***
Цунами не думала, что доживет до сорока двух лет. Не думала, что станет воришкой или человеком, как вам, уважаемые, удобнее. И уж тем более она не думала, что вся её чертовски долгая и насыщенная жизнь покатится в тартарары всего за четыре недели, и спустя десять лет последствия того ужаса настигнут её. Звездокрыл встретил её, когда она, обратившись драконом, синей стрелой вылетела из завесы облаков и стала спускаться вдоль хребтов величавших гор Небесного королевства. Тьма царила в душе Цунами. Она, совсем сбитая с толку и напуганная, но вида этого не показывавшая, на удивление мягко приземлилась. Будто не была пять лет исключительно человеком. Будто крылья все ещё были продолжением её сердца, как ныне был меч. У Звездокрыла не было глаз. Он ослеп очень давно, его взор сгорел в вулканическом пламени, и отныне на друзей он взирал через повязку из хлопка. Он даже не дёрнулся, когда подул сильный ветер, и Цунами рухнула перед ним. И та встретилась с ним взглядами, слепым, невидимым и живым, зеленым с морским отливом. Раньше Цунами пугало то ощущение, будто Звездокрыл вовсе никуда не смотрит, или смотрит, но слишком далеко, за пределы понимания живых. Теперь ей было все равно. — Годы идут, а ты не меняешься, — улыбнулся Звездокрыл. — Все ещё пытаешься сбить с себя запах рыбы. — Ну, так как я полностью отказалась от трона и каких либо контактов с Морским королевством, я решила, что стоило бы и вовсе убрать из себя побольше… этакого, — фыркнула Цунами. Звездокрыл кивнул, но ничего не сказал. — Идём, королевская убийца. Кажется, тебе есть, что мне рассказать? Расскажи, когда пребудем в пещеры. Солнышко и Глин уже там. У них есть новости. — Звёзд, — вдруг взяла его за чешуйчатое крыло Цунами, и дракон замер, после чего перевел на неё невидящий взор. Улыбка дрогнула на её губах. И она сказала: — Я скучала. Друзья встретили их в Облачных горах. Глин с его протезами задних лап и Солнышко с длинной дугообразной раной на морде в пещерах, в которых провели свое детство, выглядели чужеродно. Впрочем, также выглядели Звездокрыл и Цунами. Израненные войной. Поцелованные вечностью. Глин принёс кексы с розовой глазурью и чай. Цунами была рада, что в кои-то веке друг решил не навязываться со своей теорией «всегда полный желудок — это хорошо». Ведь они собрались не для того, чтобы есть. Настали темные времена, и все, что требуется сейчас — это поговорить с глазу на глаз. Они обнялись. Цунами от души хлопнула Солыншко по плечу, чмокнула Глина в щеку, а Глин крепко-крепко обнял. И после этого они расселись по местам. Только Цунами было некомфортно. Каменный стол был шире, чем требовалось, и между нею и Звездокрылом ещё оставалось место. Видно, земляной просто запамятовал. — Значит, Сумеречный Волк молчит? — поражено переспросила Солнышко. — Да, — буркнула Цунами. — Будто я ему не мать. Важная миссия, говорит. Миры на грани большой войны, и я должен хранить язык за зубами, чтобы не сделать хуже. Бла-бла-бла. — Ууу… — протянул Звездокрыл. — Звучит жутковато. А теперь можно в деталях, что это за угроза такая? Знаешь, мы столько жути повидали, что уже как-то все равно, какой в этот раз воскреснет колдун, какие монстры и из какого мира захотят порадовать нас своим визитом. Цунами тут же вспомнила, как стояла, держа Ореолу за руку и глядя в надвигающуюся на них планету. Планета на планету, что должны были слиться в одну, умереть и воскреснуть. Но там, в этом мире, никого бы, похоже, уже не было. Вспомнила и как однажды все, кто был когда-то дорог, потеряли память. Все забыли. Стали не собой. И последнее что вспомнила: бой с Дьяволом, настоящим, из непробиваемой плоти и крови. И в общих чертах рассказала все, что ей было известно — то есть, совсем не много. — Иными слова — катастрофа, — резюмировала Цунами. — Пиррия, наша любимая Пиррия, также Пантала и горизонты, нам ещё неизвестные, и другие планеты — все будут под угрозой полного уничижения. И помешать этому, считает наше в край долбанутое руководство, может кучка новичков и дилетантов, меч в руках никогда не державших. Просто… использовать чужие жизни — многие ещё юные и невинные, — ради спасения целой вселенной. Ничего не напоминает? Никто не ответил. Им отлично было известно, на что была похожа эта ситуация, чью судьбу могут разделить несчастные юнцы. Их собственную. Их — орудий в когтях всевозможных интриганов и обманщиков. Глин перестал есть. Солнышко больше не улыбалась, будто способность радоваться из неё вырвали, как сорняк. Звездокрыл уставился слепым взором в свои лапы. Пещера погрузилась в тишину. Цунами хрипло вздохнула. Это молчание, тяжелое, точно небо сделалось стальным и рухнуло на плечи, сдавило ребра, и она задумалась. Она знала, что должна поведать друзьям обо всем, что узнала, обо всем, что произошло за