Чересчур

      — Слышь, мелкий, подь сюды, — окликнул Рафаэль Микеланджело, и у того на секундочку душа ушла в пятки: брат обнаружил какую-то старую шалость? Или заметил, что Майки снова брал без спросу его дорогие акварельные карандаши?       Но обошлось. Даже наоборот — он принёс неожиданный подарок. Те самые роликовые коньки, что недавно подобрали с помойки, и они, разумеется, не налезли ни на кого, даже на младшего: Раф их как-то раскурочил, снял крепёж с колёсиками и приладил на собственноручно перешитые на нестандартную черепашью стопу ботинки. Майки наспех зашнуровал, в нетерпении поднялся, вцепившись в кладку на стене, будто кот — отлично!       Хотя, чего отличного? На коньках он даже стоять ровно не умел, не то что ездить. Черепашонок давно освоил велосипед и самокат, лихо гонял на скейте, а вот роликов раньше просто не перепадало. И теперь он чувствовал раздрай: внутренняя неуёмная энергия уже бурлила, требуя просто оттолкнуться и лететь навстречу захватывающим впечатлениям, а многочисленные шрамы напоминали, что так сразу ничего не выйдет.       — Ну чё ты скис, снимай, сейчас пойдём учиться, — Рафаэль присел и сам расшнуровал ботинки-коньки.       Перрон на старой, заброшенной станции метро неподалёку от Логова уцелел прямо прекрасно: мальчишки только заменили несколько выбитых по центру мраморных плит, забрав такие же с краю, а крупные трещины и сколы залили цементом. Теперь это широкое и ровное пространство служило им площадкой для катания на всём, что только есть — главное не зазеваться и на ржавые рельсы не слететь. Майки заливисто хихикал, ловя своё раскоряченное отражение в кафельных стенах: отклячив зад и еле удерживая равновесие, он одной рукой хватался за брата, а второй размахивал, будто пытался не поехать, а взлететь.       Рафаэль проявлял просто чудеса терпения. Став ходячей опорой, скупо, но чётко объяснял, что надо делать, а когда начало потихоньку получаться, даже подбадривал. Майки честно старался смотреть под ноги, но так и тянуло любоваться старшим. Раф такой очерепашительный! Надёжный, верный, заботливый. Следовал по пятам живой мускулистой скалой, страховал уверенными руками, советовал низким рокочущим голосом. Прокатившись самостоятельно первые несколько метров, Микеланджело с разгону повис на его мощной шее, впечатал в прохладную щёку благодарный поцелуй.       — А-а-а, Раф, там кто-то есть!! — доехав до конца перрона, Майки к своему ужасу заметил в темноте, до которой не дотягивала лучи слегка мигающая лампочка, что установил тут Донни, чьи-то глаза!..       И ладно бы то были вездесущие крысы. Или кошка, забредшая в подземку. Да хоть собака. Но глаза большие — точно больше, чем у них самих, хищно-округлые и ярко светящиеся в темноте. Они бликнули лишь на миг, но Майки этого хватило, чтобы потерять координацию, едва не шмякнуться в колонну, запнуться о какой-то мусор и кубарем прокатиться, даже как следует не сгруппировавшись. Когда он судорожно вскочил на колени, Раф уже был впереди: сам как дикий зверь, он ощетинился саями и грозно скалился во тьму.       — Да никого там нет, — выдал он вердикт, прислушавшись и принюхавшись. — Тебе показалось.       Может, и показалось. Но только настроение улетучилось — падая, Микеланджело пребольно стукнулся обо что-то бедром. Под шортами наливался коричневато-баклажановый синяк, за который Лео будет долго и муторно отчитывать, Донни молча и многозначительно поджимать губы, нанося заживляющую мазь, а папа… папе лучше это безобразие вообще не показывать.       — Далеко собрался? — скептически фыркнул Рафаэль, когда Майки, стащив ролики и ухватив их, как подстреленную дичь, за шнурки, похромал в сторону дома. — Залезай давай, — он развернулся, подставив панцирь. Майки прижался всем сердцем. .       — Мне страшно, — пришёл он той же ночью к Рафу в спальню. — Что это могла быть за тварь?       — А хрен её знает, — тот смачно зевнул и подвинулся, освобождая место в гамаке.       — Расскажи мне что-нибудь, а то я заснуть не могу. — Майки не надо было приглашать дважды: он притулился на чужом-родном плече.       — Чё тебе рассказать-то? — Раф накрыл его тонким, местами словно погрызанном хрен знает какими тварями одеялом.       — Ска-азку, — мечтательно протянул черепашонок.       — Пф, сказку… — хмыкнул Рафаэль и надолго умолк. Майки уже думал, тот вырубился и вот-вот захрапит, когда он начал: — Короче, давным-давно в далёких-далёких…       — Галактиках?       — Не перебивай! — щелкнул по носу. — В далёких-далёких джунглях жили-были медведь с мартышкой. И были они, типа, два друга. Вот однажды впёрлось мартышке пойти на лианах кататься, они и пошли.       — Медведь тоже катался? — не верилось Майки.       — Не, просто рядом стоял. Вдруг в густых-густых и тёмных-тёмных кустах они увидели большие-большие глаза!..       — Раф, ну зачем! — пискнул Микеланджело и зарылся лицом у него над ключицей.       — Ты слушай дальше, не ссы, — прихлопнул брат по панцирю. — Медведь такой говорит: а ну садись мне, мартышка, на спину, ща разберёмся, кто там борзый такой. Сунулись они в те кусты, а там ма-а-аленькая зверушка сидит. Они ей: ты, блин, кто?! Она им: мышка. А чё у тебя глаза такие большие? А потому что я тут сру!       Майки не мог остановить всполохи хохота, аж пока не сморило. Спать рядом с Рафаэлем — как у подножия доброй зелёной горы. .       Всё утро младший был дико занят — рисунок малевал. Акварельные джунгли с жирными карандашными линиями лиан, фломастерные красный медведь с оранжевой обезьянкой, а в тёмно-гуашевых кустах — смешные жёлтые глазищи флуоресцентным маркером для выделения текста.       — Рафи, это тебе, — влетел он с едва подсохшим шедевром в комнату с гамаком.       — Тебя стучаться не учили? — вдруг грубо рыкнул Раф. — Какого ты сюда вломился, как к себе? Даже не думай сегодня опять припереться.       — Но я тебе рисунок принёс… — расстроился Майки, выпятив губу.       — Давай сюда, мелкий, — небрежно выхватил листок. — Если туалетная бумага кончится, пригодится. И не называй меня Рафи!       Микеланджело сбежал обиженным.

