Напиши

Тебе никогда не казалось, что ты идиот?..   Смеешься.   Конечно, казалось.   Просматриваешь его сообщения. Киллер умоляет, стонет, визжит, воет, падает тебе в ноги и кричит навзрыд. Люк Энью младший, так ненавидящий свое реальное имя, что был готов заменить его насмешливой кличкой «Киллер», данной ему тобой еще в средней школе. Он тогда лыбился, зубы – белые бриллианты, бриллиантовый дождь. Глаза черные, словно две бездны. Ты еще часто шутил, что он все время под кайфом. А че, зрачки расширенные – он даже не пытался тебе объяснить, что это радужки, да ты и сам все прекрасно понимал, – лыба на пол лица, расслабленная, и покрасневшие белки. О том, что красные они от слез, ты узнаешь лишь в старшей школе, когда Киллер начинает экспериментировать с подводкой. Когда начал красить губы в черный и одеваться, как любитель БДСМ. Или как его же жертва…   Он никогда не звал тебя домой. Будто к себе звал его ты. Нет, конечно же, сука, нет. Тебя, даже сейчас, через много лет, холодит от мысли, что он мог побывать у тебя дома. В обшарпанной квартирке, с Ним, твоей матерью, никогда не желавшей детей, как она говорила. Как она говорила тебе, «маленькому ублюдку». Она готовила вам в гигантской немытой кастрюле. Готовила какую-то дрянную похлебку, но вы всегда съедали все с большим аппетитом. Дрим, твой брат, вроде и не младший, вроде близнец, хотя кто его знает, вы совсем не похожи, всегда уплетал ее за обе щеки, смотря на Ним благодарными глазами. Он был твоим крохотным лучиком. Солнцем он быть не мог: вы жили там, где солнца не бывает.   У Киллера дома было не лучше. Об этом ты узнаешь далеко не сразу… И далеко не от него. Киллер вообще не распространяется ни о себе, ни об отце, Люке Энью старшем. Честно говоря, когда ты узнаешь, что отец зовет его Люцифером, тебе даже нравится идея. На следующий день, с кривой ухмылкой на лице, ты называешь его именно так. Ты никогда в жизни не видел, чтобы Киллер плакал, даже тогда. Тебе все еще совестно за тот случай. Ты никогда не забудешь тот ненавистный взгляд…   Вы жили на крышах. В библиотеке. Хотя, в библиотеке жил ты, только ты. Киллер жил на школьном дворе, у дерева с дуплом, куда, смеясь, вы прятали свои ценности: ты – пару украденных (или любезно подаренных добрым стариком библиотекарем, как ты любил это называть) книг, он – подводку, мамин кулон в виде сердца. О ней он так и никогда не заговорил с тобой. Даже… Сейчас? Давно? Ты даже не знаешь, как это обозвать.   Листаешь ленту сообщений. Впиваешься в каждую букву взглядом. Ты хорошо читаешь, всегда хорошо читал. Но смысл Киллеровских слов ускользает от тебя. Хотя, когда ты в детстве читал приключенческие романы, в буквы ты не въедался, не дышал ими, будто твоя жизнь зависит от пары черточек.   Он спрашивает, как дела. Он говорит, что у него все хорошо. Потом сразу же исправляется, говорит – жизнь конье дерьмо. Рассказывает, что на работе у него все ужасно. Говорит, что у него появилась девушка. Рассказывает, что у него появился парень. Рассказывает, что его обвиняют в изнасиловании. Что обвиняют в педофилии. Говорит, что у него появилась девушка…   О, он всегда пользовался вниманием, любовью учителей. Его звали славным, кто-то даже звал ангелом. Всем было похер на заплаканные черные глаза – главное, что белобрысый, говорит елейным голоском, делает д/з вовремя. Его ненавидел весь класс. Ты тоже. Скоро весь класс звал его Киллером. Они думали, это оскорбление…   Дерево с дуплом было долговязым, страшным. Оно стояло на дальнем конце школьного двора. Никто никогда к нему не подходил. Ты сравнивал его с Киллером – такое же кривое и страшненькое. Киллер смеялся и подкрашивал глаза дешевой подводкой. Еще дерево было любимое…   Ты не знаешь, когда это началось. Наверное, с подводки.   Мать не давала тебе карманных денег. Даже на обеды в столовой. Ты к Киллеру, тогда еще Люку, собственно, потому и подошел: он единственный выглядел такой же жертвой анорексии, как и ты. Зарабатывать, пытаться зарабатывать ты начал рано. Мелкие подработки курьером, официантом, школьным дворником… Потом слышал, как малолетки шептались о страшном-страшном дядьке, ходящем с лопатой по двору, темном, как сама ночь. Черные блестящие от жира и грязи волосы, комьями свисающие с головы по мертвенно бледной, тонкой коже с просвечивающимися венами… Дети думали, что двор от листьев и иногда снега чистит призрак. И, поскольку ты был невелик, считали, что ты – дух маленького ребенка, утопленного