***
Первыми в кабинете встречают деревянные зубы маски экой. Кожа антилопы блестит сквозь стекло витрины, выпученные глаза таращатся в разные углы комнаты. С тех пор как он нашёл маску в недрах Нигерии, её взгляд не смягчился. Прям как отцовский. В те редкие разы, когда Генри появлялся на рождественских каникулах, чтобы умыкнуть в красный мешок всё праздничное настроение. Сын из него, может, хреновый, но Гринч на твёрдую A+. Вторым встречает бурбон. Коренные англичане заклевали бы Грея за отсутствие на столе чайного сервиза в пять часов вечера. Всё же Скандинавскую выкройку не скроешь за вуалью Биконсфилда. — Ты слышал о Святом Граале? — Роберт откидывается на спинку дивана, забрасывая ногу на ногу. «Давай, Бауэрс, притворимся, что ты мой закадычный друг, а не наёмник по покосу древностей». Смерть с косой для законопослушных археологов Британского музея. Генри валяет слова, как кошка полудохлую мышь: — «И да отведёте вы меня к святому холму, где сами обитаете, пересекая пустыню и проходя сквозь горы в каньоны молодой луны». Да, я слышал об этом, как и каждый второй пятилетка. — Прекрасно, значит, ты умнее, чем кажешься, — Роберт прикрывает ухмылку краем стакана, — но я говорил не об этом Граале. До меня дошли сведения, что в далёких лесах Амазонки затесался его не менее любопытный аналог. — Донышко стакана смотрит прямо на Генри. Роберт человек ― театральная пауза, что через неделю после знакомства, что через десять лет. Бауэрс — его свалившийся на голову софит. — Амазонки? Долго же Иисусу по воде пришлось идти. — В этот раз Иисус здесь ни при чём. Одна птичка нашептала мне, что ещё до пришествия к власти христианства в лесах Амазонки обитало божественное племя полулюдей-полузмей. Однажды они решили собрать яд всех ядовитых животных в одну чашу и добавить туда свои слёзы. Заполучить эту чашу смог бы самый отважный и верный последователь, а взамен получил бы крепкое здоровье и иммунитет ко всем ядам на земле… Или только тем, что обитают в пределах Амазонки, об этом история уже умалчивает. Как и о том, как именно построили египетские пирамиды, существовала ли Атлантида, как ярко светил Александрийский маяк и многое другое, из-за чего Генри чуть не раздавило в гробнице Шихуанди, не похоронили заживо бандосы Новой Гвинеи. И из-за чего он два месяца провёл в бангладешском плену, пока Грей его не выкупил. — И это всё? — А тебе не хватает способности летать? Или, скорее, если мы говорим о змеях, ползать на животе? Разговоры с Греем похожи на игру в дартс, с той разницей, что каждый метит другому в глаз. — Ну не знаю, могли бы добавить хотя бы вечную молодость. Не хочу начать рассыпаться, как ты. Один балл. Прямо в небольшое количество мимических морщинок и неумение подбирать костюмы не из конца девятнадцатого века. «Твой высовывающийся из кармана монокль ― причина, почему от тебя ушла первая жена». — Мне всего тридцать семь. — И ты уже выглядишь как мой мёртвый дед. Второе попадание, остриём в средоточие зрачка. — Знаешь, Генри, иногда мне интересно, почему я тебя ещё не уволил? Потому что мало кто согласится морозить жопу в Антарктиде, а через два дня есть утку по-пекински с новой Робовой пассией. — Ты сказал «отважный и верный последователь». У этих ящериц был культ? Влажные волоски джунглей, проводник, балакающий на бразильском английском, и культ змееголовых — крепкая формула удачной поездки. — По всей видимости, да, но о его численности судить сложно, ибо не осталось почти никаких свидетельств его существования. И ты же в курсе, что змеи и ящерицы ― это немного разные вещи? — Грей смотрит нарочно вопросительно. — Разницы никакой, только у одних есть ножки. — Ладно, об их отличиях ты сможешь подумать завтра. Я уже взял тебе билет в Бразилию, в аэропорту тебя встретит мой человек, он введёт тебя в курс дела и поможет с переводом. Найди мне этот Грааль. Стакан ловит блики от хрустальной люстры. Генри ставит свой на стол. — Бразилия? Слышал, у них отличный кокс. А мужики, вот незадача, не очень. «Очень» только сисястые проститутки, прилипающие похлеще пота с самого аэропорта. Стоит обронить: «Найдётся хуястый брат, красотка, тогда поговорим» ― они испаряются, как золото из вскрытых гробниц. Сразу видно — не клиентоориентированные. — Путаешь с Колумбией. Генри фыркает: — Невелика потеря, обе Южная Америка.***