***

      — Слышь, умник, покажи, — наклонился Рафаэль над запчастями, которые Донателло ровненько, как на иллюстрации в учебнике для механиков, разложил на промасленном куске брезента в мастерской. Донни тихо цокнул языком и незаметно закатил глаза — как же он не вовремя. Уже мозги закипали от того, что никак не удавалось устранить неведомую поломку.       Недавно парни притащили в Логово старый «фиат», который кто-то бросил гнить на обочине за разрушенными многоэтажками социального жилья в Бронксе. Тот был, понятное дело, не на ходу, но не «убит»; возникла идея привести его в порядок. Сразу же срезали верхнюю часть кузова, превратив его в кабриолет — иначе внутри было не развернуться. И конечно же, никто не рискнул бы высунуться в этой тачке на поверхность — рулить собирались исключительно по дну нерабочего засохшего отстойника. Тот был размером с бейсбольное поле, только с колоннами — похож на подземную парковку. Ну и плюс к нему примыкал тоннель с ровным полом метров так четыреста-пятьсот, который специально уже расчистили.       Рулить Донни хотелось очень, но ещё больше хотелось оживить «фиат» чисто из научного интереса. Он проводил в мастерской всё свободное время, и почти добился своего. Оставалась какая-то ерунда с редуктором заднего моста: тот выглядел исправным, но на скорости начинал угрожающе стучать, а однажды вообще заклинил, что застопорило кардан и привело к аварийному торможению. Донателло разбирал его далеко не впервые: уже и зазоры отрегулировал, и трансмиссионное масло перезалил, и даже сменил все подшипники, а «фиат» и ныне там.       — Дык тут же на ведомой шестерне главной пары скол, — сунул Раф под нос зубчатый диск, внимательно осмотрев детали. Да, он тоже прекрасно разбирался в механике, читал журналы про авто и мотоциклы, даже справочники по ремонту. Но в мастерскую наведывался исключительно под настроение, которое у Рафа было непредсказуемым, как выбросы плазменных протуберанцев на поверхности пульсирующих красных гигантов. Конкретно эту машину он помог исправить примерно на треть.       — Ох, твой же адронный коллайдер! — выругался Донни, натянув поверх очков усиленную оптику, наведя резкость и таки заметив дефект. Из-за плохого зрения ему бывало сложно обнаружить что-то подобное. — Ну всё, про покатушки можно забыть, машина ремонту не подлежит.       — Чё это не подлежит? — аккуратно вернул Рафаэль шестерню на место.       — Потому что она слишком старой модели, их давно перестали выпускать, а вместе с ними и редукторы подходящего типа, с этим передаточным числом, — тяжко вздохнул Донателло. — Другие сюда никак не подойдут, только от такого же «фиата» или ещё пары аналогичных.       — Так давай найдём такой же и скрутим оттуда, делов-то, — Раф окинул машину оценивающим прищуром. — Зря ты, что ли, здесь столько ковырялся?       — Легко сказать, найдём, — Донни грустно усмехнулся. — Разве что на свалке металлолома.       — На свалке так на свалке, — пожал Раф широкими плечами. — Погнали в Куинс?       — Кто нас туда отпустит? — При упоминании Куинса зачесались ладони: там были крупнейшие в городе кладбища автомобилей. Только соответствующие районы в том боро были не сказать чтобы благополучными.       — А у кого мы будем спрашивать? — подмигнул старший брат лукавым зелёным взглядом.       — Отец нас убьёт, — заговорщически разулыбался Донни.       — Не убьёт, если Сплинтер-младший не заложит, — Раф закинул в уголок рта зубочистку. — А от него уж как-нибудь отмажемся.       Через полчаса, соврав Леонардо, что поедут в Куинс за каким-то едва не жизненно необходимым для лаборатории гербарием, оба уже рассекали прогретую после жаркого дня темноту на крыше вагончика надземного метро, что нёсся по мосту Куинсборо. После перебежали безлюдный пустырь, слегка позвякивая наспех уложенными в рюкзак инструментами — и вот уже по-хозяйски разгуливали среди ржавеющих транспортных пирамид, без труда перемахнув забор из сетки-рабицы.       