Он навсегда угас в тот миг, Когда вскипел закат кровавый И над его главой возник Орлом парящим призрак славы. Не в силах более снести Жар и тоску смятенной воли Он сам себя убил в пути, В цепях невыносимой боли. Эмиль Верхарн — "Мертвец"
Гедонизм. Что за изысканное понятие? Так и тянет вонзить клыки в ненавязчивую легкость этого слова, дабы насладиться сладким вкусом пороков. Но Астарион, расслабленно откидываясь в кресле, держит клыки при себе, потягивая из кубка смешанную с вином кровь. Кровь своей дорогой супруги, которая поглощена пылкими поцелуями, но ненавязчивыми ласками с девушкой, лежащей под ней, пока драконид, пристроившийся сзади, размеренно двигается внутри ее прекрасного бессмертного тела. Обычно в их постели куда больше игрушек, но сегодняшняя ночь — одно из причудливых редких исключений. У драконида совершенно пустой взгляд. У девушки под Арракис тоже, хотя Астарион не видит ее глаз. Ему это и не обязательно — видеть. Он и без этого знает на что способна его супруга. Да и удушающие путы очарования, раскинувшиеся над постелью, подобно пологу, могут остаться незамеченными разве что совсем уж неспособным к магии существом. В конце концов, подчинение своей воле всего лишь двух созданий для Арракис — не больше чем забава. Немного отстраненно наблюдая за танцем марионеток под чутким руководством его супруги, Астарион вспоминает о том, как она, всего лишь через каких-то полтора года после обращения, ухитрилась взять под контроль целый зал, битком набитый их гостями на очередном балу. Воспоминания окутаны флером распутства, что как нельзя лучше дополняет образ дроу. Да и его собственный тоже. Полупрозрачное платье тогда слишком легко соскользнуло на пол, оставив Арракис облаченной в горделивое изящество ее обнаженного тела. Пустые взгляды гостей были устремлены на нее, когда она красиво опустилась на колени Астариона. Какое счастье, что народ дроу, в большинстве своем, не знаком с таким понятием как «стыд». Арракис как-то говорила, что близость — это один из способов выражать ее чувства. Был ли тот секс прилюдным покаянием в таком грехе, как «любовь»? У Астариона тогда не нашлось ответа. Этого ответа до сих пор нет. Есть только знание о том, что то соитие как нельзя лучше укладывалось в парадигму их обоюдного гедонизма. Арракис отрывается от девушки и стонет, возвращая к настоящему. Кажется, за время их не такого уж и долгого супружества Астарион успевает изучить все, без исключения, оттенки переживаемого ею удовольствия. Под ним Арракис стонет совершенно по-иному. Возможно, дело в пресловутых чувствах. А возможно, все гораздо прозаичнее и Астарион, ввиду двухсотлетнего опыта, просто бесподобный любовник. Мысли о рабском прошлом уже почти не тяготят его, хотя порой по-прежнему вызывают глухое раздражение. Арракис зовет его присоединиться. Не вслух, конечно. Во время подобных увеселений они очень редко общаются вслух. Астарион не отзывается, продолжая сидеть в кресле с кубком в руке. Под ворохом подушек в изголовье кровати лежат два кинжала. Арракис, отстранив драконида, ложится на постель спиной и запускает под эти подушки руку. Призывно и откровенно разводит колени и зовет Астариона еще раз — не столько непосредственно поучаствовать, сколько посмотреть поближе. Теперь он все же решает принять приглашение. Миниатюрная Арракис под мощным телом драконида, которого она возвращает к прерванному занятию, выглядит совсем уж хрупкой… если забыть о том, что она — дроу, которые являются пороком во плоти. Из-под подушки она вынимает кинжал, который, разумеется, принадлежит не ей. Астарион ощущает подъем, когда видит, как его дражайшая супруга одним скупым росчерком перерезает дракониду глотку, пока тот все еще пребывает в ней. Кровь филигранно украшает его кинжал и просто великолепно смотрится на пепельной коже Арракис. Выбравшись из-под мертвого тела, дроу с некоторой нежностью проводит языком по окровавленному лезвию, не сводя с Астариона пристального взгляда. Арракис возвращается к безучастно лежащей на постели девушке и разворачивает ее к себе спиной, усаживая на колени. Почти нетронутая чистота. Порой Астариона забавляет то, что в некоторых моментах у них с дроу до боли схожи вкусы. Их обоих нестерпимо тянет к тому, чтобы как-нибудь позатейливей опорочить невинность. Одной рукой Арракис гладит девушку по