В поры забирается запах бергамота, плетёные ножки стула поскрипывают при каждом покачивании — от стола к столу, вслед за бегущим по карте карандашом. — Местные называют пещеру Змеиное брюхо, она находится во-о-от здесь. Человеком Грея оказывается двадцатипятилетняя Беверли с ирландскими корнями, спутанными нитками фиги и patua на шее, способностью спорить на местных рынках так, что ящик драконьих фруктов ей отдают бесплатно. — Я нашла тебе проводников, но они отведут тебя только до границы кладбища. Дальше не пойдут, даже если Роб подарит им половину Музея истории в Стокгольме. У Беверли домик не подарок, подальше от туристической суеты. Из соседей коренные бразильцы, из утвари мозаичные тарелки с местного рынка, связанный своими руками жёлтый коврик у двери, пепельница из слоновой кости, статуэтка Будды у входа. Из самого личного — знания местного фольклора на три докторских. — Боятся змей или промочить ноги? Она глядит в упор — думает, наверное, не дать ли Бауэрсу один из своих амулетов. Мешочек наудачу. Серебряная монетка от сглаза. — Они считают, что место проклято. Стая отшельников, несущая лучшие плоды урожая вместе с первенцами в утробу змеиной пещеры, — темочка для The Guardian и страшилка для непослушных бразильских отпрысков: «Смотри не бедокурь, а то приползёт огромный змей и проглотит тебя целиком». Может, родителям стоило рассказывать такие истории на ночь вместо Нильса Хольгерссона с его гусями? Тогда бы, глядишь, из Генри выросло нечто стоящее. — Поэтому ты не идёшь со мной. — Бауэрс отклоняется на стуле, достаёт пачку сигарет из нагрудного кармана рубашки. Пещеры пещерами, а рак лёгких ждать не будет. — Я не иду с тобой, потому что в мои обязанности входит рассказать тебе об истории пещеры, вручить примерную карту местности и найти попутчиков. Вдобавок там полно ядовитых гадов. — Разумеется, куда ж без них. Она цокает «Не споткнись там, янки», а за амулетом всё0таки тянется, тем, что припрятан в отсыревшей шкатулке, — иконка Девы Марии на серебряной цепочке. Генри попускает: — Не надо, тебе нужнее, — прикрывает крышку. Беверли сводит брови к переносице, скрещивает руки на груди. То ли пожурить хочет, то ли пожелать удачи. — С такой работой долгих тебе лет жизни, Бауэрс. С талантом напарываться на проклятья, как на штыри, и заводить друзей повезёт, если он протянет ещё годика два. — Главное, чтоб интересных, — Генри ухмыляется, не вынимая сигарету изо рта.***
Кладбищем оказываются камни с нацарапанной сверху тарабарщиной. Генри юлит между ними похлеще вьющихся под ногами змей — их, кажись, высыпали из лукошка. Прыгает от островка земли к островку под удаляющиеся крики своих попутчиков, растрачивая пули на движущиеся тени в траве. Спасибо, что ботинки высокие и кожа у них — него — толстая. У окошка в пещеру Бауэрс ждёт камня, выкатившегося поздороваться с гостем. Как говорил отец, «per aspera ad astra». — Вперёд и вниз.***