Света с нависающей неподалёку эстакады вполне хватало, чтобы полузвериное мутантское зрение, прекрасно видящее в потёмках, позволяло не использовать фонарик. Братья вышагивали, что по ярмарке, присматривая модель. Наконец нашли: к счастью, на том краю свалки, что подальше от вышки-сторожки с горящим неоновой лампой окном, и вдвойне к счастью, что не слишком глубоко под остальным металлоломом.       Донателло аж протёр очки и завороженно смотрел на Рафаэля, который с некоторой снисходительностью отодвинул его в сторону, а сам довольно легко и почти бесшумно освобождал нужную тачку из-под завала. Стальные мышцы перекатывались под взмокшей от работы кожей, он был похож на какого-то древнего супергероя из народных мифов. Раф такой восхитительный! Решительный, сообразительный, смелый. Донни по самые уши заливало счастьем от того, что Рафаэль его брат.       Когда тот выудил машину, хотелось полезть обниматься, но надо было спешить: вытащив инструменты, Донателло проворно слил остатки уже загустевшего масла, отсоединил карданный вал, снял задние колёса и приступил к тормозным барабанам. Но не тут-то было — пережатые болты не поддавались, оказались, как говорится, «пригоревшими». Ситуацию снова спас Раф: отобрав баллонный крестовой ключ, скрутил упрямые болты в два счёта. Его крепкие пальцы сами по себе были инструментами. Донни осталось лишь демонтировать полуоси да снять драгоценный редуктор, отцепив его от моста.       И надо ж было такому случиться, что местная шавка — помесь овчарки с двортерьером — вознамерилась совершить свой собачий обход вверенной под охрану территории ровно в тот момент, когда черепахи собрались возвращаться. Увидев невиданное, такой истошный лай подняла! А точка выхода неподалёку от светящейся вышки. Парни бежали со всех ног, но матерящийся сторож успел им наперерез: вооружённый фонариком, но вдруг не только ним? Раф сориентировался моментально — толкнув Донни к обходному пути, эпическим рывком обрушил часть железной пирамиды и завалил проход. Причём, сделал это с таким громогласным рычанием, что сторожу по-любому пришлось исподнее менять. .       Уже на Манхэттене отзвонились по че-фону Лео, что они рядом с домом, и зависли на крыше: в тени билборда и с шикарным видом на Бродвей. Осоловевший от адреналиновой эйфории Донни жался к Рафу под бок, тыкал пальцем в тусклые, засвеченные огнями Большого Яблока звёзды и почему-то о космосе щебетал. О чём же ещё можно говорить с таким героическим сегодня братом, как не о космосе? Мечтал вслух, как они могли бы починить целый шаттл, попадись он им вдруг, и отправиться в путешествие на орбиту.       — Ты же хочешь на орбиту? — влюблённо заглядывал Рафу в бликующие салатовыми искрами глаза.       — Кому я там нужен, Дон! — тот криво ухмыльнулся и обнял младшего за чуть подрагивающие от предрассветной сырости плечи — из-за худобы он с детства был мерзлявее остальных. — Таких не берут в астронавты.       Донни прильнул ещё ближе. Сидеть рядом с Рафаэлем — головокружительно, как уже в невесомости. .       На следующий день Донателло нашёл его в качалке тягающим неподъёмные гири. Новый редуктор ещё не подсоединил, но успел раскрутить и порадоваться его отличной сохранности. Из щемящего душу чувства благодарности он решил подарить брату то, что приберегал для себя.       — Раф-Раф-Раф, — замельтешил он вокруг пыхтящей фигуры. — Смотри, что у меня для тебя есть! Я ремешок заменил, чтобы тебе не давил на запястье, тут можно отслеживать пульс, давление, сатурацию и…       — На кой мне эта херня?! — он рявкнул так, что Донни дёрнулся.       — В смысле, на кой… то есть… — стушевался, сбившись с мысли, всё ещё протягивая навороченный фитнес-браслет. — При занятиях спортом очень полезно же…       — Я и без твоих девчачьих фенечек нормально занимаюсь, — процедил Раф сквозь сжатые зубы. — Ой, ладно, давай уже, а то разревёшься, как ты у нас умеешь. Всё, брысь отсюда, умник, не мешай!       Донателло ушёл озадаченным.