в речке недалеко от школы. И у ребенка этого темная аура, кто близко подойдет – сгинет, а потом и сам возьмет твое место. Киллер как-то сознался, что сам начал закидывать малышню этими россказнями. А ты был лишь рад – никакой компании тебе нужно не было. Пусть все обходят тебя стороной…   Ты заработал очень мало, но не по твоим стандартам. Тебе твои деньги казались тогда драгоценностью, побольше королевской казны. Сейчас, сидя в гигантской квартире, заставленной фолиантами, классикой литературы, ты лишь смеешься и давишься желчью. Тогда ты пошел в маленький магазинчик косметики. Соврал, что подводку, самую дорогую, что у них была, ты покупаешь матери. Кассирша, молоденькая девушка, но недостаточно молоденькая, чтобы слышать про Киллера, долго умилялась. Подводку продала тебе со скидкой. У тебя хватило денег на дешевенькую плитку шоколада.   Киллер расцвел, засиял. Он смотрел на тебя… Неописуемо. Тебе вдруг захотелось плакать, убежать, зарыться в песок, как это делают страусы по рассказам и мультфильмам. А еще ты вдруг представил, как черная помада выглядела бы на твоей щеке. Все-таки, белый с черным – прекрасное сочетание.   Переключаешь чат. Находишь Дрима. Он тоже пишет тебе время от времени. Ты, время от времени, ему отвечаешь. Он не меняет партнеров, как перчатки. Он и перчаток не носит… Киллер перчатки носил. Без пальцев, так, что видны лишь розоватые подушечки, жесткие от мозолей от лазанья по крышам, деревьям… Дрим пишет, что у него все хорошо, и ты, кажется, даже веришь ему. Или веришь в то, что он в это верит. Спрашивает, как дела. А у тебя дела отлично. То ему всегда и отвечаешь. Возможно, стоит попросить его позвонить…   Встаешь с кресла, дорогущего и кожаного. Собираешься его сменить на что-то подешевле. Подходишь к книжной полке. Дупло в том дереве было сырым… Да, класть туда книги было опрометчиво. Но домой ты их не приносил. С полки ты берешь пару книг, они все потертые, страницы – пожелтевшие и скрюченные от влаги. Садишься в кресло. Морщишься от того, что так и не сумел привыкнуть к запаху натуральной кожи. Смотришь на слова, впиваешься в них глазами. Думаешь, что вырос из этих приключенческих романов и что их стоит выбросить. Все равно не можешь прочитать ни слова…   Зимой ты читал в школе. На переменах, на уроках. На улице было слишком холодно. А добрый старик-библиотекарь, подаривший тебе книги, сразу бы их забрал, погнав тебя взашей. Киллер тоже сидел рядом, читал книги по физике. С горящими глазами искал литературу по всем тем темам, которые ты никогда не понимал. Он тогда загорелся стать великим физиком. И ты его понимал, потому что начал писать…   Пролистываешь один роман. Берешь второй. Завитушки на бумаге наконец-то начинают складываться в буквы, потом в слова… В предложения… В текст. Ты понятия не имеешь, как это говно могло нравится тебе в детстве. Такая безвкусица, позорный ширпотреб. Смотришь в сторону на лежащий рядом телефон – морщишься. Читаешь книгу, впитывая каждое слово, вникая в это тупое отсутствие смысла, вдыхаешь книжный запах. Они все еще пахнут дуплом и школьными годами…   Тебе нравится Дрим. Нравится его стиль, его светлость, то, что он натуральный блондин. Тебе даже нравится то, что он нравится матери. Дрим белобрысый… И ты тоже начинаешь отбеливать волосы. Мажешь губы черной помадой… Дрим это видит и грустно улыбается. Иногда он тебя напаевает и ты плачешь ему в плечо. А потом боишься взглянуть в зеркало. Ведь ты не только красишь губы – подводкой ты тоже пользуешься. Дешевой, легко размываемой водой, щиплющей и оставляющей кляксы на бледной коже.   Дрим знакомит тебя со своей девушкой, Кристиной. Друзья часто зовут ее Крис-Кросс или просто Кросс. Когда она тебя видит, улыбается. Когда она тебя узнает, смотрит в смятении. Потом узнает тебя еще ближе, узнает, что волосы у тебя на самом деле черные. Губы у нее сжимаются в тонкую полоску, она смотрит на тебя то ли в ужасе, то ли с восхищением. Потом ты узнаешь, что она – физик, один из передовых. Говорит, что когда-то встречалась с одним недоучкой, страшно умным недоучкой. Ей всегда казалось, что этот недоучка знает куда больше нее… Встречались недолго, остались друзьями, близкими… Потом его обвинили в изнасиловании…   Ты рвешь с Кросс, с Кристиной, все контакты. Она какое-то время тебе еще пишет. Извиняется. Много-много раз. Потом общается с тобой лишь через Дрима. На время, ты перестаешь ходить к нему. Напиваться дома одному тошно, потому ты начинаешь курить. Сразу же бросаешь. Страшно за книги, и ты не можешь позволить, чтобы с ними что-то случилось.   