя на тумбе у входа. Он чуть обеспокоенно опускается перед ней на колени, прижимаясь губами к сухим костяшкам пальцев: — Как ты, солнце? — знать это важно. Она могла задремать и проснуться от кошмара, могла напугаться темного угла комнаты — в момент его отсутствия могло произойти все, что угодно. Но Наташа улыбается и кивает. — Хорошо. Теперь все хорошо. Она гладит его скулы большими пальцами и притягивает ближе, робко целуя в губы. Он чувствует горечь сигарет и опаляюще горячее дыхание. Когда она проводит языком по его губам, маняще приоткрыв рот, у Валеры напрочь сносит голову. Все это время он не позволял себе целовать ее вот так, скользя языком по небу, разделяя один воздух на двоих и зубами клацая о зубы от переполняющей все существо страсти. Он делал это нежно и ненавязчиво: мазал сухими губами по виску, прижимался к щеке, собирал соленые слезы с уголков губ. Тогда ей нужна была надежная опора, а не любовник. Сейчас, кажется, что-то изменилось. А как иначе объяснить, что она зарывается пальцами в его волосы, чуть оттягивая кудри, и выцеловывает его кадык так жарко, что у Валеры выбивает воздух из легких? — На-та-ша. — он выдыхает хрипло, пытаясь воззвать к здравому смыслу. Вдруг она считает, что чем-то ему обязана за все, что он для нее делал? Вдруг это страх или помешательство? Может, попытка сбежать от реальности? В голове роится столько непрошенных мыслей, что Валерий Козырев впервые жалеет о своей выдрессированной привычке руководствоваться головой, а не сердцем. Наташа лишь шикает, растягивая его галстук, пока он скользит сухими ладонями вверх по ее оголенным бедрам. На Наташе растянутая домашняя футболка, под которой скрывается молочное белье. Ощущая под пальцами чуть колючие кружевные вставки, он без труда узнает комплект, который дарил ей несколько лет назад — штучный европейский товар, конфискованный у неудачливого фарцовщика. — А ты знала… — Валера кривовато улыбается, пока Наташа расправляется с пуговицами на рубашке, прикусывая мочку уха. — Хочу тебя с самого утра. Обутый, в пальто и расстегнутой рубашке, Козырев стоит перед ней на коленях и не может поверить, что это происходит на самом деле. В брюках уже нестерпимо тесно, он готов раздеть ее прямо в коридоре, вжать в это зеркало за ее спиной и показать как сильно, он по ней скучал. Но он не может себе этого позволить. Наташа сейчас не под алкоголем, не злая и не раздосадованная хамским поведением Бокова. Наташа сейчас сломленная и отчаянно нуждающаяся в любви и ласке. Если показывать, как сильно он по ней скучал, то только на мягкой постели. Уложить так, чтобы светлые кудри ореолом рассыпались по подушке, нежно скользить по коже руками, самозабвенно выцеловывая каждую оставшуюся с того злосчастного дня ссадину на ее коленях, следуя губами все выше и выше… Невозможная мука вот так стоять здесь, перед ней, чувствовать ее горячие поцелуи, слепо ласкать ее тело под одеждой, мечтая увидеть ее полностью нагой в его бережных руках. Поднять Наташу не составляет труда, она так похудела за это время, что кажется хрупкой фарфоровой куколкой. Он несет ее, подхватив под бедра, голым животом чувствуя жар, исходящий от ее тела, а грудью — затвердевшие соски под футболкой. — Какая же ты красивая, Наташ. С ума сойти можно. — говорит он, стянув с нее футболку и уложив девушку на кровать. В глазах Валеры чистейшее обожание, подернутое поволокой почти мучительного, отзывающегося болью внизу живота, желания. Наташа искренне хохочет и тянет к нему ладони. Они ложатся на плечи и легко скидывают с него белую рубашку, уже прилипшую к лопаткам. Валера целует каждый ее палец, следует ладонями к груди, обводя ореолы темных сосков, и легко касается остро выпирающих тазовых косточек прежде, чем стянуть с нее те самые трусы, которые так красиво