***

      — Слышь, бесстрашный, чё не спишь? — одним своим невинным по сути вопросом Рафаэль сбил с такой тщательностью налаженное Леонардо глубокое, осознанное дыхание. Таки подловил. Как Лео ни старался двигаться беззвучно, всё равно брат каким-то образом обнаружил его посреди ночи в пропахшем благовониями додзё при тусклом свете единственной свечи.       Длинно выдохнув измотавший негатив, Лео попытался восстановить самообладание. Хотя как его восстановишь, если день не задался с самого начала? Прямо с утренней тренировки, на которой сенсей показал такую долгожданную, но — чёрт! — до чего же сложную комбинацию ударов его собственного авторства. Леонардо был о ней давно наслышан. Несколько раз видел, не веря собственным глазам, что живое, плотное тело из костей и мышц вообще способно совершать такие движения, будто оно молниеносный призрак. И вот когда наступил сакральный момент это освоить, вдруг опозорился перед всей семьёй: его собственное тело отказывалось слушать приказания разума, руки и ноги не успевали отреагировать на импульсы мозга, и превратили чудеснейшую, уникальнейшую технику отца в какую-то никчемную и жалкую пародию.       Лео буквально трясло. Этого просто не может быть. Он старший сын, он лучший ученик, он искуснейший среди братьев воин. У него нет права на такую ошибку, он не позволит себе проиграть. Он будет не спать сутками, тренироваться часами, пока либо не свалится в изнеможении, либо не добьётся от своих предательски непослушных в этот раз конечностей идеального результата. Но отца он не подведёт.       — Ну чё ты паришься? — Раф приблизился, легко боднул кулаком. — Ни у кого с первого раза не получилось. И со сто первого не получится — батя такого наворотил! Надо время, чтобы это выучить.       — Вот я и учу, — упрямо нахмурился Леонардо, пряча глаза. Да, правда: облажались сегодня все. Но им-то можно, они всего лишь младшие братья. А ему нельзя.       — Рассказывай, на чём застрял, — Рафаэль вальяжно уселся на татами, откинувшись панцирем на стену, обшитую досками, которые сплошь в отверстиях от метательного оружия, и сложил на пластроне руки. Всем своим видом демонстрируя, что чёрта с два теперь отсюда уйдёт.       — На ударе локтем после вынуждения противника к высокому блоку, — неожиданно сам для себя признался Лео. И позорно сдувшись, позволил себе перерыв, опустился рядом. Впрочем, с кем же ещё, если не с Рафом, об этом поговорить? — Помнишь, когда мы уходим от предполагаемой атаки в сторону, потом совершаем прыжок и обрушиваем косой пробив «молотом» сбоку в висок, тут же обратный круговой удар передней ногой с разворотом на все триста шестьдесят градусов?       — Ну? — Раф понимающе кивнул.       — Сразу после этого нужно замахнуться одновременно двумя руками на разных уровнях, совершив обманный манёвр, будто целишься рёбрами ладоней, чем заставить противника инстинктивно выставить блок обеими его руками и открыть зону нижних рёбер, — Леонардо нервно тёр пальцами лоб. — Я не успеваю, ты понимаешь? Не успеваю перестроиться и вмазать локтем по животу или печени, не напоровшись на сбив. Может, у меня голова кружится после того полного разворота? Или даже не знаю…       — Так чё, предлагаешь сводить тебя на карусельки, чтобы вестибулярку потренировать? — унизительно посмеивался Раф, царапая зелёными колючками взгляда. — Или возьмёшь себя в руки и догадаешься потренироваться с кем-то в паре? А то ведь демоны в твоей голове всегда кажутся тебе дохера быстрыми. Может, на самом деле ты давно уже успеваешь сделать тот удар под блок?       Пламя свечи потрескивало в навалившейся тишине, на дерзком лице напротив заиграли блики. Ладно, вызов принят.       — Вставай, — Леонардо с некоторым облегчением узнал собственный неоспоримо-лидерский тон. Рафаэль неожиданно послушно занял боевую стойку.       