Успокой ее, мята

      Он брал на себя слишком много. Слишком опекал своих друзей, справляясь с болью и отчаянием в одиночку. Редко просил помощи. И даже сейчас, когда единственное, что светило ему, был лишь высокий риск погибнуть от лап чудовища – он пошел на этот шаг ради них. Ради своих единственных оставшихся в живых подруг.              «Я был рад быть вашим другом.»       Вот она, устрашающая игровая. Омертвевшие площадки и детские лабиринты, опустевшие комнаты с проломленными стенами, местами переходящие в высокие коридоры, вставали, как изваяния погибшей цивилизации; где-то мебель была напрочь раскурочена следами от когтей, а местами появлялись предметы из других комплексов Приюта. Жуткий пейзаж, который бы единорожка никогда не нарисовала.       Их отряд преодолел такой далекий путь, минуя жуткой конструкции коридоры офисов и школы, они даже смогли сбежать из под когтей зверствующего в этом корпусе хищника, появившегося весьма не вовремя и не к месту вовсе. Они были близки к победному выходу, почти добрались по начерченному ранее маршруту. Если бы только не этот проклятый кот, отрезавший им путь..       А он действительно бродил там. Его поступь была слишком узнаваемой, ее можно было распознать издалека – Кэтнап единственный, кто ходил на четырех лапах. И Догдэй пошел к нему. Он отвлек за собой кровожадное чудовище, которое тотчас ринулось преследовать их солнечного лидера. И, возможно, это последний раз, когда они видели пса живым – он уже и так был ранен, и решил отвлечь хищника своей кровью. Не выдержав такого кошмарного давления, Крафти выглянула из-за угла стены, за которой пряталась, прислонившись к ней спиной. Она видела, как прихрамывая скрылось рыжее, столь родное пятно за углом дальнего коридора, а за ним метнулся Кот-Баюн, разбросав ошметки только что выломанной им стены. Слезы прозрачными жемчужинами блеснули на глазах единорожки, и она закрыла рот рукой. Просто чтобы не закричать. Не кричать, не кричать, не кричать...       Беленькая кобылка почувствовала, как ее схватили мягкие лапки, и отвернули от ужасающей картины погони. Это Хоппи. По ее взгляду было понятно, что ей тоже плохо от тяжкой разлуки. Зайчиха прижалась к своей подруге, стараясь успокоить ее, гладила ее гриву и что-то шептала. Она... Она так похожа на него. На Догдэя. И теперь она будет вместо него? Маленькая малышка Хоппи будет нести на себе тяжесть заботливого лидера, что нес их лучший друг? Нет, Крафти разделит с ней горе, которое так и не разделила с псом. — Моя хорошая, нам.. Надо бежать, — горько сказала она, и потянула подругу за собой, взяв ее за руку. И Крафти, не сопротивляясь, последовала за ней. — Все будет хорошо.       Крафти не могла не согласиться с ней, и очень хотела верить в ее слова. Им нужно было идти. Художница попросту не выдержит, если услышит, что Кэтнап догнал Догдэя, не выдержит ужасающих звуков ломающихся костей, звука рвущейся плоти. Он приманил чудовище к себе, чтобы его подруги смогли сбежать. И они оставили его одного с этим монстром.       А ведь рядом с Догдэем она чувствовала себя увереннее. Может, потому что оптимизм солнца был заразителен, а может, просто ей было невыносимо терять близких друзей. Очень близких. Следуя за шустрой Хоппи, Крафти чувствовала, как слезы градом капают с ее черных глаз, взмокая собой ресницы. Единорожка вытирала их второй свободной рукой, мысленно просила прощения. За то, что им пришлось его бросить.       Прошло столько лет, и Крафти наивно считала, что время сковало ее в ракушку, сделало не такой ранимой и чувствительной, какой она была в детстве... Но, как оказалось, вовсе нет. Какой слабой Крафти была, такой и осталась. И из-за ее слабости она вновь и вновь сходит с ума, теряя дорогих сердцу близких. Как странно, но этим единорожка действительно напоминала свой прототип, мультяшную художницу КрафтиКорн. Может, бесчеловечные психологи избирали ребенка с нужным характером и интересами, чтобы сделать его максимально близким к будущему телу? Интересно, кем был Догдэй, который сплотил всех детей рядом?       