Снова открываешь телефон. Смотришь на Кристинин контакт, на ваш чат. Она все время извинялась, маялась из-за чувства вины… Потом перестала писать… Смотришь на дату… Думаешь, может все взаимосвязано…   Ты ужасно пишешь. Началось еще в школе. Не мог придумать сюжет. Все сюжеты тебе подсказывал Киллер. У него истории всегда выходили прекрасно. А ты прекрасно искал метафоры и сравнения. Так и работали. Только Киллер всегда просил, чтобы ты не упоминал его, если когда-нибудь попробуешь опубликовать одну из таких совместных работ. И ты… Ты подписываешь вашу работу своим именем… И пишешь про «Киллера» в благодарностях. Когда книга выходит, он сразу же шлет тебе фотку, где он, рукой в лабораторной перчатке, держит саму книгу. Пишет, что книга огонь. Говорит спасибо, что не записал его соавтором. Потом, всего через пару дней, пишет, что поверить не может, что ты назвал его в благодарностях «Киллером». Смеется в смайлах. До слез. И ты не знаешь, правда ли у него слезы, и какие они… Соленые наверное…   Пытаешься писать дальше. Выходит хуйня, а критики превозносят твои работы. Ты разбиваешь свой ноутбук. Потом получаешь сообщение, анонимное. «Все хуйня, давай по новой». Ты плачешь. И правда делаешь все по новой.   Ты перестаешь бояться смотреть в зеркало, потому что глаза больше не подводишь. Волосы, длинные и пышные, если ты их моешь, ты сбриваешь. Обеляешь лишь кончики и все еще красишь губы черным. Дрим пару раз обмолвился, что у тебя красивые глаза. Он говорил это и в детстве… Просто никогда не добавлял, что черного на твоем лице достаточно и пусть хоть глаза останутся зелеными.   Снова пишешь. На этот раз о любви. Критики превозносят твою работу так высоко, что тебе они кажутся богохульниками, еретиками, нашедшими в золотом идоле с золотой ложкой, торчащей из жопы, своего нового лжебога. В благодарностях отмечаешь Дрима. Говоришь о том, что, смотря на него и на Кристину, которую там ты называешь Кросс, увидел и почувствовал… Неважно. Ты переписывал тот фрагмент трижды. Потом вроде бы получилось ничего: «Увидев моего брата с Кросс, одной из лучших женщин, – на тот момент девушек, – которых я когда-либо встречал, я понял для себя, что хочу привнести это чувство в массы. Чувство незамутненного счастья, легкости, с которой они уживаются. К сожалению, ради интереса читателей и для собственного интереса при написании был выдуман конфликт, показывающий изъяны нашего общества, который мог бы чудесно донести мои мысли дорогим читающим. И, все же, конечные главы, изящную концовку сей истории, писать мне было легче всего.» Дрим тогда долго смотрел на него, приглашал выпить. Глаза у него были тоскливые… Ты отказался. Анонимных сообщений после той книги ты так и не получил.   Твои книги… Твои книги стоят у тебя на полочке. На двух разных полочках. Полочка с собственными книгами стоит у тебя на самом виду. Книги твои в красивых обложках. Пара из них даже позолочены. Они нависают над тобой. Полку ты прибивал сам, вбивал гвозди по самое не хочу, только б полка не упала. Дрим называл тебя параноиком, Кросс, с которой вы тогда только познакомились, удивлялась, зачем тебе эта полка так высоко. Ты ей так и не ответил. Ты так и не ответил себе.   Книга, которую вы написали вместе… Твоя авторская копия на совсем другой полке. В километрах отсюда. Она лежит у Дрима дома. Иногда, когда ты приходишь к нему, ты замечаешь ее и листаешь. В текст не вникаешь. Тебе кажется, что каждое слово и так стоит у тебя в голове. Будто заевшая пластинка.   Опубликовать вы хотели ее еще в колледже. Вы с Киллером поступили в один колледж, конечно. Вы даже не думали, что может быть иначе. Это было… Немыслимо.   Дрим очень за вас радовался. Он прям-таки светился. И Киллер смотрел на него, как на солнце. Это страшно тебя злило тогда…   Вы выбили, выпросили себе одну комнату. Дураки, дебилы, имбецилы, идиоты, ебанные идиоты… Он изучал физику. Все время что-то решал. Занимал ваш стол. Колледж был местный, маленький, и комната, которую вам дали, тоже была малюсенькая. Иногда тебе казалось, что ты вновь очутился в той каморке, в которой вырос вместе с братом. Со словами «все хуйня, все по новой…» он иногда злился, когда задачка не решалась. Даже если задачка, которую он сам себе придумывал, инженер хренов, не имела решения. Потом вскакивал и смеялся, выкрикивая «Эврика!». А ты покупал беруши, чтоб почитать в тишине. Все время бесился, когда он занимал стол, а ты хотел писать. Тогда он подарил тебе ноутбук. Херовый ноутбук, если честно… Но… Ты перестал жаловаться, покорно сидя в кровати, что-то печатая. Иногда он подбегал, посмотреть, что ты там пишешь. Все время лыбился. Особенно когда видел имена персонажей, персонажей из своих историй.   