Segen.

Зимняя погода была мерзка и отвратна. От ледяного ветра болела голова и ныли уши — фуражка не спасала от холода совершенно. Работа только заставляла убиваться — сортировать унтерменшей было самым убогим занятием, особенно рядом с умным коллегой. Хотя, если сравнивать с тем, как они были бы на передовой, то он безусловно выбрал бы нынешний ледяной ветер и мрачное лицо рядом. Он называл его Мастером — документы тот перебирал лучше всех. — Tsokalev... rot? — Ja, angeklagt wegen eines falschen Passes und unkonventionellem Verhalten, — натянуто улыбается тот, выискивая нужное досье. — Schwul? —тупо усмехается оберфюрер, кутаясь в чёрное пальто. — Der Führer ist sich dessen sicher, und ich kann mich nicht gegen ihn stellen, — смотрит тот на него немного расслабленно-уныло. Оппозиционерские наклонности? Это... освежало. — Wenn Sie so etwas sagen, werden Sie einer von ihnen sein, — несколько строго усмехнулся Воланд, кивая в сторону кучки голодранцев с голодными глазами. — Nun, das geht nur Sie und mich etwas an, nicht wahr, Herr Woland? —ухмыльнулся Мастер, смотря на него хитро. Воланд слегка кивает — безусловно, здесь ругаться нет смысла. Усталость валилась валунами на больную шею и напряжëнную спину. Немного хотелось лезть в петлю, но мир стал исключительно восхитительным, когда от бумаг его оторвал стук в дверь — три раза с паузой перед последним. Это Воланд. Гибкий ссовец нырнул в кабинет, лучезарно и нечеловечески улыбаясь: — Beschäftigt? — Technisch gesehen, ja, aber warum? — отбросив документ на стол поднимает глаза Мастер, немного смеясь, — Sie wollten wieder über die Bibel diskutieren? — Nicht heute Abend. Willst du an einen ekelhaften Ort gehen? Душно, надымленно и до одури весело — подпольный бар наполовину с борделем. Ряды шлюх на любой вкус, пиво и сигареты. Воланд не обманул — место действительно было отвратительным, но вместе с тем весёлым. Всяко лучше унылого кабинета с бумагами. Пиво, как всегда, прекрасно. Мастер безусловно, был больше по водке и вину, но сегодня нельзя было выбирать. К Воланду клеились дамы, но он за двадцать рейхсмарок просил их отстать с приставкой "желательно, до конца жизни" на что Мастер расслабленно смеялся. Было до какого-то помутнения сознания весело рядом с Воландом именно сейчас. Или это всё-таки было пиво?.. Он плохо различал. Между бесконечных полуголых девиц Мастер зацепился взглядом за юношу, что сновал между мужчинами постарше и молодыми солдатами. На такое он лишь усмехнулся — сейчас не на работе. — Unser Kunde? — хитро произнëс Воланд, отпивая своё излюбленное пшеничное, — Liebe zu verbieten, funktioniert nicht gut. — Sie und ich sind es, die keinen Job haben, — рассмеялся Мастер, хлопнув того по плечу. Хорошо. Рождество отвратительно быстро приближалось и хотелось всё глубже завернутся в пальто и как можно меньше выходить на улицу. Воланд предпочитал маячить на глазах у Мастера и сильнее отвлекать от работы — герр Гиммлер необычайно смиловался и Воланд был освобождён от половины работы. Здесь уже завидовал Мастер. — Sie sind zu unengagiert. Sie könnten helfen, — нахмурив брови произнёс тот, мрачно смотря на Воланда, беспардонно курящего у окна. — Vielleicht sollten Sie Ihre Arbeitsweise überdenken... —промурлыкал тот в ответ, подобно коту и перешагивая тонкими пальцами по фолиантам на книжном стеллаже. — Du strapazierst meine Geduld, — слегка возмущëнно хмыкнул штатский, подпирая рукой подбородок и невольно прослеживая за движением изящных рук. — Und Sie benötigen weniger Unterlagen, — он подошёл обратно к письменному столу и протянул распахнутый портсигар. Сигареты у Воланда всегда были дьявольски восхитительны и хотелось тянуть их одна за одной. Вкусно. Может быть даже слишком, отчего его туповатая улыбка снова расползлась по губам, пока Воланд снова говорил о Римской Империи. День стал лучше. Сочельник был удушающе-рафинированным. Фюрер всё же организовал праздник и под ногами то и дело суетились нарядные дети. Для взрослой части относительно привилегированного населения был организован сухой корпоратив — пара ящиков пива на две сотни человек и немного водки. Уставшие и придушенные работой и жизнью мужчины, скопившись в одном месте не вызывали радости, отчего Мастер предпочёл относительное одиночество в кладовке рядом. Одиночество с бутылкой водки — в СССР такое называется тунеядством. Он усмехнулся, наливая ещё одну стопку. Она шла хорошо, хоть и была на вкус ужасна. Похожа была на какие-то сопли и погоду за окном — такую же мутную и паршивую. После четырёх стопок