О, младший брат не играл в поддавки! Он Лео спуску не давал, ожесточённо наступая и мгновенно реагируя. Он сам крутился по додзё лихим и быстрым демоном, дразняще прожигая глазами. Его блоки были нерушимы, ответные удары более чем ощутимы, а амбициозное упорство, с которым он жаждал победы, вздымало жаркий конкурентный дух. Ну нет, Лео не уступит, ни за что не уступит! С каждым повтором он прыгал всё выше, вскидывал руки резче, пробивал ногами дальше.       И самое сложное при этом было не следить за правильной последовательностью приёмов в связке и не контролировать обжигающее лёгкие из-за бешеной скорости дыхание. А не отвлекаться на брата. Раф такой удивительный! Горячий, быстрый, уверенный. Лео смотрел на него и смотрел, не в силах оторвать взгляд. Буквально залипал на то, до чего же он красивая, почти непобедимая и даже в чём-то эстетичная военная машина. В этой внезапной романтике тайного ночного сражения при свечах Рафаэль сам по себе казался ожившим боевым искусством.       В секретной отцовской комбинации всё решали доли секунды. Тело в конце-то концов поняло, что от него требуется, перевело часть действий на рефлексы, и Леонардо действительно почти удалось попасть локтем Рафу в живот. Осталось ещё чуть-чуть, лишь немного ускориться, выполнить слегка невозможное, будто прыгнуть выше панциря. Лео поспешил, опрометчиво нарушив технику, и тут же поплатился: ещё в полёте понял, что стопа приземляется под коварным, опасным углом. Ну всё, это растяжение связок. Если вообще не вывих лодыжки.       Гравитация почему-то передумала притягивать его массивное тело к земле и волшебным образом задержала на весу. Те самые доли секунды понадобились, чтобы ощутить себя в пространстве и ошеломлённо осознать: Рафаэль его что, на руки поймал?..       — Так, давай мне только без этого, давай ноги тут не ломать, — осторожно опустил он Лео на татами, сбивчиво дыша. — Завязываем на сегодня, хорош. .       Не спалось категорически. Обоим. Побродив по притихшему Логову, уняв разыгравшийся после активности аппетит на кухне и выпустив остатки пара за бильярдным столом, братья осели на диване в гостиной. Раф нащёлкал по телеку рестлинг. Лео терпеть не мог рестлинг, но после всего случившегося согласен был пялиться вместе хоть на балет.       — Фу-у, кто так бьёт! — взвыл Рафаэль приглушённо, чтобы не разбудить остальных. На экране уже был просто дешёвый цирк, а не драка.       — Не понимаю, зачем ты это всегда смотришь, — лёжа на диване боком, Леонардо умостил гудящую от усталости голову на братских коленях.       — Ну как зачем? Чисто поржать, — хохотнул Раф, играя жёсткими, мозолистыми пальцами с концами синей маски. — Этих придурков хоть Дон, хоть Майки уделали бы одним мизинцем. Причём, мизинцем ноги. Причём, левой.       — А я? — вырвался из Лео глупый, необдуманный вопрос.       — Ты бы ваще мокрого места не оставил, — ответил Раф с таким уважительным придыханием, что вера Леонардо в собственные силы взорвалась внутри, будто вулкан.       Он широко, счастливо улыбнулся. Слушать похвалу Рафаэля — как нежиться под чистыми и освежающими потоками водопада. .       Лео без раздумий пожертвовал ещё несколькими часами сна ради того, чтобы кое-что успеть до пробуждения Рафа. Пальцы уже сводило судорогой, но он неутомимо тёр и тёр металл. Самая ходовая, самая любимая пара саев брата, которую он втихаря утащил из оружейной, сияла, будто две вспышки молний. О лезвия теперь можно было порезаться, даже если неосторожно на них взглянуть. Леонардо не жалел лучшей полировочной пасты, добавляя её снова и снова на отрез шелковистой замши, наводя финальный лоск.       — Кто ж тебя, блин, просил?! — нагрымал Раф из-за спины, почти что напугав.       — Я всего лишь их наточил, я просто… — Лео крайне редко не находил слов. — Тебе же вечно некогда.       — Знаешь что, если тебе нехер делать, в следующий раз катаны свои надрачивай, — сердито отобрал блестящие как никогда клинки. — Или нунчаки с посохом оближи. А за своё оружие я отвечаю сам, ясно тебе, бесстрашный?       С угрожающим свистом воздуха прокрутив саи в ладонях, Рафаэль гневно вставил их в крепления за панцирем и вышел, хлопнув дверью.       Леонардо остался растерянным.