Киллер все время ходил на вписки, набухивался в хлам. Иногда к тебе его притаскивали какие-то курицы с лицами и грудями в черной помаде. Ты подтыкал ему одеяло со всех сторон и прогонял всех этих назойливых девиц, просящих у тебя его номер телефона. Потом кричащих что-то гомофобное. Когда Киллер просыпался, ты ничего ему не говорил. Лишь доставал ему чистой, холодной воды и таблеток от похмелья.   Ты не знал, не думал, что будет так тяжело. Он всегда смотрел на тебя с благодарностью. Ты всегда смотрел на него с вожделением. Вы не спали. Ты вообще думал, что он натурал, пока, много позже, он не написал тебе, что у него появился парень. Ты смотрел на него каждый чертов день. Ловил каждое прикосновение. Украл у него гребанную помаду пару раз. Правда, потом всегда возвращал. Тебя передергивает от мысли, что она сейчас могла бы быть где-нибудь у Дрима дома, рядом с вашей совместной книгой.   Ты учился на филолога. Утопал во всех этих синтаксисах, грамматиках, в языковой эволюции. С удовольствием читал учебную литературу, любил курсы староанглийского. Киллер говорил, что ты светился.   Смотришь в телефон. Кристинин чат закрываешь, пытаешься выбросить его из головы. Снова смотришь на номер Дрима. Смотришь на часы. Скоро он вернется с работы. С секунду думаешь… Осторожно печатаешь «приает». Сжимаешь зубы. Писать на ноуте гораздо удобнее. Приходится переписывать все слово… Но ты его не отправляешь, нет. Пялишься на экран, пока тебе не начинает казаться, что он выжигает твои глаза.   «Печатает…»   «Да?»   Дрим замечает тебя… И ты все равно не уверен, слать ему что-то или нет. Молча откладываешь телефон. Стонешь сквозь зубы, пальцами массируешь веки. Сообщение отправишь позже, если вообще отправишь.   Ты прекрасно помнишь, как узнал, кто такой Люк Энью старший. Ты прекрасно помнишь… И не хочешь помнить. Хочешь помнить лишь то, как этот ублюдок врывается в общежитие, с красными глазами, с разящим от него запахом алкоголя. У тебя тогда промелькнула мысль, как его вообще сюда пустили. Потом оказывается, что консьерж и комендантша… Одна его боится, второй считает близким другом.   Энью старший набрасывается на Киллера, бьет его головой об стену. Сотрясение мозга. Ломает ему руку. Гипс не снимают месяц. Нож. Ты успеваешь отвлечь его, и Киллер выбивает его из рук. Кто-то из однокурсников, Киллеровских друзей со вписок, помогает вам, заламывает старшому Энью руки. Киллер сидит бледный, и это единственное, что ты помнишь четко, а не размыто, будто кто-то забыл стереть пыль с объектива.   Потом приходит Ним. Только с ней вы встречаетесь вне общежития. Она не хочет позориться. Она вообще не хочет, чтоб люди знали, что она тебя родила. Или что тебя знает. Или…   Она кричит. Она орет благим матом, бьет тебя по лицу, оставляя на коже красные отметины. Они не так заметны на фоне тех, которые выглядывают у тебя из-за воротника рубашки. Она притягивает тебя к себе, срывает верхнюю одежду, ту самую рубашку. Тычет пальцем в твою оголенную грудь, покрытую синяками. Бьет тебя, дает оплеуху, одну, вторую, третью…   Когда вы поступали в колледж, когда просили комнату в общежитии, вы знали, что сбегаете. Вы просто не знали, что они настигнут вас. Вы просто не знали, что не стоит пить слишком много алкоголя. Не стоит смотреть друг на друга… Чувствовать… И точно не стоит оставлять следы.   Это был третий курс.   И все пошло под откос.   Ты пытаешься заснуть. Или… Дьявол. Ты помнишь. Ты был слишком трезв, чтобы забыть… А он забыл. Он смотрел на твою шею и спрашивал, кто же эта счастливая. Тебе было горько, очень горько. Ты врал, что не помнишь. Вот только ваши однокурсники – не Киллер, они помнят все. Наконец-то наши пидоры совокупились! И желчь, желчь, желчь из всех щелей, из каждого слова!..   Он выглядел напуганным. Он был напуганным. Сейчас, зная, что он не натурал, ты хотя бы… Хотя бы радуешься, что, возможно, ты не был ему отвратителен. Вы никогда об этом не говорили. Совсем никогда. Оба заперлись бы в своих комнатах, если б они у вас были. Но жили вы в одной, в маленькой, тесной комнатке с одним столом и без личного пространства и границ.   