Первым ступает свет фонаря, Генри за ним след в след, сначала налево, потом направо, вниз, прямо, два поворота налево, три направо, оставить по меловой метке. Вперёд помаленьку, сквозь разморенный от жары воздух. Вплоть до тупика. Бауэрс подбирается к стене, осматривая, нет ли под ногами выпуклой зарубки или вырезанного квадрата, — рова с крокодилами ему хватило в Карнаке. Костяшки почёсывают стену двумя постукиваниями — звонкая, не то что соседки. Генри прощупывает камень по окантовке, ногти цепляют крошечную щель, тянущуюся до самого пола. Попалась, птичка. Кладка соседних валунов лежит крепко, кончики пальцев проталкиваются в щель между нижних, сдвигают небольшой прямоугольник в середину. Стена отворяется — заходи, не стесняйся, — зависает в нескольких сантиметрах от навощенного пола. Генри застревает на пороге, подтягивает в руку булыжник покрупнее. Стук хлещет по щекам, будто стружка разбитого стекла, земля расходится, глотая камень. Бауэрс вострит уши. Не слышит удара. Похоже, фанатики рептилий прорыли туннель к центру земли. — Меня таким не наебёшь, ящерица. Генри ступает по тонкому краю ямы, в самый раз для лапок крысы и его ножищ. Перебирается, вжавшись рюкзаком в стену, сплавив дыхание вниз живота. Обрыв простирается всё дальше, заворачивает в темноту, фонарик скрипит на зубах, Генри слышит, как песок осыпается прямиком в жерло пещеры. А дна всё ещё не видать.***
Хочешь унести ноги из джунглей не в чёрном пакете, запомни два правила: Держи пушку крепче. Не тупи. А то смоются либо денежки, либо последний стук сердца. С «не тупи» у Генри бывает туго, то-то сейчас в плече неглубокая дырка и кровь пропитала рубашку до нагрудного кармана. Грею придётся доплачивать за порчу имущества после объяснения того, каким образом в тысячелетней пещере механизмы, запускающие арбалеты, сохранили в идеальном состоянии. Спасибо, что хоть стрела не угодила в ягодицу, как два года назад в Бангладеше. Но там хотя бы было посветлее. Генри стягивает рану ремнём. Движется на ощупь, капли крови звучат громче шагов. В голове гудит, будто Бауэрс застрял в машине с харкающимся пылью двигателем. Стены сужаются до обострившейся боли в плече, выталкивают, словно Генри второй раз в жизни ползёт наружу из матери. Она явно десять часов ждала, когда же он заорёт, не для того, чтобы единственный сын умер в пещере у чёрта под мошонкой. Бауэрс просачивается сквозь набухающие своды. Он — мышь из подпола, мчащаяся прямо в пасть змее. Подземному гулу, плещущемуся в перепонках, как солёная вода. Толкающему к земле, когда стены исчезают. Генри шарит по пустому пространству, щёлкает фонарём. — Ров они вырыли, а выключатель сделать не могли. Сырость оседает на лёгких плотным слоем плесени. Подходящая атмосфера для древних проклятий. Грохот — кажись, у Сатаны заурчало в желудке — тому в подтверждение. Руки подлетают закрыть голову, колени сгибаются. Факелы пускают оранжевые волны по стенам. В их брызгах, по углам копошатся змеи всех цветов и размеров. Выбирай, на какую хочешь наступить, а у какой оказаться в пузе. Бауэрс сдвигается к центру комнаты, змеи не шевелятся. То ли крепко спят, то ли ждут, когда же он засахарится страхом. Какого хрена они вообще живут так глубоко под землёй? Впереди — только руку протяни — высовывается змеиная башка с разинутой пастью. Бауэрс прикидывает, что золота в ней хватит на загородный дом и личный самолёт в придачу. Подступает медленно, чтоб не наткнуться на сюрприз ребром подошвы. К ноздрям лезет сладковатый запах гнили, слякоть — горячая, пухнущая — льётся каплями по спине. Нечто во тьме шипит, движется вперёд. Выползает-выползает-выползает. Возвышается над Генри, как тотемный столб. Раскроет силу твоего духа или сожрёт душу? — Какого ху… Бауэрс вжимается в пол до хруста костей. Сердце подкатывает к горлу со скрежетом чешуи. Взгляд мечется от человеческого торса, перетекающего в змеиный хвост. Его конец (?) скрывается в золотистой пасти. Тварь скалится ровным рядом зубов. Склоняет человеческую, чересчур юную для древнего ужаса голову набок, как ворона, которых Генри без устали отгонял от кукурузы на семейном участке. Тогда он ходил пешком под стол, сейчас еле держится, чтоб не