смотрятся на ее хрупком теле. Последние годы он видел такую Наташу в своих самых постыдных снах, поэтому сейчас он отчаянно боится проснуться. Иногда Валера думает, мог ли Фишер сделать с ней что-то до того, как связал и бросил в подвал к остальным жертвам? Психологический портрет дает отрицательный ответ, а вот патологический страх за нее заставляет теряется в догадках. Он старается не думать об этом, пока снимает брюки, смотря как она, бесстыдно раздвинув ноги и закусив губу, поглядывает на него из-под опущенных ресниц. Он за свои годы повидал много умелых бесстыдных проституток, но ни одна не возбуждала его до предела одним лишь своим взглядом. Если быть честным, то на Наташу встанет у любого нормального мужика. Благо, Фишер — уж это Козырев усвоил наверняка — с нормальными не имеет ничего общего. А значит все его беспокойства надуманны и приукрашены. Валера склоняется над ней, вспоминая, как раньше любил дразнить ее пальцами, чуть нажимая ладонью на низ живота. Она тогда соблазнительно выгибалась, запрокидывала голову и нетерпеливо ерзала, ожидая почувствовать в себе что-то пошире двух пальцев. Он целует ее, задевая ладонью чувствительное место, и, почувствовав насколько она его хочет, понимает, что едва ли сам выдержит эту ласку. Она громко стонет, когда он медленно заполняет ее и чуть качает бедрами, меняя угол входа. Она сжимается, закидывая ногу на его поясницу, чтобы быть максимально близко, чтобы быть максимально его. — Что ты со мной делаешь, Наташ… — он шумно выдыхает, толкаясь еще и еще, чутко улавливая положительные сигналы ее тела на каждое движение: от округляющихся губ, с которых слетает очередной стон, до инстинктивно вскинутых бедер в тот момент, когда он полностью выходит из нее, чтобы скользнуть головкой по влажным складкам, плотно надавив на самый центр. Наташа кричит и кончает первая. Раньше такое бывало, и он знает ее действия — сейчас она перевернет его на спину и, лаская член, будет медленно спускаться вниз. Наташа не раз говорила, как любит доставлять ему удовольствие ртом и снизу вверх смотреть, как закатываются его глаза. Сегодня он перехватывает ее за запястье, не позволяя опуститься ниже. Как бы это не было приятно, сегодня он искренне хочет боготворить эту женщину, наверное, впервые осознав, что она заслуживает высшую степень обожания. К его удивлению, Наташа не противится. Лишь второй рукой ловит все еще твердый, налитый до предела член, и снова опускается на него, издав сладкий, как мед, вздох удовлетворения. Она влажная и горячая, и двигается она так, будто не кончала пару минут назад. В красном свете московского заката, что разливается за окном спальни, она выглядит, как произведение искусства. Он оглаживает ладонями подпрыгивающую грудь, думая о том, что она как искусная бронзовая статуя. Козырев вообще не ценитель прекрасного — он дважды бывал в Третьяковке, однажды — в Эрмитаже; он всю жизнь спал с разными женщинами, не отличая жену от очередной стажерки, трахнутой в съемной квартире на полосатом матрасе. Вот только Наташу он узнает из тысячи. Даже если ему завяжут глаза и заткнут уши. Он узнает ее по манере двигать тазом и царапать короткими ногтями шею. В ней одной так узко и она единственная сжимает его в себе так, что он готов кончить с одного толчка, как неумелый школьник, дрочащий на карточки с голыми женщинами под одеялом. Он ловит ее взгляд — полный желания и любви. Такой, за который можно продать душу кому угодно и который до основания рушит все его опасения по поводу того, что это ее попытка отплатить ему за заботу. Она продолжается двигаться, каждый раз чуть меняя траекторию, и прямо смотрит ему в глаза. Стонет, откидывает длинные волосы, прилипшие к тонким ключицам, и сжимается на его члене вновь, сильнее, умопомрачительнее. Валера ловит ее