В детстве вы все время ссорились с Дримом. Могли не поделить даже самую маленькую вещицу, даже мамину похлебку. Вы… Ты не мог поделить с ним внимание матери. Мать звала тебя ненужным ублюдком, а его она любила. За милое личико, за золотые, потом белесые кудряшки. Когда вы ссорились, ты доставал одеяло, укладывал его на пол и спал. Не хотел делить с братом кровать. Ним все время ругалась, сгоняла тебя обратно на кровать, клялась, что долго так не выдержит и что заебалась стирать наволочку каждый блядский раз. И все равно ты продолжал сбегать на пол… Потом появился Киллер, все изменилось. Тебя перестали заботить и Дрим, и Ним… Все они. Только как бы заработать на подводку мальчику из класса.   После того случая, Ним потеряла двух сыновей.   Дрим… Не возненавидел мать, конечно, нет. Дрим вообще ненавидеть не умеет… Все еще общается с тобой, с этаким ублюдком. Но Дрим съехал. Посреди года. Он учился вместе с вами, конечно, учился на психолога. У него прекрасно получалось. С такими тоскливыми глазами кто хошь расколется, вывалит на него все-все-все, утопит его в жалости к себе, не думая ни о его комфорте, ни о связности своей речи… Дрим переехал в общежитие. Комендантша разрешила ему поселиться уже в заселенной комнате. Много пространства он не отнимал, вещей личных все также не было. Он всем там нравился. И комендантше, и его сокамерникам, которые звали его бухать, даже если знали, что он откажется. Когда бухать звал его ты, он всегда приходил, с радостью. Почти не пил. А ты выпивал моря.   Ты писал не только книгу. Ты писал свои маленькие, ни на что не претендующие рассказики. Позволял Киллеру их читать. Перестал позволять Киллеру их читать. Начал печатать их в какой-то мелкой газетенке, которую читают от силы человека три… Киллер ее не читал, ты был об этом прекрасно осведомлен. Писал о любви. Конечно, о любви… И о несчастных судьбах, какая-то графомания.   Киллер начал проседать. Киллер начал прогуливать пары. Киллер больше не сидел над книгами… Кажется, он вообще перестал читать. Иногда заглядывал в твой ноутбук, лыбился на имена своих персонажей. Лыба… Улыбка выходила кривой, треснувшей.   Тебя заметили. Возможно, глупо было предполагать, что ту газетенку никто не читает. Возможно, не стоило ничего писать туда… Вообще писать не стоило.   Тебе предложили стипендию в одном из топовых университетов страны. Тебе льстили, выливали на тебя ведра дифирамб. А ты, идиота ты кусок, повелся. Розовел и смущался на каждое слово, как девственница. Читал и перечитывал, раз и еще раз. Прижимал письмо – настоящее письмо, бумажное, не имейл! будто сова из Хогвартса принесла, – к груди и… Ты точно светился.   Когда ты опубликовал свою первую книгу, только твою, не Киллера, ничью кроме тебя, ты тоже светился от каждого лестного слова. Что написал какую-то хуйню, ты знал, конечно… Но ты чувствовал себя богом. Ты был, ты есть бог, бог литературы. Ты был готов обмазаться этим чувством, смолоть в порошок и вынюхать, закапать себе в глупые, наивные зеленые глаза, вколоть себе в вены, пусть течет и питает тебя. Ты ходил со своей кривой ухмылкой, которой на лице не было уже давно, и вел себя, как царь. На все претензии Дрима обливал его ведрами дерьма, как в детстве. А он пытался до тебя достучаться…   Твой красный диплом стоит на полочке. На нем эмблема того самого универа. Часто, если кто к тебе и заходит, то они сразу же бегут к этой рамке. Да, диплом стоит у тебя в рамке, в красивой, за стеклом. Ты знаешь, что красный диплом получил совершенно заслуженно. Иногда порываешься скрутить из него самокрутку, набить ее марихуаной или чем покрепче. И еще сжечь все написанные тобой книги.   Когда Киллера выгнали из колледжа, он ничего тебе не писал. Потом, конечно, начал. Извинялся, ныл, визжал, выл. Сейчас думаешь, что, может, именно он так повлиял на Кристину, что у нее такое обостренное чувство вины: насмотрелась на этого дебила и сама теперь мается… А, может, все физики похожи. Сначала пишут извинения. Потом рассказывают о жизни, кто напрямую, кто через посредников… А потом пропадают с радаров.   Под рукой у тебя вибрирует телефон, звук уведомления. Дрим говорит, что вернулся с работы. Будет рад, если ты придешь. И Кросс нет, она все еще что-то там вычисляет, на нее повесили какой-то проект… На нее и на ее бывшего.   