сильно захотелось говорить, а ещё сильнее — плакать о жизни. И, как по взмаху волшебной палочки, в кладовке появляется Воланд — дверь скрипит и знакомая худощавая фигура в чёрной форме образуется в поле зрения. — Heute ist es deprimierend, nicht wahr? — в обычной манере усмехнулся тот, склонившись под узким потолком - что здесь могло храниться было лёгкой загадкой. — Genau. Setzen Sie sich, — указал тот на неопределённый кусок пола напротив. Воланд присел, но вместо привычного разговора вцепился глазами в Мастера, словно изучая каждый миллиметр усталости его лица и какой-то эфемерной печали, исходящей от всего его существа. — Tut dir die Seele weh? — спросил он необычайно вкрадчиво. — Gibt es ein kleines bisschen... — он снова тянется к стопке. — Liebe heilt Liebeskummer, —знакомые тонкие пальцы отодвигают водку подальше от рук Мастера. — Gibt es wenig, was meinen Schmerz lindern könnte. Воланд снова цепляется в него глазами. Пару минут висит молчание, но оно не напряжено, а ласково, словно умиротворяющее. Как будто после ночной грозы наступило тихое утро. А после цепких взглядов Воланд придвинулся ближе и, мягко огладив по щеке, поцеловал Мастера — не страстно, нет. Аккуратно, словно не желая спугнуть его натуру. Он поцеловал так, как целуют жены своих уставших мужей — бережно и несколько раз, соприкасаясь в этой нежности носами и немного ими пинаясь, словно играя. И это словно разодрало душу Мастеру — его жизнь мало отличалась любовью и лаской. Он не сопротивлялся, лишь наоборот, придвинулся ближе и позволил своей голове опереться на родное, совсем родное плечо — погоны грубой вышивкой неприятно тëрлись о висок. А Воланд целовал его дальше. Целовал всё так же невесомо и нежно, ловко сползая на шею. В его руках Мастер был сейчас мягким и податливым, как тесто в руках умелого кондитера. В ответ же из этих прохладных рук не хотелось бежать — здесь и сейчас он чувствовал себя странно-родным, пока тонкие губы скользили по его линии плеча, но совесть внезапно укусила за ляжку: — Das ist eine Sünde am Heiligabend... — послышалась, приглушëнное плечом Воланда, фраза. — Es ist keine Sünde, es ist ein Segen, — уверенно произнëс тот, стянув с себя галстук и обвязав его на манер наручников вокруг запястий Мастера, а после соблазнительно шепнув на ухо, —Sie sind heute mein Kunde. Мастер лишь закинул руки назад — пусть так. Эта игра слишком хороша, чтобы отказаться от неё. Считав это, Воланд немного укусил его за шею и принялся целовать вниз. Мимо груди, по рёбрам и внезапно к животу. Мастер выгнулся под умелыми губами, запрокинув голову — это было слишком для него. В ответ его обсыпали ещё большей порцией ласки — разум переставал действовать всё больше и больше. Коллеги? Точно нет. Любовники? Может быть. Прохладные руки вцепились в бëдра — он немного озверел, но Мастеру нравилось... — Rauher. — Was? —послышалось игривое от Воланда, что стягивал с него брюки. — Rauher... —на грани с шёпотом произнëс тот, послушно выгибаясь. И он получил заветное. Длиннопалые ладони сжали его ягодицы, после соскальзывая на поясницу и заставляя раздвинуть ноги. Стыд ушёл куда-то в сторону, хотя его и не просили приходить сюда... Он входит. Несколько резко, но с особым вниманием к скулежу Мастера — каждый болезненный сопровождается поцелуями и укусами, он словно зализывал его раны своими губами. Это было так хорошо. Это было так... Сильная рука сомкнулась на шее на долю секунды. Из груди выбит весь воздух, а мозг ловит эйфорию. —Ra...uher... — задыхаясь от удовольствия шептал Мастер, поддаваясь толчкам, поддаваясь всему, поддаваясь как не поддавался бы ни один немецкий солдат в горячей фронтовой точке. Он чувствовал себя дезертиром собственных убеждений. От этого было так отвратительно хорошо. А Воланд лишь ухмылялся немного нечеловечески, удушил снова, входя глубоко и резко — крик сдавленный, но такой яркий. И он делает так ещё раз. И ещё. И ещё... Мастер мечется вправо и влево немного болезненно, не зная, куда деться. Удовольствие накатывало волнами, душило и одновременно лелеяло. Хорошо. Хорошо. Хоро... —Оо... —только и смог произнести тот, чувствуя, как напряжение момента растворяется в блаженном смятении. Оргазм накрыл одеялом любви и заставил тупо улыбнутся. Воланд резче и глубже толкается, уткнувшись носом в шею и тяжело дыша прямо на ухо — немного щекотно. Сжатые бëдра, миг без движения и... Тепло, даже нет, жара изнутри заливает ощущением странной полноценности. Хорошо. — Es ist... Liebe? — шепнул Мастер, зарываясь в чужие волосы пальцами. — Segen.