последние месяцы, ибо только они, четверо драконов, научившихся превращаться в людей, способны вновь изменить ход истории. Даже если это будут совсем незначительные изменения, они приведут к тому, что другие изменят больше — сдвинут горы, одолеют смерть и своими жаркими горящими сердцами разгонят тьму. И она продолжила: — А ещё есть другое пророчество. О валькириях. Сон о них вот на днях увидели, но об этом знаю только я и Потрошитель, — почему, почему она это сказала, зачем начала с главного и самого опасного? Цунами искала ответ в собственном подсознании, глубоком, как самые темные впадины Морского королевства, и в то же время хрупкого, подобного едва наросшей рубцовой ткани. — И кто видел этот сон? — голос Глина звучал тихо, словно он заставлял себя говорить. — Я. Сразу после той битвы между нами и мятежниками. Прошел почти год, однако за это время, когда все стало только хуже, женщина ни разу не осмелилась узнать, как там живут её друзья. Она в некоторым смысле ожила. Будто зомби, она ходила, что-то делала, имитировала чувства и говорила. Лишь на некий срок Цунами стала собой. Когда орден сотрясла одна плохая новость за другой. Новая строчка проклятого Темного Пророчества. Последняя строчка этого же Пророчества уже через полгода. И, кажется, тогда разверзлись врата Ада, и все худшее, что было в Рыцарях, хлынуло наружу. Цунами пришла в себя. Она пыталась помочь тем, чем могла, но взамен получала лишь кровь, металл и огонь. Она хотела помочь тем несчастным юнцам, о ком говорило Темное Пророчество. Древнее, как сам мир. Опасное, будто тигр, притаившийся для внезапного удара, чтобы медленно и с наслаждением разорвать жертву. Вот чем стала её жизнь: игрой, где она не то фигура, не то игрок, живая и мертвая, одинокая и ненужная. Цунами думала, что, вернувшись на службу ордену, она возродит свою душу. Думала, если вновь встретится с приемным отцом, сделавшим из неё убийцу, она спасется. И с треском проиграла, когда поняла: она вернулась не к давно потерянной семье, а на войну. Настоящая её семья сейчас где-то там, в Пиррии. Ореола… она где-то там… По ту сторону баррикад. Она подумала об этом, обо всем, обо всей своей никчемной жизнь, потраченной на поиски счастья, когда рядом с ней взорвался снаряд, и шрапнель вперемешку с пламенем раскинулась лепестками цветка во все стороны, и Цунами, оглушенная, отлетела в толпу. Битва была в овраге. Битва не на жизнь, а на смерть: Рыцари и бывшие Рыцари, твари, которые должны быть героями, и твари, которого даже не скрывают своей сущности. Битва была в мире, Цунами не знакомом, и сражались все за последнего участника Темного Пророчества. К Цунами приближалась смерть во плоти. Она поднялась, сплевывая кровь, не слыша ничего, кроме высокого, частого звона. В руке дрожал длинный и испачканный землей и кровью меч. А потом смерть с ало-светлыми крыльями бросилась на неё. «Стой, стой, стой!». «Зачем ты её защищаешь? Они столько отняли у вас, Ореола, почему ты…». Лязг, с которым железо встречается с железом. «Ори…». Она видела её серые волосы и зеленые, ни с чем не сравнимые глаза, бледный шрам на щеке и клинок, мелькавший в воздухе подобно молнии. Ореола. Её Ореола была жива, хотя десять лет назад Цунами держала её в своих объятиях и звала по имени, не слыша криков Солнышко и не чувствуя, как Глин отрывает её от бездыханного тела. Они столько раз друг друга теряли… чтобы снова потеряться. Но на сей раз навсегда. Цунами вонзила когти в камень, дыхание стало подобно железному ледяному шару, застрявшему поперек горла, и чтобы совладать с собой, ей пришлось отойти от друзей, отвернуться — и начать дышать. Вдох и выдох, вдох и выдох… — Вот оно что, — она не видела, но слышала Звездокрыла. И решила, он, верно, кивнул неким своим мыслям. Черный и гибкий, плотно прижимающий к бокам усыпанные серебристыми чешуйками крылья, он наверняка сливался с пещерным сумраком, вторящим его слепоте. — «Валькирии»… до того, как ослепнуть, я ведь увлекался астрологией, — сказал он. — А когда стал бойцом ордена стал сравнивать звездные карты разных миров, и все время искал на них созвездия, о которых писали в древних летописях, но никогда не рисовали. Так, к примеру, поговаривают, что в нашу Безлунную Ночь, известную также как Самая Темная Ночь, звезды, не заслоненные лунным сиянием, выстраиваются в особые созвездия — включая созвездие «Копьеносицы». Драконихи, которая взмывает в небеса и держит перед собой копье. В том же свитке я нашел упоминания, что в данном скоплении звёзд есть ещё одно, и до Пожара люди называли его «Спасительницами». Его я даже смог отыскать. Оно полностью совпало с «Поясом Ориона», или, как угодно Рыцарям, «Прялкой Фригг». А знаете, что писали уже в другом трактате? — Что же? — «Если вы видите три звезды, причудливо вплетенные