Винтерфелл. Этот день
— Нужно будет избавиться от собак, — произносит Санса, машинально выводя вилкой узоры на тарелке. Теон согласно кивает, тоже моментально теряя аппетит. — Я займусь. Не думай об этом, — отвечает Джон. На лице у него не читается никаких чувств. Пугает ли его эта новая Санса, убившая Рамси Болтона? Думает ли он о Риконе? Кажется, что из него вытряхнули все надежды, вытерли все краски, и осталось только серое пятно плаща и глаза, смотрящие с горьким недоумением. Возможно, это даже правильно — все они теперь призраки в разоренном доме, который не торопится снова стать родным. И нельзя слишком громко смеяться, слишком смело ступать, настежь распахивать окна. «Я займусь», — обещает Джон и держит свое слово. Несколько слуг, нецензурно перекрикиваясь, пытаются загнать собак в клетки. Теон слушает их некоторое время, закрыв глаза и прижавшись лопатками к отсыревшей стене. Псарня пахнет спокойствием. Это не объяснить никому, даже Сансе. Как этот яростный лай, запах псины и скрежет стальных решёток могут звучать успокоительно. Но они звучат. Про тебя забыли, забыли, забыли, это всего лишь уводят гончих для охоты, значит, на весь день тебя оставят в покое и можно забиться в самый дальний угол. — Оставьте. Я сам, — Теон одергивает переругивающихся мужчин. На него смотрят в ответ с недоверием. Но он продолжает молчаливо ждать, и люди уходят. Им страшно здесь, рядом с этими зверями, а ему — уже нет. — Здравствуй, Кира, — говорит он, опускаясь на колени. Пронзительно черные глаза изучают его с любопытством, хвосты заискивающе подергиваются, стремясь выразить дружелюбие. Собаки Рамси знают его, знают его запах. — Хорошие девочки, — машинально произносит, удивляясь знакомым болтоновским интонациям в собственном голосе. — Если бы я мог держать лук, было бы проще, — он демонстрирует Кире искалеченную руку без двух пальцев и обещает: — Но это все равно будет быстро. Она умирает первой — метательный нож входит в глазницу по самую рукоять. Остальные испуганно шарахаются от рухнувшего замертво тела. Но никто ещё не скалится, продолжая верить, что Теон остаётся частью этой стаи. Он мог бы назвать их всех по именам. И даже рассказать о людях, отдавших им свои имена. Но есть то, что нужно отдавать прибою. Опрокидывать в беснующиеся волны и не вспоминать больше никогда. Об остальных собаках уже позаботились. Простые дворовые псы, которых Рамси не использовал в своих играх, доверчивые к людям, готовые принимать еду с рук, они уже лежат на земляном полу с мордами, измазанными белой пеной. Теон обходит их всех, касается пальцами уже остывающих тел. Ошейники, снятые с их шей, слабо бряцают в руке — мягкая кожа и стальные шипы. У него тоже был такой... У него тоже...Семь лет назад
— ...а потом всех их выбросили за борт и скормили рыбам. Если признаться честно, Теон уже и не помнит, чем на самом деле заканчивалась та история, поэтому с радостью избавляется от роли рассказчика. — У тебя есть хоть один рассказ, где всех не скормили рыбам? — Бран смотрит на него с укоризной, но если уж он хотел послушать нормальных сказок, то стоило идти к Нэн. — Объяснить тебе, почему Железные острова называются островами? — Теон взъерошивает волосы Рикону, мирно играющему рядом и не слушающему их разговора. — Я не глупый! А твоя история совсем не страшная! — обижается Бран. — До страшных ты ещё не дорос, — возражает Теон. — Вот... брат тебе сейчас что-нибудь ещё расскажет. Робб, совершенно не ожидавший, что его ожидает участь рассказчика, опускается на ковер из мягких шкур и кидает на Теона умоляющий взгляд. Теон пожимает в ответ плечами: он сегодня уже пересказал все, что мог вспомнить из своего детства. Самая страшная его история — не для ушей Брана. Это история о погибших братьях, о том, как в дом врываются чужаки и отец, до этого казавшийся всесильным вечно гневающимся божеством, складывает оружие. Самая страшная — она о том, как забирают из знакомого вдоль и поперек мира и увозят в неизвестность. Она только для себя, чтобы вспоминать перед сном, с удивлением ощущая, как меркнет ощущение ненависти и остаётся только безысходная тоска. — Ладно... Это случилось, когда за Стеной ещё не было даже одичалых, одни только Ледяные Великаны... У Робба тоже нет