Всех. Всю банду смешных, но до смерти напуганных улыбающихся зверят, которые редко улыбались впредь в своем живом обличии. Не могли. Это страшно, и улыбка стала для них чем-то еще более пугающим, чем злые рожицы, которые когда-то Крафти давала ученым в своих детских рисунках. Но их смелый и заботливый лидер показал, что улыбка не таит в себе опасность, что может дарить надежду и радость там, где все кажется потерянным. И она рисовала улыбки, дарила их потерянным детям, и видела, что солнце говорило правду.       Раньше ее иллюстрации висели по всему Приюту, а теперь Кэтнап разорвал все ее работы в своем порыве сумасшествия. Ей казалось, что таким образом кот решил составить ей конкуренцию, разрисовав комплекс своими красками. Его художественный стиль был... Крафти не могла подобрать ему точного термина – она боялась вида этих царапин, кровавых следов и религиозных фраз, но ощущала странное чувство, словно художница.. Уважает его стиль? Он был уродлив, внушал неподдельный ужас, но все таки это был его собственный стиль. Мрачный, подавляющий, безумный, как и сам Кэтнап. Он вымещал то, что творилось в его гнилой душе, на холст, которым являлись стены отдельных комплексов Приюта. Каждому художнику – своя кисть и краски.       За своими мыслями единорожка не заметила, как сменилась локация. Хоппи уже не бежала, она осторожно шла впереди нее, изредка оглядываясь. Как сильно она напоминала этим Догдэя. — Ты в порядке? — обеспокоено спросила Хоппи, поймав на себе потерянный в пространстве взгляд Крафти. — Милая? — Если честно, не очень.. — честно ответила она, наконец сфокусировавшись на черных глазах ее подруги. На ее длинных ресницах. — А ты?       Видимо, зайчиха не знала, как ответить, и лишь с печальным выражением лица пожала плечами. Хорошо сложенными плечами. Хоппи, как и ее мультяшный облик, была такой же резвой и спортивной, бойкой. Любой побег давался ей проще, несмотря на то, что каждый житель этого ада научился стремительно удирать от одного и того же палача со своим хозяином. Те, кто не могли сбежать – погибли.       Хоппи... Она красивая. Она определенно тот образ, который бы Крафти хотела бы запечатлеть на своей картине. Маленькая ростом, но крепкая, нестандартная, зайчиха была прекрасным источником вдохновения. Жаль, что рисовать Крафти больше не могла – сейчас редко удавалось найти краски, фломастеры или карандаши, которые не были испорчены временем.       А вид вокруг не вселял в нее вдохновения вовсе. Они находились в самом дальнем крыле игрового комплекса, и теперь им предстояла сеть подземных пещер. В них, а точнее, в их меньшую часть вела огромная дыра в треснувшем полу, которую однажды их отряд нашел случайно; в ней торчали различные трубы и погнутая арматура, отчего его лаз напоминал раззянутые пасти с зубами, а снизу, в «его глотке» простилался мостик. Железная сеточка, желтые перила – это был некий служебный мост, а под ним лишь развергнутая земля и бездна.. Спуск в ад. Но это был их единственный путь к люку, ведущему на склад фабрики. К выходу прочь из Приюта. По мостам нужно было добраться до вентиляции, которая огромным лабиринтом проходила через коридоры, где на данный момент находился Кот-Баюн, а в его капкане – Догдэй. Жив ли он сейчас, или...       Ничего не говоря, Хоппи повела свою подругу к земному пролому. Зайчиха отпустила руку единорожки, и медленно подошла к самому краю лаза в полу, с целью разведать обстановку. Схватившись за торчащие трубы, Хоппи спрыгнула первой, ловко приземлившись на старый мост. Тот страшно заскрежетал и даже просел, словно вот-вот рухнет. Крафти от испуга чуть не сошла с ума, и бросилась к обрыву. — Хоппи! О, боже! — Я в порядке! Все хорошо, милая!       И она не соврала. Ее подруга стояла на мосте, расставив лапы, тем самым равномерно распределяя вес. Мост периодически скрипел и обсыпался пылью, что терялась в непроглядной темноте под мостом. Падать, если придётся, было далеко и очевидно – насмерть, но другого выхода у них не было. Хоппи протянула руки, и ласково попросила: — Прыгай, я поймаю. Ну же, не бойся...       