в своеобразное созвездие, напоминающее вашему пьяному сознанию двух крылатых дев: это «Прялка Фригг», а не «Валькирии», потому что такого созвездия нет ни на одном известном Рыцарям небосводе». Цунами не знала, что сказать. Она никогда не интересовалась звездами, тем более не думала, что звезды с небес разных планет выглядят иначе: ведь это не более чем россыпь миллионов белых точек, часто скрытых облаками, которые висят так высоко в небе, что порой кажется, будто звезды давно потухли. Но возбужденная благоговейная дрожь промчалась по спине, и странное чувство, будто Цунами впервые столкнулась с чем-то необъяснимым, захлестнуло её. Создавалось ощущение, она нашла нечто такое, чего не находил никто до неё, то, что было скрыто за завесой веков и множества тайн. — В любом случае… я буду их защищать, — проронила Цунами. — Моя верность с ними. Моя честь с ними. Они не узнают, что я желаю им исключительно добра, не поймут, что то, что я делаю, делается ради них. И я буду действовать. Она не могла пошевелиться. Как сталь. Как скованная льдом. А потом за спиной послышался голос Солнышко, хриплый и поразительно для неё взрослый и уставший: — Ты ведь не надеешься, что они вернут тебе Ореолу? Мы ничего не знаем об этом пророчестве. Ничего не знаем об этих звездах. Это пророчество, которое является древним, как первая жизнь на первых планетах, но о нём и по сей день ничего не известно. Остерегайся, Цунами. Прошу, остерегайся. Может, она и надеялась. Может, она даже представляла, тем более теперь, когда она вернулась в орден после жизни притаившейся, незаинтересованной ни в чем отшельницы, скрывавшей свою природу и свое обширное прошлое. Может, она надеялась, что теперь они с Ореолой смогут быть вместе: после смертей их детей, после безумия, после стольких войн и катастроф. Цунами не знала, стоит ли верить в Валькирий, но знала — если не верить в знамение звёзд, можно перестать верить вообще во все, включая собственное предназначение. Когда-то, едва началась подготовка к Темному Пророчеству, Цунами дала себе клятву во что бы то ни стало уберечь избранников, не дать им превратиться в то, во что подобные им, как драконята судьбы, в итоге превращались. И эта клятва подарила веру, верность — Цунами понимала, неверие в Валькирий, Спасительниц, Копьеносцев, ничего не даст, а вот вера способна привести их к победе… и вернуть Ореолу, если эта война кончится. — Я ничего о них не знаю, — сказала Цунами. — Но я в них верю. Но ещё она верила в Глина, Солнышко и Звездокрыла. Быть может, поэтому она пришла к ним. Быть может, поэтому знала — если её не станет, они продолжат её дело. Завывания ветра и свист стрел были подобны сладкой трели старенькой лютни вкупе с басом безумного металлиста — несочетаемые вещи, оказавшие, тем не менее, в одном моменте. Ночной момент, окрашенный плавленым серебром луны и стекающей в озеро кровью. Момент, когда твоя подруга в панике тонет, друг хаотично стреляет из лука, а ты пытаешься вытащить стрелу из ноги. — Мы должны вернуться! — красноперый бельт раскрошил бортик лодки у самого локтя Солнышко, но не шелохнулась. Слишком большой был риск того, что если кто-то внезапно двинется, все суденышко перевернется. Звездокрыл не услышал ни её слов, ни вскрика Глина, обернувшегося на деревянное крошево. Его мраморное лицо смотрело на орду монстров, которые выходили из неровной линии деревьев. Светлые глаза блестели, как граненный изумруд, а потом раскрылись — его огрубевшие от долгих тренировок пальцы отпустили тетиву, и стрела полетела в гущу монстров. Цунами хрипло дышала, чувствуя, как дубеет боль, как дубела бы мокрая одежда на морозе. Снова ухватилась онемевшими белыми пальцами за древко, попыталась вытащить — и лишь вскрикнула от вернувшейся боли. Зато Глин был рядом. — Давай я попробую, — он схватил стрелу и сжал, да так, что они оба поморщились. Цунами чувствовала разорвавшийся наконечник в мышце. Он — видел эти мучения и представлял себя на её месте. — Да поворачивай! — Я занят! — четвертая из семи стрел настигла цели и вошла в голову одного из чудовищ. Это была демоница в черно-кровавых латах. Только они и упали на песчаный берег. Тогда Ореола снова рванула веслами, только в другом направлении. Цунами слышала, как хрустнули её лопатки и видела выступившие на глазах слезы. Но она продолжала плыть, сотрясая лодку и нашего единственного боеспособного друга. — Сука! — грубо выругался Звездокрыл. Его конский хвост развязался, и грязные волосы рассыпались по лбу. Колени подогнулись от резкого толчка, и парень, выронив стрелу, почти вылетел за борт. Еще две стрелы угодили в пол у ног Цунами. Он вовремя встал и, словно ничего не произошло, выстрелил — Цунами решила даже, не целясь, потому что глаза его скрылись в копне волос. Стрела влетела в череп