***

      Рафаэль заперся в своей комнате на массивную щеколду и плюхнулся на кресло-мешок, забившись в самый угол, аж за мятый и ободранный железный шкаф из школьной раздевалки. Чтобы никто не мешал опять и снова подумать. На охренительно важную тему: почему он такой мудак?       Ему повезло, бесконечно повезло иметь трёх Самых-Лучших-Во-Всём-Мире-Братьев, а он их не ценил. Точнее, ценил слишком сильно. Любил их до смерти — буквально! — иногда параноил, что от этого помрёт.       Раф бережно разгладил загнувшийся уголок яркого рисунка. Такие многозначительно-символические медведь с обезьяной, такой редкий сувенир. Вот полюбуется ещё немного — и спрячет в тайник, чтобы остался с ним навечно, сколько бы ни было суждено прожить.       Микеланджело давно вскрыл его сердце, будто орех. Своей милой непосредственностью, эмпатичной проницательностью, энергичной весёлостью. Младший брат манил к себе, будто тёплый солнечный зайчик, который хочется поймать щекой в первые весенние деньки. Но Раф ни за что бы не проболтался, что не может на него насмотреться. Майки был чересчур трогательным, чересчур добрым, чересчур наивным. Малейший его напуганный крик — сверхзвуковой взрыв, разносящий мозг на атомы.       Застёгнутый на запястье фитнес-браслет на добротном красном ремешке жалобно пиликнул, предупредив о зашкалившем пульсе. Это потому что Раф вспомнил, кто его подарил. Нет, он не станет это носить — вдруг разобьётся? Лучше где-нибудь под подушкой хранить. Или закопать поглубже в россыпь карандашей в ящике старенького письменного стола.       Донателло не составило труда взломать его разум, будто компьютерный код. Своей робкой застенчивостью, ошеломляющей талантливостью, фантастической находчивостью. Средний брат притягивал мысли, поражал воображение, казался чудом, навроде хрупкого одуванчика, сумевшего пробиться сквозь бетон. Но Раф не описал бы никакими иероглифами, что не может с ним наговориться. Донни был чересчур чувствительным, чересчур уникальным, чересчур гениальным. Каждая его слеза — ядерное оружие, одной лишь каплей разрывающее сердце в клочья.       Заострённые до нереалистичного саи теперь страшно было трогать. И не страшно пораниться, нет! Не хотелось портить такую кропотливую работу ни единой царапиной. Пожалуй, придётся повесить их на стену в спальне, как драгоценный трофей, а в бою использовать запасные.       Леонардо с самого начала победил его душу, как клинок сражает неокрепший стебель бамбука. Своей спокойной аскетичностью, несгибаемой мудростью, лидерской харизмой. Старший брат увлекал за собой, побуждал следовать за ним везде и всюду, как за порывом свежего морозного воздуха, жадно пойманного после затхлых подземелий. Но Раф ни в жизнь бы не признался, что не может ним надышаться. Лео был чересчур храбрым, чересчур рассудительным, чересчур идеальным. Боль в его глазах — гибельный холод, промораживающий насквозь, до костей.       О, Рафаэль пытался — столько грёбаных раз пытался! — сблизиться с каждым из троих. Выразить им хоть каплю того, что так мучительно кипит внутри. Но при каждой попытке накрывало пугающим до панической дрожи оглушительно-душным маревом, ласково плавящим нутро. Перегорали какие-то сраные предохранители в башке, и срочно требовалось вытворить некоторое дерьмо в противовес: оттолкнуть Майки, унизить Донни, сбить хоть немного с Лео спесь. Просто чтобы не свихнуться от собственных чувств.       Рафаэль в любой момент готов был сдохнуть за братьев. Но не от любви к братьям.