историй, которых младшие ещё не слышали бы. Все они растут в одном доме, под присмотром Нэн, и сказки у нее одинаковые из года в год. Но Рикон с интересом поворачивается к Роббу, и Бран тоже молчит. Ледяные Великаны в фантазиях Робба задумывают поймать хоть одного дракона, чтобы проверить, сможет ли он своим пламенем растопить бесконечные снежные поля за Стеной. Джон приближается бесшумно, словно крадущаяся кошка, и садится, благоразумно прикрываясь от Теона плечом Робба. История выходит нелепая, полная неуместных пауз, когда Робб придумывает сюжет на ходу. Но младшие этого не замечают. А Теон не вслушивается в слова. Только в голос. Винтерфелл — это голос Робба. Никто здесь не разговаривает с Теоном столько, сколько делает это Робб. Вечно суровый Нед Старк, как будто едва помнящий, что Теон вообще существует в его доме, гордая Кейтилин, для которой они с Джоном — два чужака, два повода для сдержанного негодования. И Робб, который одинаково легко отдает свою привязанность всем. И говорит. Так, словно не чувствует, что Теон для этого дома чужой. Так, словно, не помнит, что Джон для него лишь наполовину часть семьи. И слова теряют смысл, превращаясь в волны, ритмично бьющиеся о борт. Ещё не взрослый, едва начавший ломаться, этот голос обретает новые оттенки и рождает в ощущениях Теона что-то незнакомое. Слабое чувство беспокойства и удовольствия, впрочем, ещё не перекрывающее привычного умиротворения. — Ваша мать уже ждёт вас за столом, потом закончите свою игру, — Нед тоже подходит к ним совсем бесшумно. Касается кончиками пальцев плеча Робба и макушки Джона. Бездумная мимолётная ласка, которую едва ли замечает кто-то, кроме Теона. Рикон моментально вскакивает, тянется к отцу, требуя поднять его на руки, чтобы оглядеть комнату с высоты. — Надеюсь, они забудут, что я не успел дорассказать, и мне не придется придумывать концовку после ужина, — ладонь Робба ложится на плечо Теона широким жестом, встряхивает, подталкивает, мимоходом дарит короткое объятие. Не то сдержанное прикосновение Неда, а безжалостный, не вымеряющий любви жест. «Тебя ведь просто нельзя ненавидеть. Невозможно. Немыслимо», — обречённо думает Теон. И находит отражение этой же мысли на лице Джона. У Робба веснушки на скулах, и он не подозревает, что от этого перехватывает дыхание до боли в груди.Шесть лет назад
— Лохматик? Серьезно? Даже моя сестра не назвала бы свою собаку так нелепо. — Лохматик! — упорно повторяет Рикон, готовясь зареветь. — Он лютоволк, а не собака, — вставляет свою реплику Джон. Весь вечер держался в углу, но теперь, когда Теон и Рикон стали возиться со щенком, не выдержал и подошёл. — Это меняет дело. У лютоволка может быть дурацкая кличка, — Теон для вида кривит губы, но берет в руки скулящий меховой комок. Волчонок темнее, чем остальные. У него короткая широкая морда и огромные нелепые уши. — А твоего как будут звать? Джон с удивлением смотрит на белоснежного волчонка у себя в руках, словно не держит его так уже полчаса, отогревая полой куртки. — Призрак, — сухо озвучивает он. Призрак — кличка получше, чем Лохматик, и при всем желании Теон не находит, к чему придраться. — Маленькое красноглазое чудовище, — говорит он волчонку, и правда пристально глядящему алыми глазами. Вряд ли его интересует Теон, скорее уж братец, скулящий на руках у Теона. — Ты когда-нибудь раньше кормил щенков? — Джон произносит это с усилием. Будь рядом Робб — и этот вопрос предназначался бы ему, а никак не Теону, который обязательно съязвит в ответ и сделает только хуже. Но Робб со своим отцом и дядей остался в кабинете на втором этаже. — Дай сюда, — Теон протягивает руку, но не дожидается ответного жеста. — Или будешь возиться сам. Джон неуверенно протягивает ему маленького лютоволка. — Твоя матушка завалила неплохого такого оленя, а от тебя требуется всего лишь уметь кусаться, — снисходительно объясняет волчонку Теон. Второй возится на коленях, кажется, пытаясь улечься спать на теплом. Белый — Призрак — послушно сжимает в пасти протянутый палец. Сперва едва ощутимо, потом почти до боли, недовольно покусывает, когда не получает в ответ молока. — Именно так, — подтверждает Теон. Сует щенку в морду бутылку с молоком, заткнутую чистой тряпкой. Тот неловко цапает розовой