Склонность к самосожжению

      Алёну в СМИ и в соцсетях нередко называют импульсивной, несдержанной, порой даже грубой. Мало кто знает, что вне камер и вдалеке от посторонних, любопытных глаз всё бывает ещё хуже. Что там Алёна иногда ведёт себя так, что её пламенные спичи, которыми она проезжается по судейству, даже не цветочками кажутся — так, зелёными бутонами. Вот Гоша как раз из тех редких людей, которые не просто об этом знают — наблюдали в красках. Но он, естественно, держит это в себе, никому не пересказывает даже самыми нечёткими штрихами. Давать кому-то в руки такой смачный компромат на собственную жену — зачем и на черта? Во-первых, это выстрел себе в ногу. Их и так воспринимают отнюдь не как самую ласковую пару, и ни к чему это впечатление о себе усугублять. А то ещё, чего доброго, их, как заядлых скандалистов, начнут закатывать в подвал турнирной таблицы чисто в воспитательных целях. Во-вторых чисто по-человечески так доносить на свою любимую девушку и свою жену — отвратительно, вряд ли что-то более отвратительное можно придумать. И, если по-честному, второе должно бы быть первым, и уже только этого хватило бы.       После неудавшегося флипа на нацчемпе, который отбрасывает их далеко от пьедестала, Алёна начинает беситься. Сперва потихоньку, но потом эта эмоция начинает разгораться в ней всё ярче, проступает всё отчётливее. Уже на льду Алёна начинает грызть саму себя за ошибку и вяло, отстранённо реагирует на попытки Гоши её обнять. В кике её злость и досада постепенно становятся ярче. Алёна ожесточённо кутается в олимпийку так, что едва не ломает молнию, дёргает плечом, сбрасывая Гошины ладони, и мало-помалу начинает клокотать. Гоша видит это чётко, и понимает, к чему всё идёт, и покорно убирает руки, стараясь лишний раз девушку не злить и не провоцировать. Ладно, чего уж теперь. Раз взрыв неизбежен — можно только попробовать сделать так, чтобы он произошёл как можно позже. Это включает, в числе прочего, осторожность. Осмотрительность. И рот лишний раз не открывать, как бы ни хотелось Алёну утешить и поддержать. В такие мгновения слова поддержки только хуже ей сделают, только усугубят. Нужно переждать, пока она бушует. А там уже и с утешениями лезть можно будет.       Гоша полагает, что, живя рядом с Алёной, он давно уже стал мастером по тактическому залеганию за бруствером. Возможно, даже международного класса.       Естественно, самому упасть и накрыться недостаточно. Они же с Алёной не в вакууме. Вернее, как раз Алёну-то и надо в вакуум закатать. А кругом другие люди, неосведомлённые, готовые сунуться в зону поражения, прямо головой да на подожжённую пороховую бочку. Гоша делает всё, что только в его силах, чтобы таких ходоков-камикадзе было как можно меньше. Он берёт на себя все вопросы, которые может взять, осторожно опекает Алёну, даже не пытается отобрать у неё вещи, в которые девушка вцепляется в трудовом припадке, — всё равно ведь не отдаст, только огрызаться начнёт. Ему удаётся оттянуть момент взрыва аж до самого отеля — ну а там уже что дальше по укрытиям ползать, пора идти и обезвреживать эту бомбу. Лбом, да. Способа лучше Гоша пока не знает. Зато он, в отличие от случайных прохожих, хотя бы точно понимает, когда и как осколки летят и куда уворачиваться.       Второй ключ от номера Алёны у него. Гоша отобрал его сразу по приезду, чисто превентивно, крепко подозревая, что ему понадобится. Ну, и оказался прав. Правда, радости от этой правоты никакой. Наоборот, лучше бы Гоша все эти меры предосторожности принял напрасно, а у Алёны не было бы повода злиться сперва на себя, а потом и на весь окружающий мир прицепом. Но теперь уж надо работать с тем, что есть. Гоша проскальзывает ключ-карточкой в прорезь замка и толкает дверь.       Алёна вырастает в прихожей почти сразу. Она встрёпанная, сразу же скрещивает руки на груди, словно замыкая свой контур ярости, а зелёные глаза мечут молнии.       — Тебе чего? — интересуется она, и её голос обжигает льдом. Гоша не позволяет этому себя смутить.       — Да так. Зашёл узнать, как себя чувствует моя жена. Всего-то, — говорит он.       — Твоя позорно завалившая флип бездарная жена? — уточняет Алёна. Её голос жжёт холодом ещё безжалостнее прежнего, и она, похоже, сейчас где-то на пике самобичевания. Как раз самое время её оттуда вытаскивать. — Та, которой за это ноги оторвать мало?       — Не, зачем. Без ног-то ты совсем прыгать перестанешь, а мне с тобой кататься ещё, — возражает Гоша. И видит, как Алёна обиженно вспыхивает — на это не очень приятно смотреть, а ещё меньше хочется своими руками это делать, но обидеть её приходится, чтобы произошёл взрыв. И взрыв случается — чётко, как всегда в таких случаях.       — Катись сам! Отсюда! — вскрикивает Алёна. Подлетает к Гоше и начинает яростно толкать его, бить кулаками и ладонями по плечам, пытаться выпихнуть за дверь. — Тебе плевать, да? Плевать! Лишь бы я прыгала, лишь бы выбросы приземляла, лишь бы оценку за технику эту грёбаную набирала! Смерти моей хочешь — нет, даже не хочешь, тебе всё равно, сдохну я или нет! Иди, ищи себе другую лошадушку! Эта хромая, кривая и косая! Побитая вся, с пробегом гигантским, скопытится вот-вот! Зачем тебе такая рухлядь? Низачем же, да? Ну так и слезай с этой клячи!       Гоша очень старается не слушать, пропускает все острые слова между себя, позволяет им соскользнуть водой по стеклу. Он знает — ну, по меньшей мере, верит, — что всё это продиктовано лишь Алёниной жёсткой досадой на саму себя, что на самом деле она всего этого не думает. Гоша сгребает девушку в охапку и волочёт из коридора в комнату, заваливается вместе с ней на застеленную кровать, крепко обнимает и успокаивающе гладит по голове. Алёна ругается, брыкается, требует её отпустить и даже кусает несколько раз. В эти мгновения Гоше в грудь действительно прокрадывается неуютное ощущение, что Алёна его терпеть не может, что её от него тошнит. Он зажмуривается, зарывается лицом Алёне в волосы, ощущая их привычные мягкость и запах, и твердит себе: это не взаправду, это просто нервы, скоро всё пройдёт.       Мало-помалу сопротивление Алёны слабеет. Потом она окончательно обмякает и лежит в объятиях Гоши уже смирно, молча, только тихонько дышит. Гоша терпеливо пережидает и это затишье. И наконец чувствует, как Алёна мягко касается губами его шеи — это похоже на приливную волну облегчения, накатывающую с такой силой, что на несколько мгновений даже дышать становится нечем.       — Гош, прости, пожалуйста, — виновато бормочет Алёна ему в шею. — Я просто так разозлилась из-за этого флипа! Могли хорошее место занять — а я, блин, нам всё обосрала!.. — Она снова начинает нервно вибрировать, и Гоша крепче прижимает её к своей груди.       — Эй, ну хватит уже, — говорит он и целует Алёну в макушку, знакомо и приятно пахнущую грейпфрутом. — В следующий раз всё прыгнешь. Не последний наш прокат в жизни.       — А вдруг последний? — ни с того ни с сего выдыхает Алёна. Гоша легонько встряхивает её, не понимая, откуда взялась эта дурная мысль, но точно понимая, что её надо выбить.       — Не понял. Ты собралась от меня куда-то свинтить? — строго спрашивает он. — Я вот лично от тебя никуда не собираюсь. У меня громадные планы на наш следующий сезон.       Алёна виновато шмыгает носом.       — Хочешь, я буду месяц готовить тебе завтраки в постель? — предлагает она и снова льнёт губами к Гошиной шее, мягко опаляя дыханием, так, что по коже разбегаются сладкие мурашки. — За моральный ущерб? Я тебе ужасного наговорила, прости, пожалуйста. Мне теперь придётся быть идеальной женой, чтобы это загладить.       — Идеальная жена — это робот. Робота мне не надо, мне нужна живая ты. Согласен на неидеальную, — возражает Гоша. — А завтраки и постель можно раздельно. Так, пожалуй, будет даже лучше.       Алёна смеётся тихонько и умиротворённо, прижимаясь к нему.       Возможно, и есть другие способы справляться с её тягой к самобичеванию, получше. Гоша других не знает. Но ему пока кажется, что и этот неплохо работает. Что пока они с Алёной отделываются малой кровью — нормально всё.