Одно целое

      Гэвина колотило, прошибало напряжением, как колючими разрядами тока, которые не убивали, только щекотали нервы, подстёгивали предвкушение. Возбуждали. Он медленно тлел изнутри, пока шёл к машине, задыхался от волнения, пока вёз всех домой, кипел, пока выруливал к гаражу, чтобы припарковаться. Держался — лицом, телом, — старался не выдать себя, будто и не написано на лбу, как долго, как сильно он ждал этого дня, когда они наконец будут вместе после мучительного перерыва.       Он скосил взгляд на Ричарда, который сидел на пассажирском. В стекле отражался диод, голубой, сука, как небо и как сам Гэвин. Цвет так и кричал: смотри, я спокоен, не терпится здесь только тебе. Ага, как же. Гэвин давно не вёлся на эту хуйню, а горячая, как лава, ладонь на собственной ляжке говорила, что Ричард ни капли не спокоен. Что он тоже ждёт.       Взгляд упал на отражение в зеркале заднего вида. Коннор — естественно, само спокойствие внешне — смотрел в окно, но палился чуть сильнее из-за желтизны на виске. Наверняка злился, что сегодня не его очередь сидеть спереди, что в дороге не вышло свободно касаться рук, шеи, бёдер. И только Макс был предельно честен, кривил губы, кусал их так сильно, что скин оголял белый пластик и волнами наплывал обратно, а диод на виске был алее свежей крови.       Они хотели. Все. Хотели так же сильно, как и сам Гэвин.       — Выходим? — голос был едва слышен, настолько сильно просел. Воздух, густой, как дёготь, и сладкий, как мёд, от наполняющего машину ожидания, не позволял сделать нормальный вдох.       Жарко.       Гэвин оттянул ворот свитшота и подул, чтобы хоть каплю охладиться, и услышал, как хором зашумели кулеры внутри его андроидов.       Стало жарче. Гэвин сглотнул комок в горле и первым вышел из машины, не в силах дождаться ответа.       Через секунду хлопок трёх дверей прозвучал одновременно, как и ровный шаг.       Гэвин сглотнул снова, понимая, — андроиды уже синхронизировались.       Едва он успел переступить порог, как оказался распластан по стене. Пластиковая ладонь без скина легла на глаза, но Гэвин и без зрения угадал бы каждого из своих любовников. Ричард уверенными движениями помог стянуть кроссовки, расстегнул ширинку и стянул джинсы вместе с трусами. Быстрее, чем обычно, значит, тоже терял контроль от нетерпения и желания. Макс набросился на рот, кусал, трахал языком, из-за чего Гэвин плавился и задыхался под его напором, скулил в мягкие губы и сгорал от распаляющих тело движений. От свитшота его избавил Коннор и тут же скользнул языком по соскам, прикусил до лёгкой боли, потянул штангу в правом, поиграл с ней языком и довольно затрещал статикой, когда облизал шрам под грудиной — самый длинный, грубый и самый им любимый.       Они ещё не дошли до спальни, а Гэвин уже был готов кончить: от их незатейливых ласк, от горячих корпусов, прижимающихся к телу, от электронного шёпота, поцелуев, укусов, от умелых пальцев, которые давили и сжимали так, как всегда нравилось.       — Даже не думай. — Конечно же Ричард, сраный контрол-фрик, не позволит, сначала душу вытрахает.       — Давай уже в кровать! — нетерпеливо рыкнул Гэвин и первым пошёл в спальню. Он знал, это единственная вольность, которую ему сегодня позволят, поэтому лёг, оскалился в предвкушении и поманил к себе. — Иди ко мне, детка, — бросил Максу, который вошёл первым.       В своей форме SWAT тот был горяч и опасен, будто не снайпер на службе в полиции, а наёмник, готовый вот-вот убить. У Гэвина яйца поджимались от одного его неудовлетворённого, чуть обозлённого вида, от алых всполохов на виске и таких же в глубине искусственного зрачка. Безбашенный псих, трахающийся с такой отдачей, будто от оргазма зависит его жизнь. На этой почве почти год назад они сошлись впервые. А стоило Максу снять с себя защиту, раздеться полностью, двигаясь, словно стриптизёр без шеста, показать свою сладкую задницу, у Гэвина рот наполнился слюной.       — Ну же, оседлай меня. — Три взгляда, похотливых, выжидающих, будоражили не хуже прикосновений. Кто бы знал, что андроиды, создания из пластика, металла и силикона, могут смотреть так, будто готовы поглотить.       — Лежи смирно, Рид. — Макс разделся первым, толкнул в плечо, расставил ноги, и Гэвин уткнулся носом в гладкий, чуть выпуклый лобок. Облизнувшись, он откинулся на подушку, поёрзал и раздвинул упругие половинки в стороны. Когда Макс оседлал лицо, то полностью перекрыл вид на раздевающегося Коннора и отстранённого Ричарда, но открыл обзор на узкую розовую дырку.       — Уже не терпится? — Мягкие влажные стенки туго обхватили пальцы.       — Заткнись, Рид, ты знаешь, где должен быть твой язык.       — Сучонок, — выдохнул Гэвин, вцепился в ягодицы и провёл языком по пульсирующей в предвкушении дырке. Эротичный стон послужил наградой. — Кайфуй, детка.       Эгоистичный, жадный, Макс почти всегда первым начинал получать удовольствие, сбоил от стимуляции чувствительных сенсоров в заднице. А Гэвин любил дразнить, прерываться, чтобы поцеловать панель лобка, погладить выпуклость, где мог быть член, и только потом приступал к самому главному — вылизывал нежные складочки, целовал, толкался языком внутрь, глубоко, насколько мог, а потом снова наружу. Быстро и медленно, сильно и нежно, чтобы Макс кричал и стонал, а Коннор и Ричи, с которыми он делился наслаждением, тихо стонали с ним в унисон.       Но им было мало.       Горячее дыхание погладило головку, а пальцы кольцом пережали основание, острачивая быстрый оргазм — Коннор наконец-то тоже решил присоединиться.       — Кончишь одновременно со мной, — пообещал он обманчиво-ласковым голосом. Значило это только одно — кончат они все вместе.       Мягкие подушечки пальцев погладили бока, ткань белой рубашки щекотно скользнула по животу, и Гэвин пожалел, что не может видеть почти раздетого Коннора. Пиджак, брюки, галстук он оставлял в стороне (их ему хватало и на переговорах), но рубашку снимал очень редко, только закатывал рукава по локоть, обязательно медленно, как змей-искуситель, знал, как Гэвина пёрло с неторопливого оголения бледной кожи, с имитации косточек на запястьях и множества родинок. Когда было время, он любил целовать каждую из них, прежде чем вобрать в рот красивые длинные пальцы.       Сейчас же была очередь Коннора играться. Он касался языком шрамов на животе, груди, ногах, изучал их в сотый раз, стонал, когда нежная кожа проминалась под давлением языка или когда огрубевшие рубцы тёрлись о сенсоры. И пока Коннор утолял свой интерес исследователя, Гэвин держался, но как только он наклонился к члену, облизнул головку, чуть обхватил губами, впустил глубже, прижал к щеке, позволяя насладиться мягкостью и влажностью своего рта, а потом резко насадился до упора, Гэвин задохнулся, сжал пальцы на ягодицах Макса так, что у человека остались бы синяки, и с трудом удержал себя в реальности.       Вцепиться бы в волосы, оттянуть, провести головкой по языку, может, шлёпнуть по щеке, а потом снова вставить в глубину горла, размашисто трахать, чтобы скин на лице растекался пятнами, диод полыхал адским пламенем, а сам Коннор скрипел от переизбытка ощущений. Но нельзя, не сейчас, когда они делят одно удовольствие на всех, и Гэвин только старательнее стал проникать в мокрую дырку Макса, ласкать языком и пальцами.       Ричард был последним. Он любил вначале смотреть, изучать, запоминать, распалялся от отголосков страсти, которые транслировали Коннор и Макс, от сигналов с их чувствительных сенсоров, и только потом, убедившись, что всё идёт по придуманному им сценарию (будто кто-то, кроме Гэвина, соблюдал этот сценарий), присоединялся.       — Раздвинь ноги. — Насколько послушным Ричи был на работе, настолько же самовольным в постели. В участке он чётко выполнял приказы, строго соблюдал субординацию, а вкупе со стандартной формой андроида вместо обычной одежды создавалось впечатление, что и девиантом он не был. И только здесь, за закрытой дверью спальни, Ричард показывал истинного себя и с лихвой отыгрывался за своё послушание. — Хороший мальчик.       