пастью край ткани. Волчата теплые и сонные. Неожиданно молчаливые по сравнению с домашними псами. Кейтилин на минуту останавливается на другом конце комнаты, разглядывая разношерстное сборище из щенков и мальчишек. Вряд ли она рада лютоволкам у себя в доме. Вряд ли она вообще рада тому, что Нед имеет обыкновение тащить в дом кого ни попадя — но это мысли, которые стоит оставить при себе, чтобы не поплатиться за них слишком дорого. — Поймай третьего, — Теон пихает замершего Джона в плечо, и пока Джон пытается вытащить из-под стола волчонка Робба, Кейтилин уже уходит. Бран справляется со своим сам. Девчонки, решившие начисто отмыть своих новых питомцев, пропадают где-то наверху со служанками. — Эй, а ты своего упустил, — Джон в отместку тоже толкает его кулаком, второй рукой прижимая к груди трепыхающийся серый комок. Несколько секунд они вместе наблюдают, как Лохматик делает лужу прямо посреди комнаты. — Ну уж нет. Я не Старк, и это не моя собака и не моя проблема, — с удовольствием заключает Теон. И вручает Джону бутылку с молоком.Шесть лет назад
Хоривуд — город скучающих торговцев и служанок, гневно перекрикивающихся через улицу. Теон тащит Робба по переулкам за рукав куртки. Не касается пальцами голой кожи, но настойчиво тянет за собой. У них мало времени, у них всего один день без чужого присмотра, пока Нед навещает старых знакомцев. — Ну? Далеко нам ещё? — Робб спотыкается об очередной булыжник на выщербленной мостовой и влетает в Теона. — Там, — указывает ему Теон. Они отходят друг от друга на шаг и идут медленнее. Кажется, оба готовы отказаться от затеи, но признаться в этой трусости перед другим слишком стыдно. — Ты тут уже бывал? — Нет. Но что там может быть нового. Бордели везде одинаковые, — отчаянно врёт Теон. — Тогда зачем мы бежали через полгорода именно в этот? — недовольно ворчит Робб, но сразу забывает о своем вопросе, как только у него за спиной захлопывается дверь. У девушки русые волосы чуть ниже лопаток. Золотисто-русые. Никаких воспоминаний, никаких обязательств, цвет высохшей на солнце древесной коры. Только дело не в ней. Робб стоит рядом, хмурый и напряженный, словно собрался драться, а не переспать с женщиной. — Уверена, что тебя хватит на двоих? Может, лучше сразу позовешь подружку? — заранее заготовленные слова приходится выталкивать, словно забившийся в горло песок. И звучат они скорее испуганно, чем нагло. — Не торопись отказываться, пока ещё не попробовал, — женская ладонь ложится на грудь Теона. — А это твой братишка? О нем нужно особенно позаботиться? — Мы не братья, — одергивает Теон. Робб кивает, ещё не понимая, на что согласился. У него светлая кожа, но не бледная, а чуть золотистая. Острые ключицы вразлет — ещё несколько лет, чтобы повзрослеть, и они не будут так видны. Мягкие растрёпанные волосы, льнущие к вискам яркими птичьими перьями. Теон знает его целиком. Знает его взглядом и ладонями, и то, как напрягаются мышцы, пытаясь выбить из рук меч, и то, как сияет мокрая кожа, по которой скатываются струйки прохладной воды, и то, как Робб улыбается, жмурясь на слабое северное солнце. Но все равно — не так, как собирается узнать сейчас.Восемь лет назад
Земля под лопатками холодит спину, а скулы греет яркое полуденное солнце. Теон ощущает себя приятно усталым и даже почти довольным. Если бы ещё удалось лишние пару раз уложить Джона на лопатки... Но он быстро учится, упертый, как вцепившаяся в дичь гончая. Скоро с ним станет тяжело — но это потом, где-то не сегодня и не завтра, а пока все просто хорошо. — Для чего мейстер вчера поехал в Риверран? Джон с кислым лицом растирает ушибленный локоть. Теон рассматривает его несколько секунд и запрокидывает голову, закрывая глаза. — Неважно — для чего, главное, что опять без нас, — Робб падает рядом на траву, бесцеремонно задевая Теона коленом. — Я к концу лета или окочурюсь со скуки, или стану лучшим мечником Вестероса. — Потому что твоя мать ждёт ребенка, — лениво и через силу разлепляя пересохшие губы, произносит Теон. Выходит, что отвечает он на вопрос Джона, но называет Кет матерью Робба. Глупо. Теон недовольно морщится, ощущая, как ползет по переносице особенно настойчивый солнечный луч. Ползет и внезапно пропадает. — Чего ещё, ну? Два нависших