волосам, второй манит подойти к ним ближе. Довольно странно ощущать разнузданные ласки умелой любовницы в неловком исполнении молоденькой девственницы. Астарион не жалуется, даже слегка наслаждается необычностью, да и не будь рот его супруги занят поцелуем с ним, то она бы сама с упоением проделывала то, чем сейчас занималась девушка под ее контролем. Контроль. Не только Арракис любит с ним играть. Дурман ее очарования рассеивается, стоит только Астариону вонзить в свою излюбленную шейку клыки. Едва девушка приходит в себя, начиная задыхаться от движений в ее глотке, как контроль перехватывает уже он сам, но не с целью продолжения. — Она еще нужна тебе? — после укуса спрашивает Астарион, отстраняя от себя девушку. Человек. Не совсем типично для его супруги, ведь та предпочитает «дартииров». — Отправь эту прелесть в какую-нибудь из гостевых комнат, — Арракис заправляет ей выбившуюся прядь за ухо. — Я потом ее заберу. — Мне казалось, что люди — это не твой типаж. — Не мой. Но на конкретно эту человеческую женщину у меня большие планы. — Ты слышала, милая, — Астарион цепляет согнутым пальцем подбородок девушки, чуть приподнимая ее голову. — На тебя большие планы. Это даже немного жутко. Иногда Арракис напоминает Касадора в его худшем проявлении. Почти те же самые методы, но не цели. Касадору нужны были подконтрольные отродья, в которых не осталось жизни, Арракис же зачем-то плодит полукровок, по всей видимости получая удовольствие от самого процесса их создания, а не от возможности контроля над ними. Астариону иногда кажется, что так она пытается избегать влияния Баала, которое разрушает ее. И пусть Арракис отвергла своего создателя, но быть бааловым отродьем не перестала, ведь является плотью от его плоти. А все бааловы отродья так или иначе чувствуют в себе эту потребность — создавать еще больше отродий. Какое облегчение, что вампиры не могут размножаться традиционным способом. Астариону совсем не хочется поиметь целый выводок баалят, пусть и от обожаемой супруги. Особенно учитывая, что они бы потом всенепременно стали убивать друг друга. Наблюдая за тем, как девушка покидает покои по его приказу, Астарион раздумывает о том, что в последний раз видит эту жертву невинной. Во всех смыслах. Через несколько дней или недель, как Арракис наиграется, она покинет стены алого дворца сломленной, развращенной и, совершенно точно, беременной. Падшим в порок созданием, имеющим греховный плод внутри. Сам Астарион в отношении порчи невинности куда более прозаичен. Старая и хорошо знакомая игра, только на новый лад. После ритуала он не ощущает голода, но продолжает для удовольствия пить кровь Арракис, которая, что иронично, забрала когда-то его вампирскую невинность, позволив вонзить клыки в нежную шейку. Но его супруга — далеко не единственное создание с изысканной кровью. Астарион предпочитает развращать мальчишек. Забавно то, как низко они могут пасть, чтобы заслужить толику его внимания. Еще забавнее, что кровь от этого становится только слаще. А когда Астарион делает вид, что благосклонно снисходит до того, что ему предлагают и берет это, во вкус крови вплетается горчинка их отвращения к себе. Он никогда не пьет никого досуха — ему не нужны отродья. Пока что. Даже справиться с одной Арракис бывает тяжело, но она и не совсем отродье. Дроу самозабвенно занимается тем, что совсем недавно проделывала чужим ртом. Астарион до сих пор удивляется тому, что клыки у нее выпущены не постоянно, но для подобных занятий так даже лучше. Хотя в большинстве случаев он старается не подпускать Арракис к себе без выпущенных клыков. Слишком тонка та грань, когда ее «ссинссригг» переходит в самое что ни на есть настоящее желание сожрать. Она даже пыталась несколько раз. Скорее всего не намеренно, но все же. С клыками на изготовку Арракис чувствует вкус крови быстрее, чем появляется желание вкусить плоть. Насколько Астарион может припомнить за время их связи, никого другого она сожрать не пыталась. Это, конечно, льстит, но и беспокойства приносит немало. А еще вызывает некоторый трепет и благоговение, ведь Арракис — идеальное чудовище, которое, пусть и не полностью, подчинено его воле. — Шпион? — интересуется Астарион, кивая на труп драконида, когда они заканчивают со своими игрищами. — Да. Мой, — отвечает дроу, но, наткнувшись на удивленный взгляд, решает