Дрим знает, что Кристина прекрасно ладит с бывшим, ему вообще похуй с кем она там спала… Он просто часто просит Кросс познакомить ее с этим парнем, Дрим не верит, что у Кросс может быть плохая компания. Кросс тоже в это не верит, наверное. Но Дрима со своим бывшим так и не знакомит.   Дрим говорит, что Кросс собирается задержаться на работе. Видимо, Дрим рассказал ей о том, что брат собирается прийти. Ты хочешь кинуть телефон в стену.   С Киллером вы общались все меньше. Еще до письма. Вы просто как-то… Перестали говорить? Ты даже не знаешь, как это назвать. Иногда тебе казалось, что он смотрит в твою спину. Но, каждый раз, когда ты оборачивался, он то кому-то писал, то что-то читал в чатах, то просто смотрел в стену, рассматривая каждую трещинку в штукатурке.   Смотришь в телефон. Наконец-то отправляешь Дриму свое «привет».   Когда встретимся?..   Можно и через час.   Когда Киллера выкинули на мороз… Ты не предлагал ему помощи. Ты показательно развернулся, ушел в свое безоблачное будущее. Маршировал до универа. Там сидел в гигантской библиотеке. Иногда писал что-то за библиотечным столом. Дорабатывал книгу. Один. Концовка оказалась смазанной. Никто не обратил внимания. Даже Киллер.   В своей комнате в общежитии ты только спишь. Если б можно было, то ты и спал бы в библиотеке. Но нельзя. Правда, тебе пару раз оставляли ключи, а библиотекарь уходил, смена закончена… Потом он же находил тебя спящим, с ключами, сжатыми в пальцах, все таких же тонких и костлявых, как и в детстве, и с книгой на лице.   Киллер недоучивается. Не официально. Кристина пару раз обмолвилась, что его поднимают все выше и выше по карьерной лестнице. Всегда был дебилом, но дебилом мозговитым. Судя по всему, по этой самой лестнице скачет он, как козел по горе. Профессор Энью… Звучит убого.   Ты выходишь из квартиры минут через пятнадцать. Дрим живет чуть ли не на другой стороне города. В пальто падает тяжелая связка ключей. Огромными ботинками ты шаркаешь по асфальту, и сам же морщишься от звуков. Прислушиваешься к ним, пытаясь запомнить. В тексте всегда пригодится. Вызываешь такси. Все лакшери класса, просто люкс, шик богатой жизни. Пальто давит на плечи, пока ждешь непутевого водителя, которым оказывается какой-то молоденький паренек, ошарашено глядящий по сторонам. Тебе немного жалко эту жертву непотизма.   Когда вы с Киллером только познакомились, он хотел свою машину. А лучше байк. Знаешь, говорил он, чтоб рассекать по дороге и чтоб пыль в лицо и ветер. И чтоб свобода. В лицо, в голову, в руки и ноги, в вены, пусть течет. Он завороженно смотрел на чужие машины. Иногда проводил по ним пальцами, мечтательно вздыхая. Больше всего он хотел красную машину. Как только завидит одну, так, все, след простыл. Ан нет, стоит вон, глазеет.   Ты прислушиваешься ко звуку шин. К приглушенному шуму улицы. Вдыхаешь машинную затхлость, с тонким привкусом все той же дорогой кожи, от которой ты хочешь, но не можешь скрыться в собственной квартире. Сидение за спиной в меру мягкое, и ты приваливаешься к нему, закрываешь глаза. Машина чуть вздрагивает на дороге, и ты расслабляешься. Легенькие толчки успокаивают тебя, ты падаешь в дремоту, как опытный пловец в бассейн с вышки – без единого всплеска. А, может, так показывают лишь в фильмах, и, на самом деле, пловцы забрызгивают все вокруг, ломая пальцы о водную гладь.   В универе ты находишь огромный, широченный дуб. В нем большое, сухое дупло. Когда ты его находишь, Киллер уже перестает вымаливать твое прощение. Иногда ты порываешься отправить ему фото этого самого дупла. Вложить туда пару книг. Те книги, которые ты украл – теперь ты уже не боишься называть вещи своими именами, да и старик-библиотекарь, и тот умер, – все еще у тебя. Не знаешь, зачем ты их забрал. Может, потому что хотелось положить в рюкзак хоть что-то, кроме ноутбука.   Стоишь у этого дупла, даже приносишь туда те старые книжки, желтые, скрюченные. И сидишь рядом, просто смотришь на это дупло, иногда слышишь чирикание птиц. А дупло черное, словно бездна, и оно тебя притягивает… Уходишь каждый раз ни с чем. Забрасываешь книги в рюкзак и порываешься заблокировать его номер.   Машина встает в пробке. Ты выглядываешь в окно сквозь прикрытые веки. Видишь себя: тут светлее, чем на улице, куда уже опустилась ночь. Черные, с белесыми концами волосы закрывают один глаз. Много времени утекло с того момента, как ты сбрил волосы. Они успели отрасти. Конечно, не до той длины, которой они были раньше. Но еще год-два, и разницы будет уже и не видно. Разглядываешь свое лицо, оно кажется тебе противоестественным: кожа, и так бледная, кажется белой и полупрозрачной; синяки под глазами, хотя ты и видишь лишь один, выглядят как налитые, спелые сливы; губы, которые ты не красишь дома – больше не видишь смысла, не хочешь, – тонкие и бледные, кажутся синими.   