над ним лица совершенно разные. Робб золотистый от веснушек и падающих на лоб волос. Синеглазый. Джон настороженно-серьезный и как будто нарисованный пыльной серой кистью. — С чего ты взял? — Робб склоняет голову к плечу, требуя ответа. Джон просто молчит. — Подрастешь — сам поймёшь, — Теон резко встаёт, расталкивая их плечами и почти столкнувшись с Роббом нос к носу. Не то чтобы ему особенно хотелось рассказывать эту чужую тайну, которую и сам он узнал случайно, но... Скоро все и так поймут. Поэтому проще избавиться от мысли, которая раздражает день за днём. Для Старков близится очередное важное событие. Его же, Теона, задача — меньше попадаться на глаза и не портить чужого праздника. Озадаченный новостями Робб молчит, и это тоже вызывает слабую бесцветную злость — вот и его мысли уже где-то далеко. Хотя ещё утром так просто было вытащить его на тренировочную площадку. Теон уверен, что узнал бы Робба по звуку шагов, но в этом нет необходимости — его не с кем перепутать, никто другой и не вламывается в комнату среди ночи, сметая рукавом подсвечник и оглушительно хлопнув дверью. — Откуда ты знаешь? — колени Робба сжимают его ребра. Острые колени, норовящие ударить, если попытаешься улечься немного удобнее. — Какая разница? — Теон машинально укладывает руки Роббу на бедра, пытаясь удержать на месте. — Тебе рассказала служанка, которой ты лазил под юбку, — Робб упирается ладонью ему в грудь, торжествуя и обвиняя. — Мне рассказала служанка, — покорно соглашается Теон. — Теперь ты уберешься к себе или до утра будешь скакать на мне, словно гербовой олень Баратеонов? — Да пошел ты! — Робб пару секунд пытается бороться с ним, но в итоге все равно летит на пол вместе с одеялом, в которое намертво вцепился. «Так поступили бы со мной, — вдруг думает Теон, — так сделал бы любой из старших братьев. Там, дома...» Внезапный укол раскаяния ощущается неприятно. — Эй? Ты живой? — Теон легко нащупывает в темноте лохматую макушку, ворот рубахи, тянет, заставляя подняться на ноги. — У тебя есть сестра, — Робб, кажется, моментально забывает о своем падении с кровати и усаживается, опершись лопатками о деревянную спинку. — Есть, — соглашается Теон, сдвигаясь в сторону. Безнадежно пытается расправить одеяло, но в итоге просто переворачивается на бок, подогнув ноги, чтобы не мёрзнуть, и накидывает свободный край на босые ступни Робба. Они ледяные даже сквозь ткань. Узкие и длинные, не накрыть ладонью, но Теон пытается. — Расскажи, — требует Робб, сползая на подушку. Без смущения тянет на себя одеяло, дрожащий и холодный. — Ты ее защищал в детстве? — Нет, — честно признается Теон. — Она была меня старше. Она есть... И сейчас тоже. Кажется, она и сама прекрасно себя защищает. — Думаешь, у нас родится брат или сестра? — Откуда мне знать? Спроси у кого-нибудь из женщин, они в этом что-то смыслят. — Я хочу, чтобы сестра. А Джон — брата. Джон — вот где он успел так замёрзнуть, уже побывал в спальне у Джона. Босые ступни прижимаются к голени Теона, колено почти заезжает в живот, но он вовремя подставляет ладонь, перехватывая неловкое движение. — У тебя и так есть две сестры, ничего нового ты не увидишь, — сонно возражает он. — Три брата и две сестры. Пусть будет ещё одна девчонка, — заключает Робб. Произносит легко, невзначай, словно стряхивает воду с ладоней. Совершенно искренне, ничего не подразумевая сверх сказанного. Три брата. Джон, Бран... Теон. — Передумаешь... — приходится сделать паузу, чтобы совладать с голосом. — Передумаешь ещё, когда придется выдавать всех их замуж. — Джон сказал так же. — Так же? — Ну... Не совсем так. Что лучше бы родился мальчик, тогда ему будет проще... — Вот именно. Сноу об этом знает побольше тебя. — Хватит его задирать, — кулак толкает Теона в плечо, не зло, не больно. Всего лишь для проформы. Но Теон перехватывает руку, сжимает запястье. — Ты будешь хорошим братом. Лучше, чем были мои, — признание даётся легко, округлое и правильное. Нельзя говорить плохого о мертвых. Но нельзя и найти среди детских воспоминаний что-то такое... Что-то похожее на глупую заботу Робба обо всех и каждом. — Расскажи о своем доме? Как там было? — просит Робб. И Теон правда хотел бы рассказать, но в голову не приходит ничего, кроме последних