сходить под себя. — Так-так-так, какой приятный сюрприз. Ко мне давно никто не заглядывал, любопытно встретить человека не из этих мест. Бауэрс душит крик сомкнувшейся намертво линией рта. Всё же не помешало бы прихватить амулетик от Беверли. — Любопытно встретить говорящую рептилию. Твоя мама с драконом ебалась? В Непале ему грозились набить пасть ослиным дерьмом, в Каире зашить — игла уже прошла сквозь уголок губы. Жаль, никто так и не позаботился. — Не нужно грубить. Я бы посоветовал быть крайне учтивым, с учётом того, что я могу проглотить твою славную тушку целиком. «Значит, хером моим не подавишься» остаётся за скобками. Тварь юркает ближе плавно и гибко. Страх налётом рвоты оседает во рту. — Я знаю, что ты ищешь, и знаю, что за тобой никто не придёт. Марш, мать твою, ты должна лучше шерстить источники. — Охренеть какая проницательность. Что ты за хрень? — Как грубо, это ведь для меня построили это место. Из-за меня оно продолжает жить. — Ты сектантский бог. Его можно считать ящерицей или змеёй с ручками? — Предпочитаю без «сектантский». — Предпочитаю взять чашу, купить на вырученные деньги вертолёт и улететь отсюда на хуй. Желательно тем же составом — руки, ноги, голова на месте. Бауэрс жмурится, теряет претенциозную рожу на пять секунд. Змеиное дыхание оседает на скуле. Страх норовит расплющить яйца, пока Генри смотрит прямо в тонкие лезвия зрачков. — Не так шустро, мышка. Чаша — не подарок за смелость, а разменная монета. — Тебе её на реа́л разменять? — На ночь любви. Взамен на свой дар я заберу твой. Генри на секунду жалеет о том, что не провалился к центру Земли, пока шёл до своей смерти-добровольно-принудительного секса. — Ты слишком высокого мнения о моей заднице. Змей смеётся тихо и гортанно. Бауэрсу чудится, что земля еле-еле качается. — Дар, Генри, это не твоя задница. Дар — нечто гораздо большее, что-то внутри, до чего никто не мог дотянуться. На ум не приходит спросить, откуда он знает его чёртово имя, зато появляется желание закричать. — Красиво приглашаешь поебаться. Но если я откажусь? — Тогда я, разумеется, не собираюсь тебя заставлять, — змей отклоняется. Генри наконец может протолкнуть в грудь больше воздуха. — То есть, если я откажусь, ты подаришь мне чашу за мою целомудренность? — Нет, я сожру тебя, а кости навсегда останутся в этой пещере вместе с другими смельчаками. Вместе с теми, о ком не осталось упоминаний даже в Греевых источниках, чего уж там говорить о федеральных новостях. — Примерно как на выборах, бля. — Моё терпение не бесконечно. — Тварь давит на грудь, как груда камней. Если Генри не поторопится, то услышит плач своих ломающихся рёбер. — А я не трахаюсь с безымянными. Парни из кругосветных туров по барам посмеялись бы. — У меня много имён, но ты, мышка, можешь звать меня Патрик. «П-а-т-р-и-к» долговато, чтобы тянуть в оргазме. Тяжеловато для того, чтобы хрипеть при смерти. — Ладно, Патрик, мне ещё десять часов обратно пиздякать, так что давай побыстрее. — Ты не пожелаешь. Уже пожалел. Ещё до того, как длинный — господи-боже — раздвоенный язык кинулся вылизывать шею. — Погоди. Не хочу, чтобы ты лез мне в кишки без смазки. — Придумай что-нибудь, мышка, моё терпение небесконечно. Генри нащупывает рюкзак, следом крем в объятиях бинтов — специально для ожогов и незапланированного секса. — И да, я сам умею раздеваться. Обнажаться перед богом. Перед… Вознесением? На пику оргазма, если ему не переломят позвонки. Жар липнет к обнажённой коже. Патрик вышагивает к подбородку подушечками пальцев. Почти то же самое, что дешёвый подкат в баре. Раздвоенный кончик языка касается щеки. Влажный, юркий, словно во рту твари живёт разумный организм. Ядовито-голубые радужки заставляют обед подниматься от желудка к горлу. — Повезло тебе, что ты такой запасливый. — Патрик выдавливает крем