***
шумно. музыка была настолько громкой, что эхом отдавалась в животе. вокруг толпились выпускники, тесня друг друга. воздух накалился от жара чужих тел, смешался с алкоголем и разъедал остатки здравомыслия. на секунду желание осуществить задуманное девушку покинуло. такие мероприятия точно не для неё. но она здесь. ради него и ради того, чтобы довести до хорошей ноты хотя бы одну историю, окрасившую её жизнь в тёплые краски. раньше ведь о счастливом финале не шло и речи. и каждый раз она думала, что виновата сама. но никто не в силах контролировать сердце — оно будто живёт своей жизнью и выбирает избранников тоже самостоятельно. они с разумом не дружат вообще, существуют раздельно и постоянно спорят. а человеку приходится страдать. не всегда, конечно, но часто. когда в зале ещё было пространство, на аяку все обратили внимание. это естественно — все привыкли к тому, что она ходит в строгих костюмах, оверсайз одежде, реже — в юбках. по случаю все смогли увидеть её в обтягивающем стразовом чёрном платье с распущенными и уложенными волосами мягкого небесного цвета. а ещё она вся была ванилью — даже аромат у духов соответствующий. торжество же. только не для аяки. для неё торжество было в день сдачи последнего экзамена, а сегодняшний вечер может скрасить лишь удовлетворённый конец, у которого шансы быть пятьдесят на пятьдесят. выдохнув, она выпрямилась и пошла к казухе, что непринуждённо о чём-то беседовал с двумя лучшими друзьями. то ли волнение, то ли нервы — трудно было разобраться. однако это не мешало идти, напялив маску уверенности и непринуждённости. аяка легонько коснулась чужого плеча, вынудив казуху повернуться. и она в очередной раз убеждается, что он, кажется, схож с котом — самым милым существом в мире. каэдехара слегка удивился, но поприветствовал одноклассницу. — ты не занят? — каэдехара отрицательно помотал головой. — тогда можем мы поговорить? скарамучча, стоявший рядом с другом, недвусмысленно улыбнулся, перемещая взгляд с девушки на казуху и обратно. он забавно ткнул блондина в бок, вынуждая отмереть. казуха смерил того странным взглядом и двинулся вслед за камисато. на пороге школы открывался хороший обзор на пурпурный закат. лёгкий холод желал въесться под кожу и растечься по венам. задумка так себе. но назад пути уже нет. — красиво, правда? — тихо проговорила аяка. — ага. они не общаются: у казухи своя компания, амбициозное будущее, о крупицах которого ничего неизвестно; у аяки сердце больное, склонность любоваться красивым и горькое прошлое, отголоски которого до сих пор с ней. было у них что-то общее, но друг о друге они говорили лишь за спинами своих друзей — и именно это мешало девушке начать разговор. барьер между ними ощущался неприятным покалыванием на кончиках пальцев. послышался нервный хруст костяшек. — так, о чём хотела поговорить? — делает шаг навстречу казуха. аяка почему-то смелеет. — на самом деле, ни о чём. хотела сказать спасибо за то, что всегда был со мной, — аяка с улыбкой заглядывает ему в глаза и словно видит, как душа у того рассыпается на тысячи мелких лепестков и сгорает, как догорела однажды их последняя весна. за секунду в голове пролетают все моменты, которые строил каждый из них друг для друга. вот он просит учителя химии не ставить два за отвратное поведение всего класса хотя бы аяке, потому что та всегда тише воды ниже травы. вот они спорят насчёт ответа по алгебре, и ни один из них не оказывается прав. вот камисато тихо подпевает песне, которую казуха случайно вспомнил. вот он ловит её взгляды, и обоих обжигает чем-то личным, горящим. и ещё многое, многое, многое... тишина прерывается, когда камисато снова цепляет глазами закат. казуха отмечает, что она светится — и радужки её тоже, от отражающегося в них солнца. — на самом деле ты ничего особенного не делал. просто шутил, делал глупости, помогал иногда. но как же мне это грело душу... ты действительно был самым сильным транквилизатором. когда мне было трудно сдерживать слёзы на уроках, ты шутил какую-то глупость, и плакать уже не хотелось. я правда тебе благодарна за это, ты очень помог мне исцелиться. казуху немного пробирает. «она думает, что я никогда не замечал. а я всегда видел...» — беззлобно усмехается он про себя и не скрывает откровенного скользящего по девушке взгляда. теперь можно. — я нравлюсь тебе? — так просто, без прелюдий. — не думаю... — задумчиво отвечает аяка, склонив голову. — в любовь с первого взгляда я не верю, да и не могу полюбить того, кого совсем не знаю. и нет смысла влюбляться в того, кому не нужны отношения. — откуда ты знаешь? — мне было интересно узнать хоть что-то о тебе, но спрашивать куникудзуши или томоэ я побоялась. они бы рассказали тебе об этом. тебя тем более боялась спрашивать, — уже тише добавляет девушка. резкий порыв ветра закрывает ее лицо голубыми прядями, и она аккуратно их заправляет. — узнала у горо. — больной прошлый опыт? — догадывается казуха. он достаёт из кармана ашку и затягивается. до аяки доходит кислый