дней в Пайке, кроме того момента, когда отец передал его в чужие руки, а братья... Среди братьев он остался последним. — Пусть лучше будет мальчик, — наконец произносит он. Но Робб уже спит, перетянув на себя одеяло. Кейтилин, сложив ладони на заметном уже животе, смотрит на них взглядом, полным возмущения. Как ледяной водой окатывает по плечам, стоит только оказаться перед ней. Словно это они виноваты в чём-то постыдном и теперь должны отводить глаза в сторону. Притворяться, что не знают, не следят украдкой, пытаясь понять эту странную тайну, не предназначенную для мужчин. Не замечает этого холода только Робб. Потому что Роббу он и не был адресован. — Каково думать, что ещё один Старк будет иметь больше прав на этот замок, чем ты? — Теон толкает Джона плечом, усаживаясь рядом, хотя места хватило бы для пятерых таких, как они. — А каково — что ты остался последним наследником в своей семье, если не считать девчонки? — Джон пихает его локтем в ответ, но не сдвигается в сторону, теплый и по-птичьи нахохленный, и они сидят молча, ощущая себя одинаково ненужными и забытыми. До прихода Робба. Как всегда — до его прихода.Шесть лет назад
Сансу начинают искать в полдень. Бран и Рикон остаются дома. Там же, но накрепко запертая в своей комнате — возмущённая Арья, которой удалось довести сестру до слез. До слез и побега. Джон сосредоточенно пытается добиться от Леди, чтобы она взяла след. Но та только обиженно скулит и вертит изящной острой мордой, не признавая такую замену хозяйке. — Оставь, мы найдем ее сами, — Робб досадливо морщится и выходит за дверь вместе со своим волком. — Пожалуй, — уже в пустоту соглашается с ним Теон. Леди укладывает голову на лапы, глядя на людей тревожным просительным взглядом. Богороща привычно шелестит глянцевыми резными листьями. Чужое святилище, чужие боги, незнакомые и равнодушные. Что им до Теона? Он ничего не просит и не собирается молиться. Он не чувствует благоговения и легко перешагивает через отполированные водой корни. Всего лишь человек. Чужак. Слишком маленький, чтобы обращать к нему взгляды. Слишком незначительный, даже тогда, когда пытается нарушать правила. Не боящийся потревожить покой богов, поэтому лучше всех остальных знающий эту рощу. — Не собираетесь ничего предпринять, правда? — Теон поднимает взгляд к тяжёлой алой кроне. Трогает пальцами жёсткую сухую кору, безнадежно ожидая — если промедлить ещё пару минут, то кто-то другой первым обнаружит Сансу. Но никого нет, и она продолжает взахлёб рыдать, сидя на земле. Тоже всего лишь крошечная песчинка, маленькая девочка, недостойная божественного внимания. Что ж, придется довольствоваться человеческим. — Твоя мать чуть с ума не сошла... И нас всех, кстати, тоже готова была свести, — с некоторым сомнением добавляет он. Выпады в сторону Кейтилин — не то удовольствие, которое стоит позволять себе часто. — Теон, — всхлипывает Санса. Пытается как-то оправдаться, но слова сливаются в очередной поток судорожных рыданий. Теон не представляет, что нужно сказать, поэтому опускается на колени, рассматривая ее распухшую расцарапанную ногу. — Я подвернула и упала, — с трудом произносит Санса. Глубоко испуганно вдыхает и вдруг почти успокаивается. — Что нам теперь делать? «Возвращаться домой, хорошо бы к ужину, и забыть о глупой ссоре с Арьей», — думает Теон. Но вслух этого не произносит. — Покажи-ка... Разбитое колено и разодранный подол платья — это ерунда. Гораздо хуже выглядит распухшая лодыжка. Санса возмущённо ойкает, когда Теон разбирает шнуровку и тянет ботинок с ее ноги. — Мама меня убьет, — заключает Санса. Теон скептически морщится, растирая между пальцами листья. Остановить кровь из ссадины, заклеить ранку и как-нибудь возвращаться. Вывихом пусть занимаются служанки, он сделает только ещё хуже. — Больно, — Санса вздрагивает, по покрасневшим щекам катятся крупные слезы. Так краснеют только рыжие — от хрупкой шеи до самой линии волос. Теон нехотя дует на ранку, залепленную вязкой кашицей мятых листьев. — Как ты меня нашел? — Если не хотела, чтобы тебя нашли, стоило пройти севернее по руслу ручья. — Руслу... Ручья? Откуда ты это знаешь? — Не только тебе иногда хочется... «Сбежать от всех», — мысленно заканчивает он. — ...