крупного воина с черным, облитым белой краской ятаганом, вылетела и остановилась лишь в стволе старого ясеня. Тварь упала на своего уже павшего соотечественника, и в груде мертвых тел стало на одно больше. Только тогда Цунами вспомнила, что они здесь делают, и почему Ореола так рьяно стремится вперед. Между ними и монстрами несчастно барахтались в воде Джон, её друг, и его сестра. — Мы должны уплыть! — крикнул ночной и промазал. Его стрела врезалась слишком далеко от лучников, что уже достали собственные стрелы — синхронным, наизусть выученным движении, — и вложили их в тетивы. — Нет! — это взвыла Цунами. Как волк. Раненый волк. — Ну пожалуйста, заткнитесь! Звездокрыл что-то протестующе крикнул. Все они понимали, что, приближаясь к линии берега, команда подвергаемся огромной опасности, но ни Цунами, ни Солнышко, ни Звездокрыл, ни Глин, тем более Ореола, не стали бы равнодушно смотреть, как их друзья тонут. Когда они убегали, именно Джон толкал лодку и подставлял спину догонявшим демонам. Когда он был уже по шею в воде, красноперый дождь посыпался с неба. Цунами ослепла от боли в колене и так и не поняла, что произошло — по всей видимости, его сестра Арья оттолкнула лодку, а потом оба схлопотали по стреле. Как и она. — Разворачивай! — крикнул Глин, вцепившись в борта своими сильными руками. — Если правильно перераспределим вес, сможем прикрыться боком лодки, как щитом! — существовал риск подставить под удар днище, и тогда они не смогут уплыть, но каждый из тех, кто тогда находился в лодке, понимал — лучше варианта у них нет. Глин снова нагнулся над Цунами, коснулся рукой её щеки, и кровь, которая ещё не застыла на его коже, размазалась по её лицу. — Все будет хорошо, обещаю… давай ещё раз попробуем, окей? Свист. Солнышко вскрикнула — стреле не хватило сил добраться до лодки, поэтому она оставила рваную, пусть и неглубокую царапину на корпусе. Стараясь не замечать Солнышко, Звездокрыл вытащил из колчана предпоследнюю, прицелился, и та, словно птица, оседлала ветер и с такой яростью пролетела от лодки до берега, что не только сбила вражескую стрелу, но и убила стрелка. Они стали медленно, сильно качаясь, разворачиваться, и Цунами, кровь которой лужей натекла на деревянном днище, ощутила, как её мутит: точно эту же кровь ей влили в горло, и она холодной мерзкой густой жижей плескалась в животе. Друзья плыли к ним навстречу. Слабые, находящиеся меж двух огней, они все равно плыли. В этот момент Глин вырвал стрелу вместе с мясом, и вопль заглушил голоса, заглушил новый свист и тот звук, с которым наконечники крошат дерево. В этот момент Солнышко, зная, что хуже уже не будет, выпрыгнула за борт — и Звездокрыл прикрыл её. Да. Она знала. Они со всем справятся.***
Не жди, не жди. Путь тебя ведет К дубу, где в петле Убийца мертвый ждёт.
Именно эта песня, которую они с Ореолой когда-то пели в тени огромного дуба, когда были молоды и когда являлись главными героями своей истории, играла в голове Цунами, когда она отбила клинок, летевший в Глина — секунду боец и женщина смотрели друг на друга, а после, воспользовавшись его удивлением, она крутанула клинок и без жалости вонзила в ногу оппоненту. Она не хотела его убивать, он был её братом по оружию. Но и позволять ему драться с теми, кто также был Рыцарем, она не стала. Её меч с мокрым мерзким хлопаньем пробил кожаный сапог и проник в кожу, разламывая в труху тонкие кости, и все, что тогда было помимо песни — это вопль. Затем она вытянула металл из живой плоти и толкнула вопящего ногой в живот, да с такой силой, что его отбросило, как от струи ветра. Все замерли. Всё замерло, остановилось, повиснув между жизнью и смертью, словно никто не ожидал, что Цунами сделает это. Она взглянула на притихшего Короля-Феникса. В глазах его застыли недоумение, страх и третье чувство, которое казалось то обидой, то горем, то холодной, печальной любовью. Они смотрели, вспоминали: Цунами вспоминала, как ей было плохо, и как он всегда приходил на помощь, он вспоминал, как учил её, и их мысли, если бы вдруг смешались, образовали картину полноценной и здоровой семьи, которой обоим так не хватало. Тогда Цунами снова видела перед собой человека, вырастившего её, научившего бороться, подарившего шанс. А потом она выкинула свой окрашенный алой теплой кровью меч, и тот со звоном упал на пол. Злость ушла. Остались опустошение от смертей и мерзкий, как холодная липкая змея, скользящая по сердцу, страх. — Я не убиваю своих. Даже если они убивают меня. — Цунами… — имя сорвалось с его уст. Она не позволила произнести фразу до конца — она бросилась к нему, как волчица, наконец настигшая свою добычу, и в тот момент мир ожил: собравшиеся Рыцари начали биться, движущимся запутанным лесом из тел и клинков закрывая собой дорогу. И все же Цунами, лавируя