Гэвин не сомневался, если бы Ричард сейчас мог, то похлопал бы по щеке в качестве одобрения. Доминант хуев. Единственный, кто почти никогда не раздевался, разве что слегка приспускал брюки и хипсы, чтобы вставить.       — Трахни меня уже, — на выдохе прошептал Гэвин, двинул бёдрами и разочарованно застонал, когда Коннор ненадолго отстранился, чтобы дать Ричарду возможность войти.       — Трахну, Гэвин, не переживай, — холодно сказал Ричард. — Мы все трахнем, — продолжили хором.       Начиналось самое интересное… Макс, стонущий на языке Гэвина, как шлюха, Коннор, скрипящий статикой от движения члена по взбудораженным сенсорам рта, Ричард, таранящий задницу в нечеловеческом темпе и изредка отпускающий тихие постанывания. Они все сводили с ума, заставляли Гэвина вариться в собственном теле, как в котле, плавиться воском от собственного желания, от разгорячённых тел, со страстью которых не справлялось никакое охлаждение, терять разумные мысли, превращаясь в оголённый комок нервов. Казалось, что кожа растекается от касаний, как скин, челюсть уставала, но желание доставить удовольствие пересиливало. В паху пульсировало болезненное возбуждение, которое проникало всё глубже с каждым движением языка Коннора по члену и с каждым толчком Ричарда внутри. В плену собственного удовольствия Гэвин чувствовал себя безумцем, готовым сгореть до тла, ведь так приятно. Настолько, что в уголках глаз собрались слёзы, а пальцы на ногах поджимались; настолько, что кожа покрылась мурашками, а по телу дрожью прокатилась волна наслаждения; настолько, что готов был начать умолять.       Но он молчал, стонал, плыл на волнах удовольствия, растворялся в них, в единении со своими любовникам. Гэвин знал, что три красавчика-андроида полностью принадлежат ему. Он в свою очередь всецело отдавался им. В своей синхронизации они сливались чувствами, сознаниями, на мгновения близости становились единым целым, чтобы разделить удовольствие на всех. Каждый из них чувствовал другого: движения языка внутри Макса, нетерпеливые толчки в рот Коннора и внутренний жар от проникновений Ричарда. Когда его андроиды соприкасались сознаниями, проваливались в коннект, Гэвин больше ласкал не одного, он ласкал всех и отдавался всем, получал физическую, эмоциональную отдачу, какую не дал бы ни один человек в мире. Лучшей музыкой было звучание сбоящих электронных голосов, лучшим видом — оголённые белые панели, с которых слетал скин во время наивысшего напряжения системы. Его андроиды ломались, проваливаясь в оргазм, а Гэвин ломался вместе с ними, изливаясь глубоко в горле.       На несколько минут мир потерял цвета и звуки, или Гэвин не выдержал и ненадолго потерял сознание, как часто было во время подобных «заездов». Всего один секс, который выжимал досуха, оставлял после себя усталость и звон в теле, слабость в ногах и расслабленность, словно тело рассыпалось на клеточки, а потом собралось вновь.       — Охуенно, — довольно выдохнул Гэвин, пока смотрел пустым взглядом в потолок. — Как же я скучал.       — По нам или по сексу? — уколол Коннор.       — По вам, по сексу и по сексу с вами, — посмеялся Гэвин и потянулся, чтобы поцеловать губы, раздразнить сенсоры на чужом языке, снова приласкать чудесный чувствительный рот.       — Очень хорошо, Гэвин, ведь мы тоже соскучились. И если ты думаешь, что после месяца ожидания мы ограничимся одним разом, то ты очень сильно ошибаешься, — сказал Ричард и многообещающе оскалился.       — Ты наш, — подключился Макс, сжал подбородок и повернул к себе, — и сегодня мы возьмём от тебя всё, — чем дольше он шептал, тем ярче загорались красные искры в глубине тёмных глаз.       Завороженный словами, Гэвин кивнул. В следующий раз он десять раз подумает, прежде чем соглашаться на такую длинную командировку, ну а пока… А пока он порадует своих любимых андроидов, потому что не сможет иначе, все они — части единого целого, которые больше не могут друг без друга.