бедра, опуская на себя до основания, и для верности сам толкается глубже. Блять, как же до одури хорошо. Ее глаза округляются и буквально сияют ярче камней в ее сережках. Ее крик с придыханием и его глухой стон отскакивают от стен его московской спальни. Эта комната, наверное, впервые узнала, как выглядит настоящая, всепоглощающая любовь. После горячей ванны Валера кутает Наташу в пуховое одеяло, гладит по влажным волнистым волосам, зарываясь носом в макушку, и улыбается как дурак. Правда, недолго, пока проведя пальцем по ее щеке, неслучайно не ловит слезы. Мысленно он винит себя за этот вольный секс, за то, что воспользовался ее слабостью, и до леденящего ужаса пугается. — Солнце, прости, что… — он осекается, когда обхватывает ее лицо ладонями и видит широкую улыбку. Это истерика? Психоз? — Нет-нет. Я… прости, я просто… так скучала по тебе. Я ждала этот момент с того самого вечера в отеле, помнишь? Нашего последнего вечера. Я больше ни с кем не могла после тебя… терпеть никого не могла, даже пальцем тронуть не давала. А теперь тут ты и я просто… я самая счастливая, наверное, я… Валера порывисто целует ее, просто больше не может слушать. Слова эти будто забивают в сердце ржавые гвозди осознания упущенного времени и сотен счастливых вечеров. «Я больше ни с кем…» — а он ведь с кем попало, все эти годы он трахался с кем попало, отчего сейчас больно до одури. Валера обладает удивительной харизмой и сверхъестественным магнетизмом, делающим его, вероятно, на пару десятков лет моложе и в пару раз краше в глазах прекрасного пола. Только сейчас он понимает, что природа наделила его этим только ради нее. Чтобы он покорил одно сердце, и стал самым счастливым мужчиной. А он, вместо этого, нерационально расходовал свой талант на манекенщиц, секретарш, стажерок и даже студенток. «Я больше ни с кем…» — он думает о том, что такую Наташу видел только он, и в комнате вновь становится слишком жарко. Валера скользит руками по волосам, тонким плечам, цепко захватывает пальцами ее талию и думает о том, что это только его. Его — с того самого момента, как его по службе направили в этот треклятый Одинцовский район. Валера никогда не отличался собственничеством, не хотел набить морду тому, кто пошло глянет на его жену и даже не злился, думая, что она с кем-то другим. Он же тоже в это время был с кем-то другим — все честно. Он знал, что его жена трахается с отцом Степиного лучшего друга, а еще раньше она ездила на свидания со своим бывшим одноклассником. Он знал, что львиная доля его любовниц — замужние женщины, которые сразу после секса с ним отправятся в постель к мужу. Вот только осознание, что у Наташи в последние годы был только он, невероятной радостью отзывается в, казалось бы, уже мертвом сердце. Лежа на ее груди, он слушает мерные вдохи, выдохи, ритмичное сердцебиение и прикрывает глаза. Валера целует ее руку, пальцами поглаживает запястье и вдруг шепчет это заветное: «-Я тебя люблю». Реакция Наташи на него такая явная, что внутри ощущается чуть ли не гордость, в нем бравирует то самое мужское эго, когда она задерживает дыхание, а сердце заходится в бешеном ритме. — А я то как люблю, Валер. С ума сойти можно. — она улыбается и гладит его по волосам. — Выйдешь за меня? — Надо тебе это… — Наташа горько усмехается, вероятно, намекая на его высокое положение на службе, ее психологические проблемы и алкогольную зависимость. — Мне больше ничего не надо. — Тогда я, пожалуй, соглашусь испортить вам имидж, Валерий Евграфович. Она смеется, не зная, что все эти консультации с психологами и наркологами проходили неофициально, а в головном штабе сейчас лежит ее безусловно вылизанное личное дело. Скоро высокий начальник поставит росчерк, печать и Наталью Добровольскую вернут к службе. Пусть будет свадебным подарком.