пояснить. — Перевербовали. Мне интересно — в какую сумму он оценивал жизни своей жены и дочурки, раз уж золото отбило у него страх за своих близких? Непременно задам этот вопрос им, когда самолично принесу его башку с выколотыми глазами. — Снова баалистские штучки? — Нет, мои штучки. Если ты намекаешь на сходство с Орин, то она была всего лишь жалким подражателем. Она попыталась украсть мое место, мои привычки, мои планы, даже мою жизнь, но забыла о том, что у всего должна быть цель. Пока она игралась в убийцу, я была убийцей. Пока она творила свое омерзительное «искусство», я топила мир в крови во имя Отца. Да, я допустила ошибку и дала ей фору, но даже этим она не смогла достойно распорядиться. Ничтожество. — Тише, мой прелестный кровожадный монстр, — в Астарионе расцветает странное умиление после этой тирады, и он гладит Арракис по макушке, словно хвалит маленького ребенка. — Я почти расстроен тому, что мертвая Орин в тебе вызывает куда больше эмоций, чем живой я. — Неправда, — дроу качает головой. — Ее мне никогда не хотелось сожрать.***
В алом дворце редко когда случаются минуты тишины. Еще реже эти минуты превращаются в часы. Тишина внутри дворцовых стен может свести с ума. Астарион хорошо помнит тот год тишины, который устроил ему Касадор за непослушание. Когда алый дворец занял он сам, одним из первых его распоряжений было заложить беседку снаружи. Солнце все равно не могло ему навредить со времени ритуала. Астарион частенько сбегает в эту беседку. Он сетует на то, что у него были довольно наивные представления о правлении. Оно утомляет и выматывает. Не физически, конечно. Зато Арракис, кажется, этим правлением вполне наслаждается. После Темного Поцелуя в личности дроу вообще открывается много странного. Арракис любит солнце и кормирский шафран. Достаточно неожиданно для баалова отродья, выросшего в Подземье. Еще дроу с педантичной скрупулезностью гоняла оружейников, чтобы те изготовили кинжал, который бы удовлетворял ее требованиям, чтобы потом почти всегда пользоваться кинжалом Астариона. Ему нравится наблюдать за тем, как ловкие пальчики Арракис мастерски обращаются с его оружием. Любого рода. Приятно от того, что ей полюбились полупрозрачные платья. Немного расстраивает то, что теперь она предпочитает ходить босиком — дроу и так ниже эльфов с поверхности, а уж без обуви… — Потанцуй со мной, — просит Астарион, когда во время одного из его побегов в беседку Арракис увязывается за ним. Дроу некоторое время вопросительно смотрит на него, и до Астариона запоздало доходит, насколько же они оба испорченные. «Потанцуй». В их речи это слово практически никогда не используется в прямом смысле. Но Арракис кивает, принимая поданную ей руку. Намурлыкивая какую-то мелодию, Астарион думает о том, что было бы неплохо, если бы он всегда мог пробираться в голову дроу. Не для контроля, а для понимания того, о чем она думает. Он все еще несколько далек от принятия концепции доверия. Астарион считает доверие слабостью и уверен, что его супруга в этом плане с ним солидарна. Наверное, когда-нибудь они убьют друг друга, если не научатся вести себя по-другому. — Что для тебя «счастье»? — спрашивает он, чем погружает Арракис в глубокие раздумья. — Энтропия, — отвечает дроу далеко не сразу. Затем обнимает его за талию и изящно откидывается назад, прогнувшись в спине. — Хаос? — удивляется Астарион, притягивая ее обратно к себе, положив руку между лопаток. — Хочешь видеть мир в огне? — Я — разрушитель, — Арракис мило улыбается, чем еще больше подкрепляет диссонанс от несоответствия смысла ее слов с подачей. — Помнишь ясли гитов? Когда я увидела Влаакит, во мне вскипела жаркая зависть. Всем своим существом я хотела и хочу до сих пор творить такие трагедии космического масштаба, на которые была способна она. Не думаю, что способна теперь, после того как взрастила в одной нашей подруге зерна сопротивления. — Не хочешь править? — Конечно хочу. Но только лишь для того, чтобы это все потом уничтожить. Только представь, как это будет упоительно — мы поставим этот мир на колени по воле своей и в безупречном сиянии нашей власти испепелим его. — Представляю, как это будет весело, — Астарион, неожиданно для самого себя, загорается этой безумной идеей. — Но ты ведь не хочешь, чтобы и наша история закончилась на этом, м? Что думаешь насчет Эфира?