между ними, слыша лишь песню и грохот в ушах, врезав кому-то в живот и кулаком в челюсть, перемахнула в конец зала и легко, подобно тому же волку, прыгнула на трибуну. Король-Феникс стоял неподвижно, однако теперь в его руке сверкал, переливаясь серебром, меч. И он невесомой сверкающей молнией взвился вверх, острием указывая на ученицу убийцы. — Лучше тебе этого не совершать. Горечь сдавила грудь. И все же она вовремя совладала с собой, победив и вой, и слезу, которая чуть не потекла по щеке. — Я безоружна, — она раскрыла руки, показывая — да, у меня ничего нет, ты можешь убить меня здесь и сейчас, и я ничего не противопоставлю тебе. — Вовсе нет, — ухмыльнулся он. — Убийца способен убить и голыми руками. Это он убивал. Холодно, безжалостно, не думая ни о последствиях, ни хотя бы о чести: свое единственное достоинство он положил на все мнения и все иные варианты, как запуганный таракан, которому некуда деваться. И сейчас он смеялся над Валькириями, в которых Цунами верила всей душой, всей своей полусгнившей душой, где, казалось, не осталось место для нового света. Хохотал над смертями и сеял смерть бессмысленными безумными приказами и собственными комплексами, он не мог хоть на миг задуматься, просчитать наперед — он действовал быстро, наобум… И всегда Цунами находилось, о ком горевать, кого оплакивать, и она знала — когда все кончится, она соорудит памятник и станет первой, кто к тому памятнику возложит две нежные красные розы. Все последние годы она только и делала, что следовала за ним и по пути этого страшного следования хоронила людей. — Я не убивать тебя пришла. Я прошу дать возможность уйти мне и всем, кто захочет пойти со мной. Он не опустил меч, и отчаяние сдавило грудь женщины. И она сказала: — Я лишь хочу защитить их… «Что ты делаешь? Убей его, иначе он не остановится и убьет всех, кто остался! Он убьет Звездокрыла, Солнышко, Глина, Беду, Потрошителя и Шквала! — ноги Цунами дрогнули. — Не стоит щадить тиранов!». И все-таки она щадила. Не потому что была доброй. Просто она знала, что кровопролитие порождает другое кровопролитие. Все это бесконечный круг насилия, воспроизводящий сам себя из страха и мести, и из этого усеянного мощными острыми жерновами колеса, разрывающего и размалывающего даже самых крепких, им всем пора выйти. Всем мирам. И конкретно этим людям. Цунами хотела найти тела тех, кого ещё не нашли, вместе с друзьями найти Ореолу и достойно сжечь на погребальном костре. Стремилась остановить великое зло, вышедшее в мир, сразиться за правду и умереть с честью. После всего-всего — разве она так многого просит у истязавшей её судьбы? — Минуту назад я хотела тебя убить, — созналась Цунами. — Но лишь от того, что разозлилась. Ты все ещё мой наставник и мой отец. И я не хочу проливать твою кровь. Он зло, хищно улыбнулся. — Когда-то давно мы уже это проходили. Два лидера не смогут ужиться с друг другом, волчонок. Они всегда будут драться, как бы сильно друг друга ни любили, — он насмешливо взглянул на дочь и продолжил, плавными, осторожными движениями двигаясь в сторону, точно намеревался очертить возле Цунами полукруг. — Мост. Битва. Я убил нашего друга, ты попыталась убить меня. Правда, все равно побеждал я — и если бы мне хватило доли секунды, то проткнул тебе печень. Цунами сдержалась от резких высказываний. Сдержалась и от воспоминаний о ранах и ожогах, оставленных той бойней, и о том, что порой те, кого мы любим, стоят первыми в очереди для нанесения нам как можно большей боли. «Даже если меня повесят на рее, я все равно буду бороться», — подумала Цунами. Ведь это был её долг. «Эта боль, как скорбь, будет сопровождать тебя везде, в каждой битве и в мирное утро…». Она скорбно взглянула на своего короля и вспомнила, как уже однажды пыталась убить особу королевских кровей: одна она дожидалась в шкафу собственной матери, дабы быстро и тихо, когда та уложится спать, убить её. Также легко она убила зазнавшегося молодого короля из другого мира, который считал себя гребанным пупом земли — и она отравила его и ловила каждый момент его мучений. А сейчас Цунами поняла, что не сможет. Не сможет убить из необходимости, хотя всегда повторяла, что эта самая необходимость является главной причиной всех убийств. Рядом с Королем-Фениксом приземлился огромный мускулистый зверь, косматая серая шерсть его отливала сталью, окропленной кровью. Волк, связанный с ним мыслью и душой, прыгнул между ними, и его могучая фигура загородила собой духовного брата, и острые кривые клыки, желтые и мокрые от свежей крови, оскалились. Бешеными янтарными глазами, в которых пылало пламя злости и жажды убийства, он смотрел на Цунами и сейчас наверняка говорил с братом. Наверняка они переговаривались, что сделать с непослушным волчонком и стоит ли — ведь она, как никак, их