уединения, — неловко договаривает вслух. После секундного замешательства Санса резко распахивает глаза и дёргает подол, пытаясь прикрыть голые колени. Теон ловит ее за запястье — бездумно, по привычке, выработанной часами и часами тренировок с Роббом. — Тихо. Собьешь повязку — просидим тут ещё лишних полчаса, — он отодвигается назад, насколько это возможно, не свалившись в траву. Отводит взгляд и отворачивается. Не так, она поняла его не так. Он имел ввиду другое. Хотя... Разве не здесь, не в этой роще полгода назад он целовался с одной из девушек, которые... — Скажешь, когда перестанет? — он садится на землю спиной к Сансе, чтобы больше не смущать ее. — А если я не смогу идти? — она беспокойно шуршит за плечом, шелестит складками платья, почти касается загривка. — Придется бросить тебя здесь и сказать, что тебя съели лютоволки. — Что?! Не удержавшись, он откидывается на локти и запрокидывает голову, чтобы увидеть ее возмущенное лицо. — Так что сказала тебе Арья? — Неважно. — Настолько неважно, что стоило убегать так далеко? — Теон, — она всё-таки касается пальцами его плеча. — Когда вы с Роббом ездили в Хоривуд… — То что? — подталкивает Теон, ощущая, как сползает между лопаток холодная капля пота. — То Робб понравился девушкам? — Что? — позволяя локтям подломиться, Теон падает на землю, теперь рассматривая лицо Сансы снизу вверх. — Робб... Он кажется девушкам красивым? — Об этом лучше спросить девушек, а не меня. Слезы почти высохли, и Санса ударяет ладонью по траве, уже способная злиться. — Арья... Сказала, что я никогда не выйду замуж, потому что в столице надо мной будут только насмехаться. Над тем, что у меня веснушки, и над тем, что... — Робба просто обожают девушки, — Теон торопливо прерывает этот поток девичьих откровений. — Считают его красивым, как молодой Баратеон. Особенно веснушки. Не то чтоб они кому-то когда-то мешали и... Во имя всех богов, почему тебе не спросить об этом самого Робба? Вряд ли он откажется похвастать. Можешь сделать это прямо сегодня, как только доберёмся до дома. Он переворачивается и недовольно встряхивается, как промокшая собака. Боги-деревья остаются равнодушными к разговору и не пытаются дать подсказку, как и положено приличным богам. Ну и в пекло их. Второй ботинок удается расшнуровать и снять гораздо легче — эта нога в порядке. — Будешь держать, — Теон вручает их Сансе оба и осторожно поднимает ее на руки. Она совсем лёгкая, тоненькая, ещё ребенок, даже не юная женщина. И это все могло бы быть веселой игрой, если бы не приходилось перешагивать через извилистые корни вековых деревьев. Растрепавшиеся рыжие волосы лезут в лицо, заставляя сосредоточиться на единственной мысли — нельзя споткнуться и упасть. — Теон, — дыхание Сансы касается его шеи, руки цепляются за рубаху, тощие исцарапанные колени беспомощно перекинуты через его предплечье. — Почему твоя волчица не пошла искать тебя? — произносит Теон раньше, чем последует другой ненужный вопрос. «Теон, ты назвал бы меня красивой?» У него нет ответов. Все они что-то чужеродное в его жизни — медное и золотое, солнечные лучи, которых не может быть посреди морского тумана. Они не могут быть красивыми или некрасивыми, правильными или неправильными, к ним просто невозможно привыкнуть. К ним и не нужно привыкать. Он просто невольно оказался рядом в этом маленьком закрытом мирке, но стоит только появиться другим… — Теон... Я... — Хочешь, я расскажу тебе кое-что? — Про Робба? — Про Арью и Джона. Каждую субботу на рассвете он учит ее стрелять на поляне у ручья к востоку от стены замка. — Правда? — Правда. Можешь сказать ей, что пожалуешься отцу, если она снова будет тебя дразнить. — Ты рассказал мне, потому что вы в ссоре с Джоном? — Нет. Потому что не хочу снова искать тебя, если ты сбежишь. — Но если я расскажу отцу, то Джон тоже... — Он и так знает. Уже очень давно. Но об этом не знает Арья. — Что стряслось? — Джон попадает на глаза чуть раньше, чем Призрак любопытно суется под ноги, так что у Теона всё-таки получается устоять. — Ничего. Где Робб? Позови его, — не рискуя ни опустить Сансу на землю, ни отфыркнуться от пряди волос, щекочущей скулу, Теон прислушивается к похрустыванию веток. — Она в порядке? Теон? — Робб подбегает к ним торопливым шагом, изучая