Не задумываясь, Крафти осторожно села на самый край расщелины, и спрыгнула вслед за Хоппи. Но ее подруга была маленькой и легкой, как среднестатический человек, а единорожка – лишь ненамного меньше того же Догдэя, существенно превышающего размеры человека, на вид которого и был рассчитан постаревший мост. Его заклепки и удерживающие детали проржавели, потому и грозились сорваться в любой момент. Хоппи лишь ненадолго задержалась рядом с подругой, помогая при приземлении, не дав ей упасть, а после сразу же отскочила от неё на расстояние. Им нужно было избежать неравновесия, которое создалось двумя телами разной массы. — Осторожнее, — предупредила Хоппи, и медленно стала идти вперед по мосту. — Мост выдержит нас. Но может в любой момент осесть ещё сильнее. — Хорошо, я постараюсь. — ответила ей Крафти, и медленно двинулась за ней.       Мягкие лапки зайчихи почти не издавали звуков, а вот шаги копыт Крафти отдавались эхом по пещере, утопая в бездне под ними. Хоть единорожка и видела эти пейзажи, все никак не могла поверить в то, что под обычной фабрикой, специализирующейся на детских игрушках, был столь обширный в размерах комплекс. Вот вам и Приют вместе со школой и детским домом, игровыми площадками и офисами для работников, и целые пещерные шахты со своей системой передвижения. Крафти мельком посмотрела вниз. Свет полусдохших прожекторов шел куда-то вниз, но в бестолку – видно было ни зги. Зато как красиво во мраке тонули искры, исходящие от старых замкнувших генераторов, падая вниз. Они, как маленькие феи, подбитые, светились и погибали, опадая в низвергнутые недры земли...       Хоппи дошла первой до раскуроченной вентиляции, единственной в комплексе достаточно большой по размеру, чтобы в нее поместились сущности, называемые "большими игрушками". То есть, они. Листовая сталь в одном месте была попросту вырвана, открывая доступ в себя. Просунув голову внутрь, Хоппи некоторое внимание внимательно смотрела внутрь вентиляционной шахты, а потом ловко запрыгнула внутрь, на время скрывшись из виду.       Оставшись в одиночестве, Крафти вдруг проявила интерес к виду пещеры. Отнюдь не самая большая, которую ей довелось видеть в этой фабрике, но... Что это там? Единорожка пригляделась, и... — Крафти! Он был прав, здесь нет решетки, — раздался радостный голос зайчихи, и она высунула голову из вентиляции, а ее длинные уши смешно повисли книзу. — Давай, иди сюда, я помогу тебе забраться...       Подступившись к стальному тоннелю, Крафти кое-как вскарабкалась туда, даже несмотря на то, что ее по большей части поднимала Хоппи. Все таки, это ей – как кролику в норке, свободно, а единорожка была ограничена в пространстве. В один момент она даже порадовалась, что не обладает клаустрофобией. — Так, куда же дальше надо было... — стала на ходу вспоминать Хоппи, принявшись продвигаться внутрь вентиляции. — До первого распутья, а затем... — Кажется, направо. — рассеянно напомнила Крафти. — До первого распутья и направо. — Точно...       Построив маршрут, Хоппи более бодро поползла вперед. Она могла позволить себе полноценно ползти на четвереньках, пригнув голову, в то время как Крафти передвигалась скорее на локтях, чем на ладонях, оттого и несколько отставала от пушистого хвоста подруги. Пушистый хвостик... А он у зайцев вовсе не помпон, а вполне себе настоящий хвост, просто всегда поджат – от страха, и потому казался объемным шариком шерсти. Крафти, однажды лично увидев подтверждение этому факту, даже глазам не поверила. Благодаря этому родился смешной рисунок, где художница одарила подругу длиннющим и роскошным хвостом, как у нее самой. Вот и сейчас помпон ее подруги был сжатым помпончиком – боится, маленькая, но смело идет первой.       А кто из жителей Приюта, которым удалось выжить, не боялся? До «часа Радости», который стал спусковым событием в ад, страх нагоняли люди, а после него – те, кому досталось больше всего; но она не была той, кто мог бы понять их мотивы. Зачем? Зачем нужно было убивать абсолютно всех без разбора, чтобы в конечном итоге перейти с мучителей на мучеников? Истреблять, подавлять, сеять насилие и боль, страх...       Каждый из тех, кто боролся за свою жизнь или отдал ее – был экспериментом. Каждого из них лишили будущего. Кэтнап, Прототип и все его ничтожное войско, ее друзья, иные «живые игрушки», некогда тоже бывшие детьми – они все были лишены своего человеческого «я», каждый из них познал участь аморального научного интереса. Так чем же они отличались, чтобы теперь, почти двадцать лет спустя, одни господствовали над другими? Чем этот Прототип, о котором Крафти постоянно слышала, но ни разу не видела, несчастнее, чем ее погибшие друзья? А Кэтнап?       