дитя. Из мятежное, мягкотелое дитя. Ещё одна предательница, услышала она рык волка, в честь которого назвала своего последнего отпрыска. Да ещё наш звереныш! Мы охотились для неё, учили бороться за жизнь и перегрызать врагам глотки, и теперь она решила, будто может бросить нам вызов! Его жестокие слова не вызвали раскаяние или обиду. Напротив — они студеным ветром пронеслись по её изрезанному, кровоточащему сердцу, и крылья огня, годами холодные и черные, словно сгоревший дотла труп, вмиг вспыхнули, охваченные рыжим жарким заревом, ярким, как восход солнца и греющим, как объятия друзей. Крылья, которые она спрятала за плащами и броней, клинками и ядами, они проросли сквозь все преграды, сожгли ненужное — и просочились сквозь плотную, как драконья чешуя, кожу, и столько любви, ярости и честного, убийственного чувства было в этом огне, что Цунами могла бы сжечь волка одним взглядом. — Предатель здесь точно не я, — произнесла она. — А тот кто ставит собственные амбиции выше блага своего ордена и своей семьи! Она возложила цветы на несуществующие могилы, вдохнула запах несуществующих погребальных костров, развеяла несуществующий прах по пиррийским просторам и в мирах всех тех, кого больше не было с ней, коснулась устами несуществующих могильных камней… И, казалось, на мгновение к её потухшей отравленной душе прикоснулась настоящая птица Феникс. Их символ. Их начало и конец, очистительный, вечный огонь, из которого все появляется и куда уходит спустя годы, дабы вернуться в новом обличии и в новом времени. Цунами даже решила, что сама стала Фениксом — она умерла и воскресла. Давай, дочь моря. Давай, волчица! Новый голос — ласковый и молодой. Мужской и сильный, как у юного и уже великого воина. Пророчество о Драконятах Судьбы было ложным, но сами вы — нет. Дерись! — Иного я и не ждал, — произнёс отец и, подняв сноб высеченных из клинка искр, бросился на неё. Цунами отреагировала мгновенно, как учили — и развернулась, не слишком широко, чтобы не затрачивать много сил, легко и быстро, как перо. Клинок пролетел перед плечом, чуть не задев концы волос, и тогда в бой ринулся волк — в отличии от её отца, он не стал пытаться порезать её, перестал скалиться и стараясь не поднимать слишком высокого свои старые, но все ещё сильные лапы. Он прыгнул, намереваясь боднуть её в брюхо, но, промахнулся — содрав с себя плащ, Цунами бросила его в противника, тем самым закрыл кругозор. Взмах, удар, рёв: Король-Феникс рассекающим пространство движением скользнул острием меча перед горлом Цунами, и расстояния между ними ей хватило, чтобы, быстро отлетев от него, резко и точно ударить ногой в колено. Выигранных секунд ей хватило перепрыгнуть с самодельной сцены, к которой вели порядка трех пар ступеней, и стегнуть нападавшего и его клинок сорванным со штанов ремнем. Кожа лопнула под натиском крепкого и закаленного в холоде и жаре железа, однако лезвие удалось отвести в сторону. Цунами оказалась на самой трибуне, касаясь ею лишь носочками ног, и на полусогнутых сделала выпад — на сей раз порванный ремень запутался в клинке и вылетел из ладони, до крови разодрав кожу. Меч устремился к деревянной трибуне, и Цунами прыгнула прежде, чем клинок, разрубив собой около десяти сантиметров, увяз в дереве. Откуда в ней взялась эта юношеская давно забытая прыть, Цунами не знала — быть может, воспоминания пробудили в ней дремлющие навыки или близость друзей, которые вон там, внизу, сейчас боролись за свободу? Она прыгнула ему за спину, увернулась от летящего в глаз кулака, на периферии зрения увидела, как волк срывает с себя золотой рыцарский плащ — и разглядела его раскрывшуюся в рычании пасть. Пыль, деревянные щепки, все поднялось вверх вместе с килограммами разящего острого металла. — Я не хочу с тобой драться! — Цунами наклонилась назад, минуя серию беспорядочных взмахов, каждый из которых мог исполосовать её лицо. Ушла, когда воин развернулся, набирая инерцию для выпада, маневренно сделала шаг назад и накренилась, как дерево, вырываемое из земли ветром — колющий удар, предназначенный для её открытой груди, словно отец действительно мог пронзить её сердце, вновь не настиг цели. — Верно! Все, чего ты всегда хотела, это власть! Больше тебе, пустоголовой дуре, ничего было не нужно! — его слова оказались страшнее меча, и меч, раз уж на то пошло, был куда милосерднее ненависти человека, которого Цунами считала самым родным. И узнала нечто новое о мире, о себе: это расплата. Расплата за все ошибки, за каждое грубое слово, за каждую невинную душу, отправленную на тот свет, за отцеубийство, чудовищную, неправильную смерть Жабра, и за каждый неверно сделанный выбор… — Цунами! Глин. Это был Глин. Он несся к ней, не замечая, как трещат по швам его протезы, и вокруг него танцевала и кричала буря мечей, и