На дворе стоит зима. И вы ругаетесь. Орете друг на друга. Ты не помнишь, кто, на самом деле, уходит первым-оскорбленным. Иногда думаешь, что это был Киллер. Иногда думаешь, что это был ты. Он думает, что ты его бросаешь, наверное. Ты долго еще пытаешься залезть ему в голову, но сдаешься. Все равно это уже не важно. Ты выбираешь тот самый топовый университет. Кричишь, машешь ему в лицо письмом, этой бумажкой, как красной тряпкой перед быком. Он кричит, что ты не можешь просто взять и уехать. Ты говоришь, что можешь и вообще ничего ему не должен. А потом он говорит, что ты его бросаешь, что он столько для тебя сделал, пытался сделать.   В комнате темно. Лампочка очень тусклая. Киллер без подводки. Ты не видишь блеска, не помнишь блеска на щеках. Но иногда тебе кажется, что он там был. Этот мокрый блеск.   Киллер умоляет, стонет, визжит, воет, падает тебе в ноги и кричит навзрыд в чате.   Он пишет тебе. Пишет тебе каждый день. Извиняется.   Машина трогает. Вы снова едете. Заезжаете в куда менее элитные районы. Ты вновь смотришь в окно, разглядываешь однотипные многоэтажки, пытаясь не обращать внимания на свои торчащие острые скулы. Все многоэтажки коричневые или серые. Дрим с Кросс живут в коричневой. Дрим не любит серость – напоминает ему о доме детства. Ты попросил выкрасить одну из стен в твоей комнате в серый, поставил напротив нее кровать. Пялишься на нее перед сном, и кажется, что нет у тебя никакой богатой жизни, нет у тебя всей этой славы и лощенного шика, с этими его натуральными кожами и шубами, сделанными из звериных детенышей, убитых браконьерами.   Говоришь таксисту остановиться здесь, перед одной из самых… Приятных на вид многоэтажек. Мальчишка-таксист смотрит на тебя как-то странно, непонимающе. Думает, небось, что такой, как ты, мог забыть в таком районе, как этот. Ты захлопываешь дверь и идешь к нужному тебе подъезду. Машина отъезжает, когда ты прикладываешь таблетку ключа к домофону.   В какой-то момент Киллер успокаивается. Возможно.   Он начинает писать тебе про жизнь, про то и се, иногда лыбится в камеру. Ты думаешь, что в некотором роде тебе повезло, что Дрим такой же белобрысый. Так тебе легче распознать тоску и фальшь в чужих глазах. Иногда ты думаешь, что тебе жутко не повезло с Дримом. Не будь он белобрысым, ты мог бы хотя бы представить, что в глазах у Киллера тоска. Что он не пишет о новой девушке радостно, а пытается… Заставить тебя ревновать? А потом пишет об обвинениях в изнасиловании, чтобы тебя побеспокоить…   Два пидора совокупились, писали они. Ваши однокурсники. Они вываливали всю ту желчь, которая скопилась в них за все годы их жизни. Нет, была парочка нормальных. Их ты не помнишь. Но большинство были козлами.   Вдруг вспоминаешь, что тот… Парень, к которому тебя подселили, он пытался с тобой познакомиться. Ты сбегал, выбирая гордое одиночество. Когда по универу поползли слухи о твоей ориентации… Кажется, тот паренек больше даже не заикался про дружбу.   Киллера потом ненавидели. Ненавидели все его прошлые девицы, будто они потеряли свой шанс. Киллера больше никуда не приглашали. И потому бухал он один, когда в комнате, когда на улице.   Ты не видел в обвинениях ничего странного. Нет, конечно, тебе непонятно, какое дело физикам до чужой ориентации. Скорее всего, никакого. Но Киллер почти не говорил о друзьях. Только о своих партнерах. Он меняет их так быстро, что кажется, будто они лишь секс-партнеры…   Ото всех изнасилований и педофилии его быстро оправдывают. Бьет по его репутации, он пару раз меняет работу. В какой-то момент он находит хорошего работодателя. Некий Мистер Воис. Ты, из чистого любопытства, гуглишь, кто это. Находится лауреат каких-то там премий, о которых ты никогда не слыхивал. Носит красные очки, на щеках странные тату: синие полосы, похожие на концентрированные слезы. Открытый гей. В какой-то момент слышишь, как Кристина обсуждает свои прошлые отношения с какой-то девушкой. Бывшую она называет козой, но тебе это не так важно. Выводы ты делаешь моментально. Квир лаборатория, не иначе. Не сказать, что тебе это не по нраву.   