терновый венец деградации

Если о чём-то не попросят, Розария и не сделает, потому что она не благотворительность. В ней благого в общем-то и нет, только сигаретный дым и ониксовые разводы под глазами от бессонницы. Она вообще-то и так много работает. Кэйя просит того или другого побить, она и не против. Ещё Альберта и других шизанутых от Барбары отвадить. Розария их терпеть не может, потому что видит, как Барбара от них заебалась, как она не может подолгу пойти домой, потому что стоит ей только выйти из церкви, так эти припизднутые тут как тут. На самом деле Розария не злая, людей просто особо не любит. Она вообще познала, что трансцендентность всё равно не постичь, даже слова такого не зная, и смирилась. Розария самая честная монашка из всех, как смерть и удар в нос с размаха. Розария из принципа не любит много болтать и болтунов тоже не любит, если это не Кэйя или Барбара, потому что Кэйя смешной, а Барбара красивая. Она кровь на полу мясницкой, рыбьи потроха и снег в сточной канаве. Она тератомой взрастила в себе волчьи зубы, потому что иначе никак, потому что лучше убить себя опухолью отчуждённостью и недоверия, чем помереть от чужих рук. Розария всегда знала, что либо её — либо она. Она с детства поняла, что любовь это вспоротое брюхо и человеческие выделения. Она слишком рано поняла, что её тело иногда не её вовсе, и что стереть с себя грязь нельзя, как не сдирай кожу жёсткой щёткой. она н а в с е г д а останется грязной Розария знает, что иногда свободы не достичь, как бы кто не пел дифирамбы человеческому духу, свободе разума и первозданной чистоте души. Иногда есть только солоноватый привкус во рту, чувство рвоты и ненависть. В основном — к себе. Розария долгое время думала, что свобода это хреновы сказки, пока не пришёл Варка и ████████. Освободил ли он её? Да хрен бы там. Может, её вытащили из грязи, но грязь всё ещё в ней. Розария тайно сохнет по Джинн и Барбаре, прекрасно понимая, что это извращение какое-то, глядит на них втихомолку дура-дурой и молчит. Джинн вечно ошивается в ордо фавониус, в своём кабинете, либо с Лизой, иногда давая Кли нагоняй. Розария уверена, что эта эльфийка вырастет психованой, и что её бы прибить мелкой, пока та не разнесла мир вдребезги, но ничего она не говорит, потому что, глядя на Джинн, представляет, как та её ебёт. И это такая сладкая фантазия, что Розария ноги вместе сводит и чуть выгибается, благодаря богов, что у неё нет члена. Думать о сексе с Джинн это неуважение к Барбаре, но Розария ничего с собой поделать не может, она живёт инстинктами. Розария к Барбаре чувствует признательность, даром что мертворождённую. Но стоит Барбаре позвать — прибежит собачонкой. Она вообще, как псина дворовая, тяготеет к доброте, потому что в самой лишь тёмно-красное пятно. Барбара всё же... да, она, пожалуй, её подруга. И трахаются они по дружбе. Розарии нравятся короткие ножи, потому что поножовщина это красиво и быстро. Потому что разрывать нутро какого-нибудь ублюдка тонким лезвием это тепло и приятно, а танцевать с мечом слишком вычурно и театрально. А Розария в душе не ебёт, кто такой Шекспир. И о Ромео и Джульетте вообще не в курсе, но Барбару поёбывает нежно, оттягивая конец, прижимаясь губами к её большим соскам на маленькой груди, что смотрится пиздецки возбуждающе. Иногда после секса Розария лежит на кровати Барбары, пока та готовится к выступлению. — Как думаешь, какой оттенок румян подобрать? Какой будет лучше смотреться? Любой, потому что ты идеальна, Барбара — хочет сказать Розария, но вместо этого молча пожимает плечами, выражая незаинтересованность всем видом. Б-же, как же поебать — хочет бросить Розария, но прикусывает губу. Барбара думает, что совсем не нравится Розарии при всех их отношениях с привилегиями. Себе она тоже не нравится, потому что есть Джинн, как бельмо на глазу, как недостижимый идеал, ненавистный и любимый одновременно. Барбара ругает себя за эти мысли, потому что нельзя ненавидеть сестру. Ты, мать твою, божество — думает Розария, но не говорит ни капли похвалы. Про Джинн тоже ничего не говорит, иначе бы Барбара, наверное, расплакалась бы. Однажды в окнах дома Лизы в свете канделябра Розария видит Джинн не в доспехах, а в обычной льняной рубашке. У Джинн оказывается грудь не маленькая, её тёмные твёрдые от холода соски просвечивают сквозь тонкую белую ткань, и Розария пялится всласть, не уверенная, увидит ли такое сокровище когда-нибудь ещё (будто