на руку. Генри предчувствует, что жечь будет от жопы до самых кишок. Разводя ноги, взвешивает шансы того, что уйдёт домой с не разорванным очком. Грею точно придётся накидывать ему сверхурочные. Патрик забирается внутрь на одну фалангу, чтоб «мышка» расслабилась, не жалась, как целка. Бёдра вздрагивают, Генри вгрызается ногтями Патрику в плечо — хоть бы ящерица чувствовал боль. Внутри распухает тепло, словно зуд. Бауэрс вжимает пятерню в живот, проходится ниже, не задевая чешуи, а то вдруг кожа покроется волдырями. Пальцы ввинчиваются в задницу до скрипа зубов. Слюна топится на языке — она у змей тоже ядовитая? — шкварчит. Генри просит показать, где у «ящериц» прячется член, Патрик довольно урчит быть осторожным с желаниями. Запускает руку в шов ниже пупка, вытаскивает Два Святой боже Члена На вид не жутких — хоть без шипов, на том спасибо. Генри думает, есть ли у него время передумать. — Не пугайся, я не буду засовывать в тебя сразу два. Как, блядь, любезно. До дрожи в печёнках До трясущихся поджилок, когда хер пропихивается внутрь. Бауэрс давится раскалённым воздухом. Патрик собирает соль с шеи долгим касанием. От небольшого щипка, прикусил у ключицы на пробу, к затылку бежит озноб. Отец бы гордился, узнав, что единственного сына оприходовал полубог / полузмей. «Так ты теперь не только вор, но и проститутка?» Весьма экзотичная, между прочим. Из тех, что не против, когда член до боли натирает внутренности, а второй заставляет нервничать побольше первого. Щиколотки елозят по чешуе, счёсывают зелёные блики. На ощупь хвост плотный, если нажать, почувствуешь мышцы. По углам закипают тени, змеи ползут к центру, словно зачарованные флейтой. Одна оплетает Генри запястье, кладёт маленькую голову между большим и указательным пальцем. Ёбаный. Свет. — Не бойся, они тебя не укусят. Если я не прикажу, — Патрик ощеривается. Гул крови затапливает Генри, как приезжего местный колорит. Растекается по венам болеутоляющим с каждым толчком. Шарканье спиной по полу мажет на манер нездешних психоделиков. — Ты не представляешь, как всё изменится, Генри. Патрик наваливается до остановившегося дыхания, выбивает хрипы. Генри силится разодрать ему спину. Ну как? Неплохо для мышки? Бауэрс давится желанием укусить Патрика за язык. Хвост обнимает ногу, если Генри дёрнется, то он нежно раздробит ему кости. Змеи прочнее стягивают предплечья, Генри уворачивается от поцелуя. После этой поездки он точно потребует от Грея прибавки.***
Генри надевает штаны, сидя на полу, ноги дрожат, словно у него приступ гипогликемии. Он дёргается от опустившейся на плечо руки. — Да чтоб тебя, бля. — Не пугайся. Я выполняю уговор, — Патрик щерится зубастой улыбкой, протягивая причину того, почему у Генри будет ныть поясница. Бауэрс ощупывает деревянные края. — Миска? Деревянная миска, серьёзно? Она бы подошла для салата и для того, чтобы надеть её Роберту на башку. Патрик перебирается правее одним слитным движением. Бауэрс надевает остатки рубашки, стараясь смотреть куда угодно, но не на его хвост. — «Чашей» её окрестил ваш неверный перевод. Генри поднимается на ноги, следом набрасывая рюкзак на спину. — У меня была тройка по английскому, поэтому с проблемами перевода не ко мне. — Я имел в виду вас, смертных. — Одна хуйня. Спасибо за то, что не сожрал, я пошёл отсюда. Патрик осматривает его румянец — свою хорошо выполненную работу, собирает капельки пота на подушечки пальцев. У Генри стынет кровь. Змей шепчет в самые губы: — Ты не представляешь, как всё изменится. Касается не поцелуем, его отражением. Генри пятится уже в центре вздувшихся зеленью джунглей, там, где оставлял засечку на дереве, прежде чем зайти на кладбище. Он прячет чашу в сумку, зыркая по сторонам. Затягивает лямки, шагая в сети красноватого рассвета. — Больше, блядь, никаких тёплых стран.