Киллер совсем не говорит о Кристине, только обмолвился пару раз, что была девушка, расстались, остались друзьями. Кристина же говорит, что друзья они близкие. Возможно, она говорит это, чтоб ты не думал, что Киллер одинок. Но даже с Кристиной ему было бы одиноко. У нее есть Дрим, а он стоит особняком… Хотя, возможно, он уже и в браке – физика сама на себе не женится!   Проходишь в чужую квартиру. Дрим возится на кухне: себе наливает чай, тебе – вино. Проводишь пальцами по книгам в его малюсенькой домашней библиотеке. У вас почти одни и те же книги на полках. Просто у тебя больше старых, у Дрима – новых. Иногда хочется взять одну из таких книг одного из писателей, о котором ты слышал лишь из похвал и критике к себе – мистер такой-то там может, а может и не может бросить Вам вызов, остерегайтесь!.. Ты читаешь этого мистера такого-то там и понимаешь, что это не вызов – это выигранная война, и победа явно не за тобой.   Дрим подносит тебе бокал. Улыбка у него мягкая, а глаза тоскливые. Тебе кажется, что цветет он лишь рядом с Кристиной. На самом деле, ты не до конца тогда соврал… Тебя и вправду вдохновили Дрим с Кристиной. Просто вместо того, чтобы дать этого огня домашнего очага людям, тебе нужно было выместить куда-то всю свою зависть. Схватить ее за горло и уместить в тесные буквы, сдавливающие ее со всех сторон. Перегрызть ей глотку, заставить орать от боли, пока сам ты горишь своим садомазохистским наслаждением.   Киллер пишет много.   С Дримом вы болтаете не о чем.   Киллер пишет каждый день.   Обсуждаете с ним все то, что произошло за… Месяц? Пару недель? Которые вы друг друга не видели. Дрим радостно щебечет о Кросс, когда забывается. Говорит о погоде, о разных фестивалях, распинается о том, как его маленькие подопечные делают успехи, не называя ни имен, ни расстройств, ни того, в чем, собственно, эти успехи заключаются. Он доучился, защитил докторскую. Работает детским психологом. Дети ему доверяют, а он доверяет им.   Киллер… Начинает будто запинаться в своих предложениях. В некоторых местах они не сходятся. Ты много об этом думаешь, прочитывая и перечитывая каждое слово по многу раз. В каждой букве пытаешься отыскать скрытый смысл.   Дрим подливает тебе вина. И еще, и еще. Пока ты не начинаешь медленно пьянеть. Рука тянется за телефоном. Цвета вокруг немного размываются. Чужое лицо смазывается, тебе видны лишь чужие белесые волосы, за которые ты хватаешься, как за последний оплот спасения. Вминаешься в них пальцами, прижимаешься всем телом, боишься дышать. Сидишь на своем кресле и смотришь на Дрима. Не двигаешься с места, лишь наблюдаешь. Болтаешь вином в бокале. Тебя клонит в сон.   Киллер не пишет тебе неделями. Всего… Раз в месяц, может. Раз в два? Ты считаешь дни до нового сообщения, лезешь на стены, когда не получаешь ничего.   Вдруг замечаешь, что кресло не пахнет этой ебанной кожей. Оно пахнет пылью, так, как и должно пахнуть кресло. Как пахнут книги.   Иногда порываешься ему ответить. Иногда, напившись, порываешься попросить его… О чем-угодно. Иногда это ананасы, персики или красный автомобиль. Первое, что приходит в голову. Иногда это прощение. То, что из головы не выходит. Совсем редко, а может и слишком часто, просто напиваешься ты до такого свинского состояния, что ни черта не помнишь, ты хочешь попросить его о встрече. То, чего в голове у тебя нет. Только звенящая в ушах пустота и темь.   Падаешь глубже в кресло, пытаешься свиться на нем в клубок. Утыкаешься в него носом. Вино проливается на пол. Глаза слипаются. Помнишь лишь то, как Дрим бежит за тряпкой, пока вино не засохло.   Вваливаешься в сон. Или просто в какую-то давящую на виски и ресницы черноту. Дрим вытаскивает твои волосы из бокала и забирает его у тебя, пока ты его не разбил. Убирает волосы с лица. Приносит плед, накрывает тебя им.   Киллер тебе больше не пишет. Год уже, наверное.   Не слышишь, как возвращается с работы Кристина, как она радостно что-то рассказывает твоему брату. Липкая дремота заливается в уши, выливается через нос. Горло и ноздри горят, их ломит. Кристина замечает тебя и начинает говорить тише. Дрим во всем с ней соглашается, наверное… Никогда не видел, чтоб они срались, ругались, орали… Живут душа в душу. И секс по расписанию.   Когда в тисках сна оказывается и твоя грудь, отзывающаяся тупой болью, в голове пробегает финальная мысль… Стоит включить ее в какой-то новый роман…   Думаешь, что завтра попросишь Киллера о встрече. И неважно, что ты этого даже не вспомнишь, потому что набухался, как Киллер на вписках.   Завтра ты точно попросишь.   Просто ему напиши…