один Потрошитель защищал его — черная звезда, вертящаяся, как юла. И сверкание его разящего клинка воистину ослепляло, но не светом, а брызгами крови — из ног, из грудей, из животов, невероятно больно, но не смертельно. Сотни клинков отскакивали от его клинка, не добираясь до Глина, Глина, который бежал к ней и наконец остановился, подпрыгнув. — Лови! — и в её руку упал другой меч, длинный, серебристый, почти белый. И меч из светлого металла встретился с отцовским мечом, разнося по залу железный грубый звон — истинное пение войны. Вот только войны Цунами не хотела. Она сражалась за мир и свободу. За справедливость. Они скрестили мечи, и началась безудержная пляска сверкающих и острых лезвий: клинки отскакивали, скользили, как коньки по льду, и тяжелый металл казался в их руках невесомым, и самой Цунами, все тело которой вмиг слилось с рукоятью, чудилось, будто эта светлая идеально гладкая сталь — серебристый снег, которому удивительной магией придали форму. Он прыгал, лязгал, вновь и вновь сталкиваясь с длинным и рубящим, как топор, мечом: она отразила подсечку возле живота, метнулась вместе с отрезонировавшим лезвием в сторону и ударила прежде чем противник успел отвести её сверху-вниз летящую сталь. Она теснила его, он отступал, грузный и неповоротливый, пока она вращалась, беспорядочно лязгая воздух. Сукин сын. Подонок. Тварь! Тварь, которая не должна была никогда рождаться, тупой безмозглый старик! С каждым выпадом Цунами становилась все яростнее. А волк уже изготовился к прыжку. Три дня назад они потеряли ребёнка, и Цунами думала, что нет лучше наказания за её профессию, чем забрать надежду… зыбкую, как сон и дым. Вот расплата за эти порошки, зелья, ножи, потайные кармашки, тихие убийства посреди ночи. Она вздохнула, собираясь уже хлопнуть крышкой и отправить в прошлое то, что наполняло её жизнь смыслом столько лет. И тут услышала — шаги. Ничего удивительного, Цунами же в том родном домике посреди вечной мерзлоты, и стоит прекрасная ночь, раскрашенная северным сиянием. Кто-то из Братства узнал, что она здесь, или не знал и просто хотел полюбоваться красотами этого мира. Обернулась — и посмотрела в глаза Королю-Фениксу. За это время, время траура, у него заросло лицо, белки вокруг зрачков налились кровью, и одежда провоняла, смялась. Они были одни. В доме, где Цунами встретила своё первое Рождество и цеплялась за жизнь после битвы, битвы, которая могла бы закончится смертью, битвы, в которой она дралась против него — Короля-Феникса, своего названного отца, наставника-убийцы. Неловко ли ей? Сложно сказать. — Я не вовремя? — Да, — сказала тихо и хрипло. Он вздохнул, снял корону и положил на пыльный стол. — Может, поговорим? — Нет, — ей хотелось кричать, рыдать, что угодно, потому что при Ореоле она не могла, при друзьях не смела. Цунами должна оставаться сильной, но сил не осталось. Она повернулась к нему спиной, глядя в листок. Он приблизился, его походка была тихой, без скрипа и шороха, достойной их кровавого ремесла. Он опустил глаза, читая написанное, его губы беззвучно шевелились, а затем расплылись в печальной улыбке. Тут Цунами вспомнила, что стихотворение было адресовано ему. — Откуда оно у тебя? — Не знаю. Он смотрел на неё, будто оценивал, годился ли Цунами ещё для работы, готова ли она сунуть голову в петлю. Она ведь знала, как он смотрит, и этот взгляд предназначался только для неё. Глаза убийцы, осматривающие убийцу. Он как бы спрашивал: «Перережешь ли ты горло спящему человеку, если я прикажу? Подсыплешь яд ничего не подозревающей женщине? Устроишь ли резню в замке, полном детей?». Но она ошиблась. Он положил руку ей на плечо, по-отцовски стиснул и чуть грубым тоном проговорил: — Возвращайся. Ты сейчас нужна ей. Я надеюсь, ты понимаешь, что твое горе не складывает твоих обязанностей перед семьей. Он говорил по своему опыту, ведь семья была важнее всего и всех, важнее его боли, его страданий, его счастья и заслуженного покоя. Но что говорить, когда твоя боль равносильна боли любимой? Является ли эта боль сильнее и слабее? И кто должен встать на ноги, чтобы понести на спине другого? Она вспомнила. И засмеялась, уже не пряча слез: — Фитц, я вчера рассказала маме о случившемся. Знаешь, что она ответила? — Что, волчонок? — Что и хорошо, что помер. Она сказала откровенно, не тая торжества, потому что я давно перестала быть ей дочерью: «Лучше мёртвый бастард, чем бастард, рождённый дракомантией, от радужной королевы-шлюхи в человеческом теле». Я хотела её убить. Броситься, вгрызться клыками в глотку… или, когда она уже забудет о сказанном, придушить в её покоях, или смазать ядом край кубка, из которого она по вечерам пьёт вино. Он ждал продолжения. — Я… я совершила измену. Я правда была в её комнате, пряталась в шкафу, ожидая ночи. И прогадала, потому