настороженным взглядом. Теон всё-таки возмущённо фыркает — на него, не на Сансу. — Не ты. Пусть Робб, — одергивает Джона, потянувшегося забрать сестру из рук в руки. Кто-то должен быть старше и думать, хоть немного думать, даже если совсем не хочется. Санса обхватывает Робба за шею. Только теперь Теон ощущает, как онемели руки от этой ноши. Неловко гладит по жёсткой шерсти волка, сунувшего башку под ладонь. Не Призрак. — Подожди, — Джон возмущённо оборачивается на рывок за шиворот, но объяснять Теон не собирается. Просто даёт Роббу минуту, чтобы обогнать их. Так будет лучше для всех. Дома их встретит Кейтилин — своего старшего сына, который принес на руках сестру. Пусть босую и в изорванном платье — просто сестру. А они с Джоном появятся позже. Заплаканная Арья сидит в углу, пока к ней украдкой не пробирается Джон. Смотреть на них, наказанных всеобщим равнодушием, немного забавно. Настолько, что долгие несколько минут Теон не может выбрать: должен ли он поддерживать решение Кейтилин или может пойти и отвоевать себе место среди отщепенцев. — Что вы пытаетесь сделать? — он легко наклоняется над плечом Джона и отнимает у него потрёпанный нож. — Джон проденет шнурок вот сюда, чтобы я могла его носить, — на столе рассыпана костная пыль, и вдобавок к ножу Теону предъявляют... Клык? Нет, бивень. Отдаленно похожий на кабаний. — Твоя очередь, — Джон легко расстается с этой сомнительной добычей, растирая покрасневшие пальцы. Теон качает головой, но начинает вместо него методично вкручивать нож в отверстие на бивне. — Будешь носить на себе всякую дрянь, как одичалая, не выйдешь замуж за приличного человека, — всё-таки подкалывает Теон. — Я же не так глупа, как Санса, чтобы думать только о свадьбе, — Арья окидывает его возмущенным взглядом и укладывает локти на стол, наблюдая за ножом. — Передумаешь, когда подрастешь, — кость под лезвием хрустит, и на секунду кажется, что пойдет трещинами, но нет — аккуратное отверстие наконец закончено. — Давай сюда свой шнурок. — Ты же не считаешь, что я поглупею, когда вырасту? — надев на шею свое новое украшение, Арья окидывает их обоих взглядом победительницы. Джон улыбается. Он очень редко улыбается.Шесть лет назад
В криптах под Винтерфеллом ровные ряды каменных изваяний устремляют взгляды в пустоту. Нэд всегда казался Теону одним из них, по недоразумению поднявшимся на поверхность. Сперва — кем-то, настолько монументально огромным, чтобы разрушить весь привычный мир. Великодушный победитель, обрекающий врагов на позор и бесчестие. Таким, наверное, нужно мечтать стать. Но что делать, если ты уже оказался среди проигравших, пусть и не по своей вине? Затем он становится ещё менее понятным. Слишком равнодушным, чтобы решиться задавать вопросы, и слишком спокойным, чтобы испугаться. Серый камень, едва нагретый солнцем — коснись ладонью и не удостоишься даже взгляда. В девять лет Теон знает, что Кейтилин боится его. Не хочет оставлять его наедине с Роббом, но подчиняется мужу. Что чувствует к нему Нэд, Теон не знает ни в девять, ни в одиннадцать, ни в семнадцать. — Мне стоит что-нибудь узнать о том, что вы с Роббом делали в Хоривуде? Теон? — солнечный луч высвечивает пылинки на столе, и Теон сосредоточенно следит за переплетенными пальцами Нэда, не решаясь поднять взгляд. — Нет, — произносит он. Тишина ощутимо давит, но если продержаться ещё немного, то можно будет уйти. И новых вопросов не последует. — Хорошо, — Нэд кивает не ему, а собственным мыслям. — Хорошо... Вообще-то я позвал тебя, чтобы отдать письмо... Плотный лист пергамента с несломанной печатью — Теон забирает его, не касаясь чужих пальцев. Нэд не открывал эти письма никогда. Ни разу. От этого почти обидно — неужели, он даже не боится того, что может быть внутри? Огромный каменный монумент, который не покачнуть, даже выбившись из сил. — Теон. Широкая ладонь ложится на его плечо, и Теон словно снова ощущает себя восьмилеткой. Это было так же и в тот день. Корабли, медленно удаляющийся дом, каменно тяжёлая рука на плече, не причиняющая боли, но парализующая абсолютным бессилием. — Если я когда-то был несправедлив по отношению к тебе… — Нэд замолкает, словно не сумев подобрать слова. — Нет, никогда, — пылинки в солнечном луче равнодушно кружатся. Теон