бы у Барбары всё не такое же), а уж о голой Джинн ей точно не стоит мечтать. Весь ордо фавониус догадывается, что Джинн трахается с Лизой, пусть те и отрицают, да и с ведьмой, будем честны, никому не хочется связываться. Вечером того же дня на коже Барбары Розария высчитывает родинки, проводя по каждой холодным пальцем. Барбара смеётся и говорит, что ей щекотно и холодно. — Ты очень худая, — отвечает ей Розария. — Тебе надо больше есть. — Но у меня же образ. — Заканчивай с этим уже. Тебе пасторкой быть, а ты скачешь козой перед этими мужиками. Извращение какое-то. Розария не может сказать: “я о тебе очень беспокоюсь, пожалуйста, позаботься о себе”, её никто не научил выражать чувства через рот. Ртом она Барбаре отлизать только может, с радостью. — Вообще не понимаю, как ты можешь быть одновременно худощавой и такой мягкой, — замечает Розария и мнёт Барбаре бока, медленно спускаясь к бёдрам. — Жирка бы побольше. — Роза, ну, хватит! Как тебе не стыдно… хотя чего я спрашиваю. Тебе никогда не стыдно. — Ага, я неблагодарная, наглая пизда. Понимая, какой будет скандал, если кто-то о них узнает, Розария смеётся хрипло. Альбертик, наверное, схватит инфаркт. Всем, наверное, так мерзко станет, если они узнают, как Розария трахает Барбару своими грубыми длинными пальцами, и как Барбара от этого выгибается и сладко стонет. Розарии хочется думать, что это лишь похоть, но глядя на кончающую Барбару, она что-то чувствует. И Розария вспорет брюхо любому, кто захочет причинить Барбаре вред. И если признание всем вокруг будет означать для Барбары гибель, то Розария будет молчать. Даже если для Барбары это ребячество, и она это перерастёт, и найдёт себе мужика. И Розария продолжает приходить к Барбаре, и покорно раздвигать перед ней ноги, пока Барбара неумело пытается её удовлетворить, больше принося дискомфорт, чем что-либо ещё, хотя бы отдалённо похожее на дрочку. Розарии вечно не хватает терпения, она хватает Барбару за руку, толкает её на кровать, нависая, и говорит: “не так надо, щас покажу”. И показывает. И Барбара уже податливо принимает её пальцы в себя, уже привычно стонет, откидываясь на подушку и сжимая её края. И Розария закрывает её рот, а Барбара не выдерживает и кусает, скуля и поджимая пальцы на ногах. Розария поэтому и поднесла ладонь к её рту, чтобы она не себя кусала до крови. Но они всё ещё просто подруги. С Барбарой почему-то не стыдно быть настоящей. Розария вообще-то думала, что никакой “настоящей Розарии” нет и быть не может, что та сдохла ещё во чреве матери, которую она никогда не знала. Может, Розария видит в Барбаре мать, и у неё просто mommy kink, или как там это называется. Розария пытается представить вместо Барбары Джинн, но ничего не получается. Однажды Розария обнаруживает, что ей на Джинн вообще больше не дрочится. С Барбарой сложно. Вот Кэйя никогда не осуждает её за пьянство, брань и за любовь к дракам. Кэйя вообще сам довольно мусорный и вечно от чего-то бежит. С Барбарой д е й с т в и т е л ь н о сложно, потому что Барбара требует от неё нормального поведения, потому что видит в ней человека, а не псину цепную, и Розария готова перед ней на коленях ползать, но у Барбары другие фетиши. Они друг другу ничего не обещали, ни к чему друг друга не принуждали. Розария искренне надеется, что Барбаре просто нравится с ней трахаться, потому что взаимность её страшит, у неё избегающий тип привязанности, она течёт на недостижимый идеал, и стоит ей получить желаемое так… и что теперь делать? В глубине души Розария надеется, что как-то всё само рассосётся, и что Барбара куда-нибудь исчезнет, либо же действительно найдёт себе кого-то с членом. Барбара не исчезает. Она прочнее присасывается к жизни Розарии пиявкой и сосёт, слава архонту, не клитор. Барбара приносит ей перекусить в перерывах, Барбара ей улыбается, расчёсывает её волосы, заплетает косичку из самой длинной пряди на манер Венти. Они всё чаще просто сидят рядышком на диване, и Барбара читает вслух книги, пока Розария покорно склоняет голову ей на плечо. Розарии хочется признаться во всех грехах, о том, что она дрочила на Джинн, о том, что представляла тройничок с ними, и- обо всём, в общем. Но она этого не делает. Никто уже не предлагает потрахаться, они вообще это стали делать редко, они просто спят вместе. В смысле, реально просто спят. И Барбара утыкается носом ей в ключицу, и сладко сопит, и Розария с ужасом осознаёт, что это лучше секса.