На глазах единорожки вновь выступили слезы. О чем это таком она думала?... Почему так беспощадно обесценивала чужие проблемы? Едва ли не считала, что «это Догдэй может всех понять и простить, а я нет, я не пойму», смешав чужие страдания в одном котле. У каждого свой порог, переступив который – становится невыносимо, а о Прототипе художница действительно никогда не слышала, что уже было тревожным звоночком. Ребенок, о котором не знали другие дети, брошенный, ненужный... Раньше, в Приюте, когда еще жили работники фабрики, Крафти даже не знала о таинственной руке. Точнее, она видела ее на рисунках кота, но думала, что это попросту воображаемый друг слишком замкнутого Кэтнапа, пока не узнала от Догдэя, что его друг действительно существует. — Крафти, ты в порядке? — взволнованно спросила Хоппи, прервав поток мыслей единорожки. — Мы почти пришли...       Смахнув девичьи слезы запястьем, Крафти ответила на вопрос подруги лишь положительным угуканьем. Настолько в порядке, что с ума сходит, но пугать свою спутницу она не хотела. Тем более, не хотела вешать на нее свои проблемы – можно было почти с каменной уверенностью заявить, что разлука с солнечным другом на нее давила ничуть не меньше, чем на саму Крафти. Просто она скрывает это.       Художнице вдруг вспомнилось, какой жест сделала ее подруга, когда она обрабатывала ранения Догдэя перед тем, как они разминулись. Хоппи закрыла лицо от них обоих. Скрыла, что вот-вот заплачет от усталости и отчаяния. Во всем она равнялась на своего лидера, и даже такой, казалось бы, неприметный жест она тоже переняла у него. Крафти ни разу не видела, чтобы ванильно-добрый пес плакал. Ни разу. И отчего-то кобылке совсем не хотелось, чтобы Хоппи скрывала от неё, что ей плохо, как это делал он.              В один момент Крафти столкнулась своим рогом о сталь шахты. Из головы вылетели все мысли разом, поскольку она не поняла, как это произошло. Перед ней действительно оказалась стена, а не округлые крепкосложенные бедра ее спутницы. — Хоппи? — жалобно прошептала художница, и, не задумываясь, посмотрела наверх. — Где ты... — Я здесь! — отозвалась она, выглянув откуда-то сверху. — Прости, что не предупредила, я думала, что ты увидишь подъем... — Все хорошо, я сама виновата...       Подъем был крутой, вертикальный, и не удивительно, что она упустила тот момент, когда зайчиха вскарабкалась наверх, пока грустная художница буквально тонула в собственных мыслях. Чтобы вскарабкаться самой, ей пришлось постараться – сначала уместиться вертикально в тесном пространстве, встать, а уж потом подпрыгнуть и ухватиться за край вентиляции. Ее тотчас подхватила Хоппи, и что есть силы потащила на себя, помогая подруге подтянуться. Дальше шахта продолжала подниматься, но не изгибом, а лишь плавно становилась все выше, и выше. Значит, они уже выбрались из уровня ниже игровой, и скоро окажутся на распутье.       Но их местонахождение совсем не радовало Крафти. Они крюком вернулись обратно в те же коридоры, просто находились за их стеной, в вентиляции. А значит... Они могут столкнуться с Догдэем. Или мертвым, или еще живым. Крафти даже не знала, отчего ей станет хуже – от вида мертвого друга, которого они бросили, или же от вида еще живого друга, которого они все так же бросили на растерзание чудовищу. В голове ярким пятном вспыхнул образ ужасающей картины, которую она успела увидеть в пещере. Всего на пару секунд, но успела увидеть жуткую статую, сотканную из различных игрушек – хорошо, что самого художника, сотворившего такое, на тот момент там не было. Творение сумасшедшего, антиэмпатичного психопата, со своим кровавым стилем смерти. Это буквально показатель уровня безумства Кэтнапа. Страшно было представить, на что он способен...       Добравшись таки до распутья, Хоппи перед ней неожиданно громко вздохнула. Крафти непонимающе наклонила голову набок, но когда Хоппи подвинулась и показала причину, по которой расстроилась, вздохнула и единорожка. Перекресток-то действительно был, но правый ход, который им так нужен, попросту был прекражден внушающим вентилятором с очень широкими лопастями, через которые даже маленькие их версии пройдут с трудом, не то, что большие. — И что теперь? — спокойно спросила Крафти, одарив преграду к их свободе таким взглядом, словно та могла перед ними извиниться. — А куда ведет путь налево? — Ну... Не знаю, — сказала Хоппи, и зачем-то перевернулась, легла на спину и прижала к себе задние лапы. — Ну-ка, отойди, пожалуйста...       