яблочный привкус. — я бы могла рассказать, но нет уже в этом смысла, — она поворачивается к казухе и тяжко вздыхает. указывает на электронку: — можно? — бери, — протягивает руку и ощущает лед чужих пальцев, тут же их перехватывает. а аяку током бьёт, и не раз. она сразу вспоминает, как впервые коснулась его жёстких пальцев, отдавая упавший пробник керамической плитки, который он и другие их одноклассники пытались сломать на протяжении трёх недель. у них, кстати, так и не вышло. её тогда тоже пробило током. — почему не сказала, что холодно? — я не замёрзла, — просто бросает девушка. — просто руки холодные. когда я нервничаю, они потеют. и ветер уже холодный. пока каэдехара грел одну из её ладоней, она затянулась и выдохнула яблочный дым. она не курит, но иногда хочется. нервозность — штука страшная и манипулятивная. — слушай, — каэдехара выбирается из мыслей, устремляя взгляд на девушку, — раз уж это последний наш с тобой диалог, могу попросить о трёх вещах? — последний? — разочарованно отвечает парень вопросом на вопрос. аяка сдержанно кивает. — я думал, ты хочешь начать общаться... — хочу. но мы потеряли два года. даже не знаю, получится ли потом совмещать это общение. так можно? казуха кивает и снимает с плеч бомбер, отдавая его девушке, которая уже слабо дрожала. заболеет ещё. он себе не простит такого. она и так часто болеет. — мы можем обняться? кажется, глаза у камисато расширились. или кажется, всё таки? но в любом случае мило. она милая. и всегда была. он без слов подходит ближе и заключает в объятия, чувствуя, как маленькое тело к нему жмётся. аяка была очень худой, даже казалось, что это немного нездорово. камисато уткнулась ему в шею, наслаждаясь моментом. казуха глубже вдохнул ваниль, которой она сегодня пахла, и, видимо, задохнулся. запах такой приторный, но аяке подходит. девушка шепчет что-то, но слов парень не разбирает. да и не нужны они сейчас. аяка слишком долго хотела просто его коснуться. по-настоящему. не во снах. — второе, — аяка отстраняется, — закрой, пожалуйста, глаза. целовать не буду, мне это не нужно, — тут же добавляет, замечая чужой настороженный взгляд. казуха решает довериться, и она бы сейчас в слезах себя утопила. хочется шептать благодарности бесконечно. слишком много он для неё стал значить. хотя вместе учились они всего два года. камисато прячет его щёки в холодных ладонях, наклоняя голову к себе ближе, и зарывается пальцами в его волосы, касаясь чужого кончика носа своим. почему-то хочется смеяться. она прикрывает глаза и улыбается. казуха смотрит. «неужели ей так мало надо для счастья?» а аяке действительно надо было не так много — достаточно тактильного контакта. тактильный голод съедал её заживо, поселившись где-то под рёбрами, и она уже не знала, кого обнимать. контакт с друзьями — вообще не то. а с казухой ощущалось иначе, с ним было классно. с ним вообще хотелось всегда, без всяких «классно». каэдехара стоял и чувствовал, как медленно плавится лёд, что долгое время покрывал его сердце, которое чувствовало и очень хотело, чтобы ему дали ощутить тот заветный трепет. до камисато никто не топил его, а тут вдруг расплавилось. да, она действительно чудесная. — а третье желание? — горячим шёпотом опаляет губы напротив, и аяка вздрагивает. щёки предательски покрываются румянцем. ну и ради чего была эта стойкость, если она вот так просто позволила сердцу пропустить удар? — на самом деле я... не знаю, казу, — губы неловко поджимаются. — тогда могу я сам его придумать? аяка светится. действительно светится и активно кивает. ощущает, будто бы сейчас она важна. будто сейчас на неё впервые не плевать. а каэдехаре никогда не было наплевать — он заметил её, ещё когда новенькую только в чат добавили. попытался подкатить, но подумал, что подкат она не оценила. возможно, поэтому они обсуждали друг друга с друзьями, но никогда не вместе. — прогуляемся? хочу растянуть наш последний разговор, раз уж мы были дураками все два года. камисато смотрит на него такими расширенными значками, что каэдехара не может не рассмеяться. какая же она милая. аяка тоже смеётся, у него смех заразительный. хочется ущипнуть его за пухлые щёки и растрепать волосы. побесить немного. и уже отказаться от этой идеи она не может. растрепав его шевелюру, она сбегает с территории школы, и казухе приходится тоже. и обоим так хорошо. как будто свобода приветливо раскинула перед ними свои руки, приглашая домой. аяка расскажет ему о мальчике, изрезавшем ей сердце; расскажет о греющих ей душу моментах; расскажет, что посвятила ему две прозы и одно письмо на день святого валентина, что затерялось где-то под старыми тетрадями; расскажет о снах, в которых он также оставался на её стороне. каэдехара будет слушать, обнимать, греть под махровым пледом и разрешит себе довериться. а потом они уснут в обнимку, не услышав двадцать семь пропущенных от своих друзей. кто знает, может быть, всё же есть между ними заветное «мы», красиво выведенное на запястьях чёрной гелевой ручкой.***