что ничего толком не планировала: Коралл не пребыла в Летний дворец, а плыть в Подводный мне не хотелось, потому что, три великие луны, я не смогла бы убить её! Убийца цокнул языком. — Я не такому тебя учил. Мы не прячемся в шкафу, за шторами или под кроватью, особенно, если это особа голубых кровей, — он натянуто улыбнулся. — Мы прокрадываемся, быстро убиваем и исчезаем. Дожидаться черт знает сколько времени, когда жертва придёт и каким-то чудом не заметит душегуба — это не так работает. И она истерически засмеялась. После всего… после того, как он неловко обнял её — прижимать её тело к себе ему было труднее, чем ранее описанные действия, — после того, как напомнил, что преданность династии превыше всего, но он всегда будет на моей стороне… Фитц просто ушёл. И я проснулась, стряхивая паутину сна со своего оплывшего лица. Подумала: знал ли он того, чего не знаю я, или так только кажется? Потом ей пришла новая мысль, и с ней она заснула. «Мы потеряли ребёнка. Глин, Звёзд и Солнышко потеряли племянника. Он потерял внука. Или племянницу? Или внучку?». Они так и не поняли, чем оно было. Когда танец мечей подошел к концу, Фитц лежал на спине, и его распластавшееся на земле тело защищал тяжело дышащий старый волк. Цунами смирно стояла, острием указывая на него. Оказывается, битва внизу давно подошла к концу — некто, появившись внезапно, в самый последний и важный момент, разогнал духов вражды, и все остановились, глядя за боем двух убийц, короля и принцессы из разных миров. Может, эта битва и остановила остальных, именно они двое стали теми, кто потушил было начавшийся пожар. Целую секунду, хрипло дыша, точно воздух стал выдуваемым из приоткрытого котла влажным паром Цунами стояла, думая, не зарубить ли обоих. Не убить ли ей здесь и сейчас старого косматого зверя по имени Ночной Волк, того, чья смерть могла убить Фитца духовно, разорвав невероятно интимную и прочную связь между двумя душами. Не убить ли самого Фитца, который венчал свое правление кровью стольких бойцов, того, кто развалил орден на самом деле. А потом, вспомнив, как он неуклюже пытался утешить её после их с Ореолой трагедии, она стиснула зубы, и слезы потекли по щекам. Воспоминание разбило ей сердце, и она опустила меч. Неблагодарный щенок! Рычал Ночной Волк, весь сотрясаясь от гнева. Не стоило нам браться за тебя! Она была плоха во владении Силой. И все-таки ответила. Если бы вы это сделали, то Фитц упал во тьму ещё раньше. Она ждала, сейчас зверь перегрызет ей глотку, но он не шевелился: дрожал, скалился, ярился, как мог, да только не смел напасть. Он не знал, станет ли Цунами убивать его. Если убьет, то некому будет защищать такого же постаревшего, не способного уже встать брата-человека. Напав, он убьет их обоих. Цунами не собиралась лишать их жизней — она бы самолично вырезала свое сердце, окажись на шкуре Ночного Волка хоть одна рана, нанесенная её мечом, и не простила себя, будь сталь обагрена отцовской кровью. — Живи, — с этими словами Цунами обернулась к собравшимся. Сотни две, быть может, в глазах двоилось, а может, она не осознавала истинных масштабов, уже пораненных, смотрят друг на друга и на неё затравленными глазами. Двери настежь распахнуты, в них — женщина с рассеченным шрамами лицом, включая шрамы с гладкой и чуть сморщенной кожей от жутких ожогов радужного яда. Рядом с ней, плотно прижимаясь к другу, стояли люди с копьями, и некоторых, как и женщину, Цунами запросто узнала. И произнесла для всех, кто был верен ей: — Рыцарь не смеет поднять меч на Рыцаря. Брат не убьет брата. Ещё не пришло время Рагнарека, чтобы это произошло. А теперь мы войдем в другой мир, где умертвии свили себе гнездо, и уничтожим и их, и Зло, выпущенное нами наружу! Рыцари Феникса! За мной! Ежели кто посмеет остановить нас, помните — когда это случится, наш истинный враг не получит отпора. И мы все знаем, кто он, этот враг. Знаем его проклятое имя и кем он воюет. Поэтому вперёд, и пусть смерть будет быстрой, а трава в Прериях мягче пуха! Нет, она не стала лидером, и меч, который Глин ей бросил, был не тем, какой она выронила. Едва стоящая на ногах, без золотого плаща и с потертой броней, она спрыгнула вниз, и клинок из валлирийской стали, когда-то подаренный ей другом, блестел, как мрамор. И она пошла — не королева, не лидер, никто, но, как казалось тогда Цунами, некто важный, единственный, кто должен сейчас идти и вести за собой. Быть может, будь шахматы живые, так чувствовал себя ферзь. И когда она уже почти вышла, почти подошла к облепившим выход солдатам, со всех сторон послышался рёв: — Цунами! Цунами! Цунами! Цунами! Кричали не все. Но все знали, каков итог сегодняшнего противостояния. Она победила. Она оказалась права. И все, кого отняли у неё, у них всех, не будут ни прощены, но забыты.