Крафти отползла немного назад, а Хоппи, что есть силы, вдарила задними лапами по вентилятору. Заячий удар был явно силен, о чем свидетельствовал звук столкновения, но проклятая конструкция даже не двинулась. Проржавела насмерть, заклинила, а может, они не первые, кто сбегал таким образом, и люди, пока живы были, просто насмерть сварили за вентилятором толстую решетку, которую не в силах пробить маленькая зайка. — Может, лучше я попробую? — предложила Крафти, придумывая, как бы ей в этом тесном туннеле развернуться. — У меня ведь копыта, я могу погнуть лопасти... — Нет, Крафти, не выйдет. — не согласилась с ней Хоппи. — Эта штука там слишком сидит хорошо, это чувствуется. Похоже, на обратной стороне даже шахты нет, обломки одни...       Это была хорошая теория. В любом случае, теперь нужно было искать обход. Маловероятно, что второй путь вел в то же самое помещение, что и первый, но выбора у них особо не было – или идти назад, или вперёд. Хоппи, похоже, решила, что пойдут они дальше, и Крафти не стала ей перечить. Путь налево уходил резко наверх под крутым углом, и подниматься стало несколько сложнее – теперь приходилось не просто ползти, но и пытаться не сползать назад.       Большую часть пути единорожка пробыла в мыслях, и не обращала внимание на окружение. А теперь вдруг в глаза стало все бросаться – этот узкий туннель был и пылен, и грязен и в целом далек от понятия идеала, и в нем царил беспорядок из каких-то мелких камушков и клочков шерсти, а царапины внутри него были маленькие, но многочисленные. Это значит, что Кэтнап по ним не шарился, а его маленькие приспешники – вполне. Встреча с ними далеко не из приятных, но все равно лучше, чем дикий и огромный хищник. Однако от мысли, что за ними в этом тесном и неманевренном месте могут следовать куча маленьких и голодных существ, у Крафти даже помутнение случилось. Ужас! Как крысы ведь загрызут! — Крафти, а какой твой любимый цвет? — невпопад спросила Хоппи. Скорее всего, она просто хотела разрядить обстановку.       Это был крайне занимательный вопрос. Какой цвет может нравиться чувственной художнице... Желтый? Цвет радости, смелости и доброты? А может, голубой – оттенок знаний, чистого неба и стабильности? Или красный, цвет любви, нежности и стремления... Крафти печально вздохнула. Сейчас она рассуждала так, словно давала каждому цвету свой реальный прототип. Желтый – цвет солнца, это заботливый Догдэй. Голубой – заумный, но приятный Бубба, красный – ласковая Бобби. А зеленый – бойкая Хоппи?       Одно она знала точно – ей не нравится фиолетовый. Цвет пасмурной тучи, цвет одиночества, слепой одержимости и помешательства, безумия и желания причинять боль другим... Нет, не нравится вовсе не цвет. А тот, кто с этим цветом у нее ассоциируется. — Желтый... И красный. — так и не определившись, ответила Крафти. — Наверное, мне нравятся и желтый, и красный цвет. А тебе? — Тоже желтый. — с растерянной улыбкой поддержала ее Хоппи. — А еще нравится белый. — Белый? А почему? — Ну, знаешь... Цвет невинности. А если честно, когда я была маленькой, просто мне всегда было жалко белый карандаш, который редко использовался. Я не знала, зачем он нужен, пока ты не рассказала. — Как мило...       Белый... На самом деле, Крафти не так много знала о Хоппи, как о личности, поскольку проводила с ней не так много времени. Лучшими друзьями единорожки всегда были Бобби, Догдэй и Бубба, и смерть двоих из них сильно надломила художницу, отчего она притеснилась к солнечному псу, как к единственному оставшемуся близкому существу. Именно Хоппи первой стала проявлять инициативу в крепчании их очаровательной дружбы, а Крафти боялась привязываться к ней так, как была привязана к Бобби. Больно терять друзей, но еще больнее – лучших. И сейчас никого из них не осталось. Бобби и Буббу съели, скоро съедят и Догдэя. Или уже.       