смотрит на них — только на них и ни на что больше. — Хорошо. Можешь идти. Сбегая по лестнице, он уже знает, что не станет седлать лошадь. Не в таком состоянии, не такими трясущимися руками, когда только и хочется с силой дёрнуть, сломать, согнуть. Не срываться на тех, кто никак не сумел бы ответить. Восковая печать ломается под пальцами и остаётся алым крошевом под ногтями. Почерк матери. Теон не пытается уловить значения слов, просто видит его, мелкий, бисерный, округлый, и складывает листок, почти успокаиваясь. Если она писала сама — значит, все в порядке, все по-прежнему. И можно не пытаться победить густо исписанные листы, оставив это на потом. В богороще солнечно. Такие же лучи, как в кабинете у Нэда, — они проскальзывают между листьев и пытаются прогреть землю. Теон лежит на спине, глядя на огромное облако пронизанной светом листвы и старательно не моргая — тогда можно будет соврать, что слезы катятся из уголков глаз просто так. Просто от слишком яркого света. — О чем говорил отец? — Робб появляется рядом внезапно, запыхавшийся и недовольный. Следом за ним огромным серым клубком выкатывается волк. — Ни о чем, — Теон поспешно садится, зарываясь пальцами в грубую волчью шерсть. В ответ его без особого интереса обнюхивают — он не враг хозяина и не несёт с собой еды, Серый Ветер укоризненно ворчит и снова исчезает в кустах. — Тебе за меня влетело? — Робб садится рядом, прижимается спиной к плечу, так что можно не смотреть друг другу в глаза. — Нет, я же сказал. Всё как обычно. — Хорошо, — Робб запрокидывает голову назад, и пряди его волос щекочут Теону шею. — Я думал, он будет ругаться, что мы сбежали тогда... Теон? — Что? — То, что было в Хоривуде... С той девушкой... Так ведь... Неправильно, да? — Да, — соглашается Теон, ощущая привычное глухое отчаяние. — Да? В смысле, ты даже не думал об этом? — Нет. На секунду ему кажется, что резко отстранившийся Робб ударит его. Но Теону все равно, и он продолжает сидеть, закрыв глаза. — А я... думал, — с какой-то незнакомой злостью заключает Робб, толкает его в плечо, заставляя распластаться на траве. Чужие колени, сжимающие ребра, только в этот раз совсем иначе. — О чем? — Теон запускает пальцы в его волосы, гладит загривок, словно треплет оскалившегося волчонка. — Об этом, — ничуть не смягчаясь, обрывает Робб. И наклоняется, до боли вжимая лопатками в землю и прижимаясь к губам.Винтерфелл. Этот день
— У тебя когда-то была собака, Старк. Джон поворачивается к нему, растерянно хмуря брови, и продолжает вопросительно смотреть, пока Теон усаживается рядом с ним на пол у камина и выкладывает перед собой шесть ошейников. «Старк» — этого Джон от него никогда не слышал, это царапает ему слух, словно скрежет по железу. Но придется привыкать. — Лютоволк — не собака, — наконец беззлобно, скорее по привычке, возражает Джон. — Ага, я помню... Теон и правда помнит эти их споры. В какой-то момент лапы Призрака стали оставлять следы, раза в три превосходящие следы обычных собак, и победа осталась за Джоном. Этот щенок — единственный уцелевший, ещё питавшийся молоком и не съевший отраву — не вырастет таким крупным. Да и белый цвет тоже обманчив — бежевые подпалины на боках со временем должны превратиться в длинную шерсть. Джон неуверенно забирает его в ладони, касаясь замёрзших рук Теона тёплыми, согретыми у огня пальцами. — Что это? — Санса подходит к ним, не замеченная обоими. Садится между, задевая плечами. — Он похож на Призрака. Щенок обиженно скулит, уворачиваясь от слишком настойчиво вертящих его рук. — Это девочка, — озадаченно произносит Джон. Впервые за последние дни у него такое лицо. Такое живое, обычное, удивлённое. — Тогда нужно другое имя, — Санса склоняет голову на плечо Теона, оставляя Джона держать на руках скулящего щенка. Проводит кончиком пальца по лежащим на полу ошейникам — по тускло сияющим в свете огня шипам. Стоит им двоим с Джоном выйти за дверь — и Санса швырнет ошейники в огонь. Но не сейчас, когда каждое движение кажется тяжёлым, словно в полусне. — Кира. Ее зовут Кира. И в этот раз у нее все будет хорошо. Если пройти в одиночестве по длинным коридорам, вслушиваясь в эхо своих шагов, то вспоминаешь, что в Винтерфелле живут призраки. Но не только. Не только они.