***
Наверное, это было можно сравнить с детским восторгом и бесконечной радостью, как при начале летних каникул. Черт, это они и были! Да только радость длиною раз в десять больше бесконечного, а восторг до горького, неостанавливаемого потока слёз. Это было слишком динамично и слишком много в это вложено сил и жизней, чтоб реагировать спокойней. Да и вы бы вообще на себя посмотрели. — Антон, это утопия, сон, смерть или рай? — Серёжа водит пальцем по матрице, не боясь и не ругаясь сейчас на себя, что она заляпается. Мир чистен и свободен, какая в жопу матрица? — Эт Шереметьево, башка твоя дырявая, ой, то есть кудрявая, — действительно, "SVO". Ох уж эта аббревиатура, пугающая и пугавшая, доводящая своим устным произношением до белого каления. Все будет стёрто, и все ожидания будут оправданы, все гады — наказаны. — Это ахуй на моем лице, видел бы ты! — вот-вот воздуха в лёгких перестанет хватать на более, чем два слова — остальное будет растрачено в немых вздоха, радостных или счастливых сопливых всхлипах. Руки берёт тремор.***
Июнь тёплый и теплее, по ощущениям, никогда не был, когда даже по асфальту моросит, а на лобовом устраиваются перегонки капель. Что-то отвлекающее, приостанавливающее нервное дерганье коленом на минуту, на две, пока в мозг снова не придёт осознание реальности, за последние три года такое непривычно долго задерживающееся в голове. Серёжа, наверное, никогда так уверенно и быстро не бежал по аэропорту в такой конкретной тактике, по настолько чётко выстроенному маршруту, чтобы ни минуты не упустить. Чтобы сейчас при всём желании, но всё-же не стоять вместе с толпой напротив широкого стеклянного выхода — а с разбегу впечатываться своими плечами в чужие, пока короткостриженная, относительно Штурхалева, антоновская голова не успевает и покрутиться по сторонам. Три блядских года. Года мучений, тоски и смертей. Зато теперь в Шереметьево можно было хоть ЛГБТ флагом размахивать в толпе встоечающих, а агрессивно среагировавшим будет не мент, да и более того — мент агрессора и повяжет. Это, кажется, сказка. Хотя, знаете, никаких флагов сейчас не нужно — Штурхалевы чувства слышны с парковки, а огонь в его душе греет лучше самого июня. Серёжа губами промахивается и целует в пару родинок над губами Антона. Устимов сам сжимает спину друга как только может сильнее, а на поцелуй отвечает, задавая его в более верном направлении. Глаза приятно режет кириллица, большие вывески на конкретно русском языке и до боли в сердце, как и всё, что случилось за последние две недели, доводит флаг. Белый снег, синяя река. Серёжа хватает Пикули за руку, в другую, как истинный джентльмен в культурной стране и обстоятельствах, беря чемодан. Устимов не может сдержать усмешек вслух и самой улыбки, как и Штурхалев. Даже в моментах попыток сказать хоть что-нибудь, спросить хоть что-нибудь, смех всё накрывает. Спустя время, смешки сменяются слезами, всё теми же радостными. И Пикули тогда, сидя вместе с другом в такси, направляясь куда-то в направлении центра свободной процветающей Москвы, сцеловывает солёные капли чуть-ли не с самих глаз, сняв очки с чужого лица. — Я рядом, режим пал, — о да, в чём-чём, а в веселящих и подбадривающих речах Антон знает толк. Он хлопает Штурхалеву по спине и гладит, пока тот, часто дыша, приводит себя в спокойствие, на чужом плече устроившись. — О Господи, — и голос его срывается в абсолютный плачь, подрагивая. В это всё просто не верится. Это не может быть реальностью. Чувство эйфории явно пройдёт ещё не скоро, может и просто рассеется в по-настоящему беззаботных буднях.