Нахождение в тесном туннеле вентиляции начало давить на художницу своей тяжелой атмосферой. Пока они просто ползли, ничем примечательным не занимаясь, ее просто атаковали собственные мысли, раздавив и без того подавленное настроение. Она ненадолго присмотрелась к стенке шахты, которая должна была, по ее прикидкам, выходить в коридор игровой, откуда они совсем недавно ушли, как вдруг Хоппи взяла – и встала, а потом ее лапы подозрительно исчезли в потолке вентиляции. Несколько секунд соображая, Крафти поняла, что они наконец добрались хотя бы до другого конца вентиляции, и зайчиха вылезла из туннеля. О, чудо! Ну наконец-то, ходить, долой депрессию и самокопания! Крафти шустро доплелась до конца вентиляции, нетерпеливо быстро скомкалась у ее последней стенки, а после птицей вылезла из шахты вслед за подругой. Воздух в Приюте нельзя было считать свежим, но после узкого лаза он казался практически горным.       Как ни странно, они оказались прямо под потолком одной из игровых площадок, состоящей из обширного детского лабиринта. Потолком для площадки, и временным полом для них служил подвесной потолок Грильято; эдакий железный решетчатый ужас, которым грешат богатые компании. Казалось бы, такая малодоступная локация, но и она выглядела так, словно здесь прошелся шторм – искрились вырванные провода, местами квадратные лампы отсутствовали, зияя дырами в полу, и валялись обломки отколупившегося бетонного потолка.       Хоппи спокойно, словно вообще не боялась, что что-то может рухнуть, вытянула руки наверх и пару раз подпрыгнула на месте, разминая спину и ноги. Крафти так делать не стала, поскольку ее лопатки и бедра от интенсивного ползания требовали только одного – не трогать их какое то время. Единорожка опустилась на колени, с интересом посмотрев сквозь сетку вниз, стараясь соориентировать их маршрут.       Игровую площадку распознать она не сумела, зато увидела весьма странную для себя картину – в коридоре, ведущем в помещение, сидел никто иной, как Кэтнап собственной персоной. Перед ним, у самого входа в лабиринт, тянулась довольно яркая полоса крови; с высоты трудно было понять, откуда она начиналась и где заканчивалась, однако уходила она явно в лабиринт. В основном Крафти заинтересовал вид сверххищника, который почему-то просто сидел, не предпринимая никаких действий, и внимательно наблюдал за чем-то чуть выше площадки. Проследив за его взглядом, кобылка буквально остолбенела.       Это он! Прототип! Единорожка могла отдать все конечности на отсечение, что это точно Прототип! Жуткая, большая и тоненькая рука торчала из под другой вентиляции, которая находилась под решеткой, и с одной ей ведомой целью трогала детскую горку своими длинными спицеобразными пальцами. Крафти вообще первый раз видела эту сущность в живую. Настолько испугалась и была шокирована, что даже не додумалась позвать Хоппи посмотреть. Да и зачем? Какова вероятность, что Прототип не разозлится, если услышит, что за ним наблюдают?       Рука сделала какой-то жест, который художница не разобрала – не то он на что-то указывал, что находится под ним, не то подзывал к себе. Но за этим жестом пристально наблюдал Кэтнап, который, впрочем, долго бедным родственником не стоял, а развернулся и ушел. Просто картина маслом! Эх, жаль, нет бумаги и красок! Рука какое-то время терпеливо оставалась на месте, а потом так же бесшумно и флегматично скрылась в шахте, из которой появилась. Крафти буквально в жар бросило от осознания, что они с Хоппи могли встретиться не с малютками-игрушками, не даже с котом, а вот с ЭТИМ! Кошмар! Жуть! — Ой, что с тобой, милая? — спросила Хоппи, закончив с зарядкой. — Серая такая стала, тебе плохо? — Нет.... — прохрипела Крафти, поднимаясь на твердых, как палка, ногах. — Я Прототипа видела... Давай лучше уйдем отсюда быстрее, пока он не заметил нас...       Кажется, шокирующая новость встревожила и зайчиху. Хоппи оглянулась, пытаясь найти адекватный способ покинуть потолок, не совершая прыжок веры, и обнаружила пролом в стене, ведущий в какое-то соседнее помещение, смутно по виду напоминающее своего рода какой-то склад. Она протянула руку Крафти, и когда та взяла ее за ладонь, Хопскотч вновь осторожно пошла первой, ведя подругу за собой. — Да уж, не стоит играть с судьбой... Давай подумаем, как спуститься отсюда, или, наоборот, подняться выше...